Соломоника де Винтер - За радугой Страница 3

Милая Блю,

Я не знаю, где ты будешь, когда прочтешь эти строки, я не знаю, какое у тебя будет настроение… Но если ты читаешь это письмо, значит, что-то пошло не так… Не знаю, что будет со мной завтра, но пишу на всякий случай, если мой план не удастся. Не надо плакать неделями, задаваясь вопросом, как такое могло произойти. Произошло уже. Только не забывай меня.

У нас очень туго с деньгами. Ты знаешь, нам было не по карману платить за квартиру и содержать ресторан. И хотя дела шли хорошо, очень трудно было со всем справляться. Многие компании разорились и закрылись. Все меньше людей приходило к нам на обед. Нужно было срочно что-то делать, иначе все бы пошло прахом. Поэтому я одолжил денег у Джеймса. О нем мне рассказали друзья. Я думал и про другие способы достать денег, но этот был самый быстрый и самый простой, а время поджимало. Джеймс сказал, что даст мне минимальный процент, что не стоит беспокоиться. Сказал, что все будет нормально. И он был прав. После того как он дал мне деньги, дела пошли немного лучше, и мы выкарабкались. Но спустя несколько месяцев Джеймс сообщил, что поднимает ставку, потому что до сих пор не получил свои деньги назад. Я все еще не мог ему вернуть их, а тут он еще и поднял процентную ставку до 4000 долларов в месяц. Я оказался в ловушке и испугался – у меня так и не было денег, а долг все продолжал расти. Где-то через четыре месяца Джеймс предложил мне, как он это назвал, компромисс – я отписываю на него ресторан, а он освобождает меня от долга. Достаточно было отдать ему ресторан. Но как я мог? Я бы потерял свою работу! Я бы потерял все! Потерял бы все, о чем когда-либо мечтал! Я не мог! А Дейзи уговаривала меня, почти заставила… «Отдай ему ресторан! Отдай! Иначе он тебя убьет, я уверена, что убьет! Просто отдай ему ресторан и покончи с этим!» Но я никак не мог этого сделать. И отказался. Тогда Джеймс начал угрожать мне, что будет ходить за мной по пятам и подкараулит в темном переулке. Я был в ужасе и по-прежнему не знал, что делать. В довершение ко всему умерла бабушка, помнишь? Пришлось пару раз уехать из города, чтобы организовать похороны. Я надеялся, что она завещала мне немного денег, но от нее остались только долги. Мне пришлось еще больше занять, чтобы оплатить похороны.

У меня есть план. Твоя мама уедет к бабушке, чтобы забрать вещи. Тебе я дарю свою любимую книгу – так ты будешь знать, что со мной все в порядке. Потом я пойду в банк и ограблю его. Возьму все деньги. Все, что я должен Джеймсу. И только тогда я смогу начать жить снова. Я не могу спать, не могу есть. Мне нужны деньги.

Но прежде чем сделать все это, я пишу тебе. Часы запущены. Жалюзи закрыты, дверь заперта. Я сижу в своей комнате, где никто не может видеть меня. Я жалкий трус, Блю. Я не хочу оставлять тебя. Я буду скучать по тем временам, когда готовил тебе ужин. Скучать по твоей улыбке. Не хочу заканчивать письмо, но пора идти.

Твой папа,

Олли

Мне хотелось порвать свое сердце в клочки и бросить на пол. Но я не стала. Вместо этого я ждала, когда плотину в моей голове прорвет. Ждала, когда огромный водопад взметнется в небо. Я смотрела на слова в письме и читала их снова и снова, пока окончательно не поняла, что мозг мой вот-вот выпрыгнет из черепа. Потом почувствовала, как стены плотины не выдерживают. Дыхание участилось. Д-Ж-Е-Й-М-С. Слово из шести букв. Меня передернуло от вида его имени. Но я прочитала еще раз. Снова и снова. Одними губами повторила «Джеймс». Снова и снова. Накрыла подушечкой пальца его имя в тексте. Джеймс. Где-то в глубине моей души родилась мысль. Она проросла выше и обвилась вокруг сердца. Она возникла из тумана и начала течь по венам, вползая в легкие. Слово «Джеймс» на моих губах стало отвратительным, мерзким, тошнотворным. А потом наступил гнев. Возмущение. Внутри меня началась истерика. Внешне я оставалась абсолютно спокойной. Но внутри я чувствовала неуправляемый гнев. Джеймс!!!

Тогда это случилось. Плотину прорвало. Дамы и господа, но особенно вы, доктор; река не просто прорвалась сквозь щель. Нет, все было куда ужаснее. Она превратилась в дикий, необузданный поток, словно бушующий океан. Многометровые волны перекатывались через плотину. Вода помутнела. С глубины поднялись грязные бутылки, мелкий мусор и осколки битого стекла. Чайки с маслянистыми перьями с криками пронеслись над волнами, а вода нещадно билась о мою голову изнутри. Морская пена, словно пена изо рта больной бешенством собаки, закипала вокруг мозга. Джеймс. Это он виноват.

4

Теперь, доктор, мне, наверное, следует более подробно рассказать о своем отце. И о Дейзи, какой она когда-то была. О том, как я жила раньше. И о книге.

Я жила в плохом районе, на темной стороне, о которой знают только те, кто там живет. Где уличные девушки, дрожа от страха, караулят на углу, а парни в черном поджидают в темных переулках. Они всегда держат руки в карманах. Здесь грязные окна. И дверные звонки. Грязные тротуары. Засаленные выключатели в квартирах – от количества рук, которые до них дотрагивались. Те, кто приезжал на машине в эту часть города, тут же закрывали окна и выключали радио. К счастью, лично я и моя семья жили в достаточно спокойном месте, чтобы дети моего возраста могли ходить в школу. Но всего в нескольких кварталах по улицам шатались преступники.

В те времена сигареты считались роскошью. А если на вас были даже самые дешевые и паршивые бусики, все думали, что вы из богатых. Украшений я позволить себе не могла, у меня только был клочок шелка – я сделала в камушке дырку и продела в нее шелк, носила это как ожерелье. У меня были вечно грязные ногти и тощие ноги. Уж не знаю, к какой категории я принадлежала тогда.

Мой папа держал ресторан на Кримзон-стрит. Назывался он «Олив Плэйс». Дейзи работала там официанткой, а Олли – шеф-поваром. Лучшим шеф-поваром на свете. Всегда готовил с улыбкой на лице. Он хотел, чтобы его блюда были идеальными.

Они с Дейзи все время работали. С десяти утра до двух ночи, семь дней в неделю. И у Олли всегда загорался взгляд, когда он видел, как клиент пробует блюдо. Он подходил к столу и заводил разговор. Ему ничего не стоило потрепать милую девчушку за щечку, сказав, что она с каждым днем все красивее, похлопать по плечу молодого человека и поинтересоваться, как поживает его подружка. Олли наполнял бокалы по второму кругу, часто забесплатно. Просто потому, что видеть других людей счастливыми – это и было его самое большое счастье. Мой папа был хорошим человеком, у него было доброе сердце. Я часто наблюдала за его работой. Кухня была его убежищем. Там он становился другим человеком. И я могла видеть невинность в его глазах даже среди огромного количества тех гнетущих мыслей, о которых он никогда не говорил мне, потому что не мог сказать. Дома была нервная, безнадежно гнетущая обстановка, там царили беспокойство и неуверенность в будущем; в ресторане все невзгоды исчезали.

– Неси заказ, Дейзи! – кричал Олли, поставив на стойку очередную тарелку. Иногда во время готовки он оборачивался и улыбался мне. Ходил от кастрюли к кастрюле и громко пел песни. Пробовал еду, чтобы убедиться, готова ли она; отпивал вино, чтобы понять, достаточно ли у него богатый вкус. Дейзи разносила тарелки и старалась записывать заказы очень внимательно. Она мыла полы и окна, выравнивала картины на стенах, а еще занималась сервировкой, потому что все столы должны были быть идеально оформлены: вилки и салфетки слева от тарелки, ножи – справа.

Наши финансовые проблемы во времена моего детства никогда не были для меня неожиданностью. Мне думается, что я уже родилась с осознанием этих проблем. Вот только к тому, насколько сильно моя семья скатится за черту бедности, когда хозяин решил поднять квартплату, я оказалась не готова. Напряжение было так сильно, что я готова была грызть его зубами – лишь бы прошло.

Дейзи пришлось продать машину. С каждым днем родители возвращались домой с работы все более опустошенные и измученные, и Дейзи часто плакала в подушку от отчаяния и разочарования в жизни. Олли ночами напролет просиживал за столом на кухне, глядя на гору счетов, громоздившуюся перед ним. Так как няню родители позволить себе больше не могли, на пару дней каждую неделю меня отправляли к Энтони. С ним было хорошо – я ведь его почти с рождения знала. Он позволял мне ложиться спать поздно, и мы часто заказывали пиццу. Иногда мы пекли печенье, потому что он знал – когда я пеку печенье, я совершенно счастлива. «Счастлива»… Странное слово, особенно когда ты вообще не можешь чувствовать ничего, словно опустившийся под воду остров – далекая, затерянная Атлантида, которая когда-то давно имела хоть какой-то смысл.

Я делала домашнее задание, а Энтони смотрел телевизор, когда в дверь постучали. Пока Энтони открывал, я пряталась у него за спиной, как Тото за спиной Дороти, когда домик уже рухнул и она открыла дверь.