Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое Страница 3

Роман «Дитте — дитя человеческое», одно из лучших его произведений. входит как неотъемлемая составная часть в нарисованную Нексе картину жизни датского народа. Он пользуется заслуженной известностью в нашей стране, большим другом которой был Март ни Андерсен-Нексе.

П. Тонер

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

РОДОСЛОВНАЯ ДИТТЕ

Если у человека насчитывается несколько поколений предков, значит — он высокого происхождения; так обычно принято считать. Таким образом, Дитте происходила из знатного рода. Она принадлежала ведь к самому древнему и самому многочисленному в стране роду Маннов[1].

Родословного древа Маннов не имеется, и составить его был бы труд не малый, — Манны ведь так же неисчислимы, как песок морской. Все прочие роды ведут свое начало от рода Маннов, все они в течение времен всплывали на поверхность из его глубин и туда же погружались снова, когда силы их иссякали и заканчивалась их земная миссия. Род Маннов можно уподобить мировому океану: воды его, испаряясь, легко возносятся к небесам и снова возвращаются обратно в виде дождевых капель.

По преданию, род Маннов пошел от деревенской батрачки, которая садилась отдыхать на сырую землю прямо голым задом. От этого она забеременела и родила мальчика. Она передала женщинам рода Маннов пренебрежение к нижней одежде и необыкновенную плодовитость. И до сих пор идет о них молва — будто бы стоит им постоять в дверях на сквозняке, как им сразу ветром «надует» девочку. А чтобы родить мальчика, им достаточно «пососать льдинку». Поэтому неудивительно, что сородичи Дитте были так многочисленны и выносливы и что все спорилось у них в руках. За что они только не возьмутся, все оживает и приносит плоды. Это стало характерной их чертой.

На мальчишке-первенце долго оставалась печать сырой липкой земли; ибо ребенок постоянно лежал мокрым и ножки у него были кривые. Но вот мальчик подрос, выправился и стал умелым хлеборобом. Он положил в стране начало настоящему земледелию. То обстоятельство, что у него не было отца, очень его занимало и стало для него наиболее существенной жизненной проблемой; в часы досуга он создал себе на этой основе целую философию.

Нелегко было угнаться за ним в ходьбе, да и в работе не знал он себе равного, однако у жены своей был в подчинении. Рассказывают, что когда жена с громкой бранью выгоняла его, он обычно бродил вокруг своего дома и похвалялся, что глава семьи все-таки он. Потому ему и дали прозвище «Манн». И вплоть до настоящего времени многие мужчины из этого рода находятся под башмаком у своих жен.

Одна ветвь этого рода пустила корни на пустынном берегу Каттегата и основала там поселок. Произошло это еще в те времена, когда из-за лесов и болот местность была непроходимой и туда добирались только по морю. Прибрежный риф, куда приплыли на ладьях поселенцы и на руках перенесли на берег своих жен и детей, цел и поныне; белые морские птицы в течение веков вьются над ним днем и ночью.

Типичные родовые черты были присущи и этой ветви рода человеческого: два глаза, посредине лица — нос, рот, умеющий и целовать и кусать, да еще пара крепких, ловких рук. О том, что отпрыски этой ветви являлись коренными Маннами, свидетельствовал и тот факт, что их душевные свойства были в большинстве случаев гораздо богаче, чем условия их жизни. Представителей этого рода можно распознать повсюду уже по одному тому, что все их дурные свойства легко объяснимы, если проследить до самой первопричины зла; откуда же брались добрые свойства — установить не удалось, — очевидно, они были заложены в них самою природою.

Местность, в которую попали пришельцы, была дикая, пустынная, но им пришлось с этим примириться; они начали ставить себе хижины, рыть канавы, прокладывать в лесах тропы. Люди они были неприхотливые, упорные, им свойственна была ненасытная жажда деятельности. Никакой труд не казался Маннам слишком тяжелым или неблагодарным, и скоро самый вид всей местности свидетельствовал о том, какие люди в ней поселились. Однако Манны не умели закреплять за собою плоды своих трудов; они позволяли другим присваивать эти плоды и поэтому при всем своем усердии и трудолюбии по-прежнему так и оставались бедняками.

Еще добрых полвека тому назад, — пока северное побережье не заполнили дачники, — поселок был просто группой горбатеньких, почерневших хижин, сохранившихся как будто с самого его основания и придававших ему вид древнего становища. По всему берегу лежали опрокинутые лодки и валялась разная рыболовная снасть; вода в бухточке была вонючая от выброшенной туда и гниющей там рыбы — угрей и других подобных им морских обитателей, которых из-за странного вида считали морской нечистью и в пищу не употребляли.

Минутах в пятнадцати ходьбы от поселка, на стрелке мыса, проживал Сарен Манн. Молодость свою он, как почти все его сверстники здесь, провел в дальних морских плаваниях, а потом стал рыбачить на родине — тоже по здешнему обычаю. Но по своему происхождению он был скорее хлеборобом, одним из тех отпрысков рода Маннов, которые положили в стране начало настоящему земледелию, чем и прославились. Сэрен Манн был сыном хуторянина, но, возмужав, женился на дочери рыбака и наряду с земледелием занимался рыболовством — как и первые поселенцы.

Однако землей ему бы не прокормиться; от большого хутора уцелел только клочок дюн — скудное пастбище для десятка овец. Теперь над тем местом, где находился хутор, кипел белой пеною прибой да с криками носились чайки. Все прочее поглотило море.

Единственное, чем могли похвастаться Сэрен, и особенно его жена Марен, это то, что предки Сэрена были хуторяне.

Всего лишь за три-четыре поколения до Сэрена хутор процветал; владельцы его располагали участками удобной земли на суглинистом выступе в море; жилой дом и хозяйственные постройки из массивных дубовых бревен — обломков кораблей, образовавшие четырехугольный двор, видны были издалека и казались прочнее прочного. Но море вдруг начало подмывать выступ. И трем поколениям подряд приходилось переносить хутор все дальше в глубь береговой полосы, чтобы он не сполз в море, и с каждым разом размеры его уменьшались, чтобы легче было его отодвигать. Да и надобности теперь не было в большом доме и просторных службах, раз земельные угодья пожирало море. От всех зданий, состоявших из деревянного каркаса с глинобитными стенами, уцелел только один жилой дом, который предусмотрительно был перенесен подальше от моря, на дорогу, пролегавшую через дюны.

Море перестало разрушать этот берег, — оно уже насытилось землей Маннов, поглотив лучшие ее участки, и теперь подбиралось к драгоценной пище в других местах.

А здесь оно даже старалось прибавить кое-что от себя, выбрасывая на берег песок, который и откладывался широким поясом дюн вокруг обрыва, а в ветреную погоду даже засыпал клочки обработанной земли. Под редкой щетиной растительности на дюнах еще можно было различить следы плуга на старых пашнях, тянувшихся к обрыву и как бы повисших в воздушной синеве над морем.

За многие годы у Маннов сложилась привычка: утром после ночного шторма первым долгом обходить свои береговые участки, проверяя, на сколько еще ограбило их море. Рыбаки и другие люди, вывозившие отсюда песок, способствовали разрушению берега, и случалось, что в морскую пучину обрушивались целые поля с посевами, и долго потом виднелись под водою полосы земли с зелеными всходами или со следами плуга и бороны.

Горько было смотреть Маннам, как неотвратимо гибли их земельные угодья, с каждым унесенным волнами клочком земли, политой их трудовым потом и дававшей им хлеб насущный, уплывала частица их существования, умалялись они сами. С каждою саженью, на которую ближе подступало к их порогу море, пожирая их корми-лицу-землю, убывало их благосостояние, умалялось их значение, мельчал их дух.

Они боролись до последнего, цепко держались за землю и только в крайности прибегали к морю за куском хлеба. Сэрен сдался первым; взяв жену из рыбацкого поселка, он и сам стал рыбаком. Но радости это принесло мало. Марен забыть не могла, что муж ее родом из хуторян и что это сказалось на потомстве: сыновья и знать не хотели моря; у них руки зудели, просились обрабатывать землю; дети стремились пристроиться на хуторах, они шли либо в сельские батраки, в поденщики, либо в землекопы. Понемножку откладывали деньжонки, а скопив на билет, уезжали. Теперь все четверо сыновей занимались земледелием в Америке. Вести от них приходили редко. Как видно, тяжелые условия жизни ослабили и родственную связь между членами семьи. Дочери одна за другой пристраивались в услужение, и родители постепенно потеряли их из виду. Лишь самая младшая, Сэрине, засиделась дома сверх тех сроков, когда дети бедняков Обычно вылетают из родного гнезда. Она была слабенькой, и родители ее любили и баловали, как единственное оставшееся при них детище.