Однажды в СССР - Гатин Игорь Страница 3

Он очнулся от воспоминаний. Ничего, зато сам не заметил, как вытер пыль в комнате и разложил вещи. Это было несложно – комната невелика и вещей негусто. Ещё бы полы протереть, но для этого надо раздобыть ведро или тазик с тряпкой, а значит, снова выбираться из своего убежища. Он и сам не мог толком объяснить, почему вдруг заробел перед противоположным полом. Вообще-то он всегда был довольно боек в общении. И с девчонками в том числе. Но то были знакомые девчонки-ровесницы – в классе, во дворе, в пионерлагере. И сам он находился в компании пацанов. Так и общались компания на компанию. Опыт общения тет-а-тет тоже имелся, конечно, но был менее богат.

Серьёзно он влюблялся раз пять. Смотря что понимать под словом «серьёзно». Но трудности с засыпанием и уверенность, что она – лучшая на свете, как минимум. Потеря аппетита и даже температура – это уже тяжёлый случай, и он произошёл лишь однажды. Желание оказаться с той или иной незнакомой девочкой на необитаемом острове, когда весь остальной мир вдруг исчезнет, посещало чуть ли не ежедневно ещё с детского сада. Вот такой разброс критериев для определения одного чувства – любви.

Одноклассница Ленка Воронова сводила его с ума с четвёртого по восьмой класс с тремя или четырьмя перерывами. Это была классическая болезненная безответная любовь. Он любил её. Она любила Серёжку Филина. А Серёжка Филин не любил никого, потому что был самым красивым мальчиком в школе и не понимал, зачем кого-то любить, если все и так его любят. Ситуация усугублялась тем, что Фил был одним из его лучших друзей и частенько делился подробностями, как девочки бегают за ним, и Воронова в том числе. Это было мучительно. Мозг искал выход – и периодически находил.

После шестого класса, в пионерлагере, он в первый же день, когда ещё ехали в автобусе, влюбился в красивую девочку. И, о чудо, она тоже обратила на него внимание. Два дня он ходил с ней за ручку, не обращая внимания на насмешки пацанов. А на третий они даже поцеловались. В кустах, когда все собирали чернику. Одновременно потянулись за одной ягодой, стукнулись лбами, расхохотались, их лица оказались невыносимо близко. Неожиданно её глаза перестали смеяться и сделались вдруг серьёзными и немножко тревожными, а потом она их закрыла, и её губы заслонили всё вокруг. Сначала он почувствовал её дыхание на своих губах, а потом терпкий вкус ягод и солнца.

Но счастье оказалось недолговечно, как любое настоящее счастье. В этот же день выяснилось, что у девочки имеется воздыхатель из старшего отряда и они даже встречались в прошлом году. Он поинтересовался, что она об этом думает. Девочка ответила, что это дело прошлое, а сейчас она любит только его. На седьмом небе от счастья, он позабыл не только Воронову, но и всё на свете. Свежие, пахнущие летом и ягодами губы Гали Постниковой заслонили весь остальной мир.

Но с этим не согласился отвергнутый ухажёр. Он был на два года старше, что в том возрасте весьма существенно. Ромку вызвали на улицу во время тихого часа. Там в кустах поджидал соперник с друзьями из своего отряда. К счастью, они оказались благородных наклонностей и постановили, что драться надлежит один на один. Было страшно, но уклониться не было ни малейшей возможности. Её лицо со вздёрнутым носиком, милыми веснушками и бездонными доверчивыми глазами стояло перед мысленным взором, когда он вышел и неожиданно быстро и складно навалял старшему товарищу. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Наверное, помогли занятия боксом, но главное, конечно, настрой. Он не мог проиграть. Старшие пацаны были обескуражены, они ожидали нравоучительного избиения, и они его получили, но с неожиданным финалом – их приятель с разбитым носом и со слезами на глазах убежал в лес. Что само по себе немыслимо. А главное, от кого – от малолетки!

Новость моментально разнеслась по лагерю, и он стал героем. Однако история на этом не закончилась. Вечером на дискотеку приехала толпа совсем взрослых парней на мотоциклах из соседней татарской деревни. Они искали его. Это не укладывалось в голове и не укладывалось в положения устава ленинского комсомола, членами которого большинство из них наверняка являлись. Директор лагеря, женщина, спрятала его в пустом медпункте. Когда она закрывала хлипкую стеклянную дверь на ключ с противоположной стороны, он увидел, как дрожат её губы.

Было не просто страшно. Было очень страшно. Фары мотоциклов освещали тёмный лагерь. Дискотеку прервали, вожатые увели детей в корпуса. По пустым тёмным дорожкам между корпусов бродили пьяные парни с папиросками в зубах, брюки заправлены в резиновые сапоги, на головах кепки, руки в карманах. Они шумно и непонятно переговаривались между собой, периодически вставляя русскую ненормативную лексику. Трудно было поверить, что всё происходящее – из-за него. Директриса с завхозом тщетно уговаривали их покинуть территорию. Они зло смеялись в ответ и делали вид, что не понимают.

Наконец приехал вызванный участковый. Он был местный, тоже татарин. Ему быстро удалось разрешить ситуацию. Парни уехали. Тёмный лагерь испуганно молчал.

Наутро их обоих отвезли в город и отправили по домам. По дороге незадачливый соперник – а он тоже был напуган – рассказал, что пожаловался своему дальнему родственнику из той самой деревни, что его избили. Тот пообещал разобраться. А вышло вон оно как! И что же теперь будет? А Галя, между прочим, ему совсем не нравится.

Из лагеря их отчислили. Формально за драку. Историю замяли. А счастье было так близко!

С улицы в открытое окно влетело: «Ромка! Ромка!» Наконец-то. Он горохом скатился с лестницы. Улыбающийся Олежка и серьёзный, взрослый, отслуживший армию Валерка поджидали его у подъезда в тенёчке. Впрочем, тень не спасала от зноя. Волосы у ребят прилипли ко лбу, белые, совсем недавно глаженные рубашки – в пятнах пота. Тем нелепее смотрелись в их руках две бутылки водки «Столичная» по ноль семьдесят пять и две пачки пельменей «Останкинские» по ноль пять. Он даже растерялся.

– А это зачем? – кивнул на бутылки.

– Пригодится, – веско заметил Валерка.

И точно, пригодилось. Ребят ни в жизнь не пустили бы в общагу, если бы не Валеркин опыт и не тёплая, отвратительная в такую жару водка. Дело в том, что на страже этого гарема времён развитого социализма стоял неподкупный и безжалостный цербер дядя Миша – ветеран ещё, видимо, НКВД, отморозивший на Севере не только чувства, но и яйца. Женщин он не любил. В принципе, он никого не любил. Поэтому попасть в общежитие без заявки и разрешения коменданта представлялось почти непреодолимым препятствием. Порой родственники девчонок, приехавшие издалека, подолгу томились на лестнице, пока все формальности будут улажены. Кавалерам же вход был категорически запрещён. Гарем как-никак. Вот только чей? Неужели? Стоп! Об этом позже.

Дядя Миша окинул троицу не по-стариковски цепким взглядом и ржавым голосом проскрипел:

– Куды навострились?

Ромка несмело:

– Я сегодня поселился. Я вам отдавал направление. А это друзья – ко мне в гости.

Лицо старика ещё больше посуровело.

– Поселился он. Без году неделя, а туды же – дружков водить. Ладно энти вертихвостки, и этот хорош! Тут вам не ночлежка.

Видно было, что он испытывает почти физическое удовольствие, запрещая и пресекая. Тот ничтожный властный ресурс, что был ему отпущен скромной должностью, он использовал по максимуму, облекая обычные средства коммуникации в иезуитские выражения, ставящие собеседника в неловкое положение. Но и это не помогало. Разжалобить его было невозможно. Поиздевавшись над жертвой, он, упиваясь её униженным состоянием, всё равно отказывал:

– Ты проходь. А энти – за дверь.

Ромка растерялся. Но тут в ситуацию вмешался Валерка. Невзначай он достал руку с бутылкой из-за спины. Взгляд старика мгновенно оценил изменение диспозиции. В нём явственно читалась борьба страстей. С одной стороны – въевшееся с годами следование инструкции и доставляющая неизъяснимое удовольствие возможность поглумиться над безответными жертвами, с другой – простое, как три копейки, незатейливое желание выпить, присущее каждому русскому мужику, будь он хоть вохровец, хоть нарком.