По ту сторону зимы - Альенде Исабель Страница 3

Мужчины ее возраста искали женщин на двадцать-тридцать лет моложе. Это было понятно, ей ведь тоже не хотелось сходиться с больным стариком, хотелось кого-то покрепче. Даниэла считала, что традиционная ориентация ограничивает возможности, есть сколько угодно великолепных одиноких женщин, с богатой внутренней жизнью, в прекрасной физической и эмоциональной форме и куда более интересных, чем большинство мужчин, вдовцов или разведенных, лет шестидесяти-семидесяти и при этом незанятых. Лусия признавала свою в этом плане ограниченность, но считала, что меняться уже поздно. После развода у нее были короткие встречи то с приятелем после пары коктейлей где-нибудь на дискотеке, то с каким-нибудь незнакомцем в поездке или на празднике — ничего такого, о чем можно было бы рассказать, однако эти мужчины помогали ей преодолеть стыдливость, когда приходилось раздеваться в их присутствии. Шрамы после операции были видны, и ее юная грудь, словно у девственной невесты из Намибии, как-то не сочеталась с остальным телом; это выглядело как некий анатомический казус.

Желание соблазнить Ричарда, охватившее ее, когда она получила от него предложение поработать в университете, исчезло через неделю после того, как она поселилась в подвале. Вместо того чтобы сблизить их, эта относительно совместная жизнь, когда они постоянно встречались на работе, на улице, в метро и на пороге дома, только отдалила их друг от друга.

Исчез дух товарищества, объединявший их на международных конференциях, и электронное общение, прежде такое теплое, остыло, потому что они слишком часто видели друг друга. Нет, определенно никакого романа с Ричардом Боумастером не получалось; жаль, потому что он был человек спокойный и надежный и ей с ним не пришлось бы скучать. Лусия была всего лишь на год и восемь месяцев старше него, разница пустяковая, как она говорила себе, представляя возможное развитие событий, однако понимая в глубине души, что в сравнении она сильно проигрывает. Она себя чувствовала отяжелевшей, и рост ее уменьшался, во-первых, из-за компрессионного сжатия позвоночника, а во-вторых, потому, что она уже не могла ходить на слишком высоких каблуках, не рискуя упасть; люди вокруг нее оказывались все более и более рослыми. Ее студенты раз от раза становились все выше, стройнее и невозмутимее и все более походили на стадо жирафов. Ей ужасно надоело смотреть на людей снизу и видеть волоски в носу у прочих представителей человечества. Ричард же, напротив, с годами не растерял своего неброского обаяния: типичный профессор, с головой погруженный в свою беспокойную работу.

Согласно тому, как Лусия описывала его Даниэле, Ричард Боумастер был среднего роста, с вполне приличной шевелюрой и здоровыми зубами, глаза у него то серые, то зеленые, в зависимости от того, как бликуют стекла очков и как ведет себя язва желудка. Ричард редко улыбался без существенной причины, однако постоянные ямочки на щеках и растрепанные волосы придавали ему юношеский вид, несмотря на то что он ходил, глядя себе под ноги, всегда нагруженный книгами и согнутый под бременем забот и тревог; Лусия не могла понять, в чем они состоят: здоровье у него с виду нормальное, академическая карьера на высоте, а когда он выйдет на пенсию, у него будет достаточно средств на безбедную старость. Единственным финансовым бременем был его отец, Джозеф Боумастер, находившийся в доме престарелых в пятнадцати минутах ходьбы от дома Ричарда; тот ежедневно ему звонил и навещал пару раз в неделю. Старику было девяносто шесть лет, и он не вставал с инвалидного кресла, однако, как никто, обладал ясным умом и горячим сердцем; и то и другое он вкладывал в письма, полные наставлений, адресованные Бараку Обаме.

Лусия подозревала, что под замкнутым видом скрывается щедрая душа человека, всегда готового помочь, не устраивая шума, идет ли речь о том, чтобы работать в благотворительной столовой или заботиться о кладбищенских попугаях. Этим качествам своего характера Ричард наверняка обязан примеру своего несгибаемого отца; Джозеф не мог допустить, чтобы его сын прожил жизнь, не имея настоящего дела. Поначалу Лусия, думая о Ричарде, искала лазейки, с помощью которых можно было бы укрепить их дружбу, но, так как ее совсем не тянуло в благотворительную столовую и не интересовали никакие попугаи, их объединяло лишь место работы, и она не видела ни малейшей возможности проникнуть в жизнь этого человека. Равнодушие Ричарда не обижало ее, поскольку он точно так же не обращал внимания ни на других коллег женского пола, ни на толпы девушек в университете. Его жизнь отшельника хранила в себе загадки, одной из которых было то, что он умудрился прожить шесть десятков лет без видимых испытаний и вызовов судьбы, защищенный панцирем, словно броненосец.

Она же, напротив, гордилась драмами своего прошлого и в будущем тоже надеялась вести интересную жизнь. Она изначально не верила в счастье, она рассматривала его как китч, ей достаточно было чувствовать себя более или менее довольной. Ричард долго жил в Бразилии и был женат на молодой женщине, очень чувственной, судя по фотографии, которую видела Лусия, однако никакие роскошества ни этой страны, ни этой женщины на нем не отразились. Несмотря на свои странности, Ричард казался Лусии вполне подходящим для романа. В описании, которое она отправила дочери, Лусия назвала его симпатягой, «сладким мальчиком» — так в Чили называют тех, в кого влюбляешься невольно и без особой причины. «Это странный человек, Даниэла, ты подумай, он живет один, и у него четыре кота. Он этого еще не знает, но я, когда уеду, отдам ему Марсело», — добавила она. Она это хорошо обдумала. Такое решение разрывало ей сердце, но она не могла таскать за собой по свету старенького чихуа-хуа.

РИЧАРД

Приезжая вечерами домой на велосипеде, если позволяла погода, а если нет, то на метро, Ричард Боумастер в первую очередь занимался четырьмя котами, не слишком ласковыми, которых он взял в Обществе защиты животных, чтобы покончить с мышами. Совершая этот поступок, он думал только о действенном средстве, без всяких сентиментальных эмоций, но коты неизбежно стали составлять ему компанию. Они были стерилизованы, привиты, и у всех был специальный чип под кожей, на случай если потеряются, у каждого была кличка, однако Ричард называл их для простоты порядковыми числами, причем по-португальски: Ун, Дойш, Треш и Куатру[1]. Ричард кормил их, менял песок, потом слушал новости, пока готовил себе ужин на огромном многофункциональном кухонном столе. После ужина он немного играл на рояле, иногда для удовольствия, иногда для самодисциплины.

Теоретически в доме было место для каждой вещи, и каждая вещь была на своем месте, однако на практике бумаги, журналы и книги множились, словно насекомые из ночных кошмаров. Утром их было больше, чем накануне вечером, и порой появлялись брошюры или отдельные листы, которых Ричард никогда не видел, так что он мог только догадываться, как они попали к нему в дом. Поужинав, он читал, готовился к занятиям, проверял студенческие работы и писал очерки на политические темы. То, что он выбрал академическую карьеру, отвечало скорее его склонности к исследованиям и желанию печататься, нежели призванию преподавать; поэтому, когда его студенты демонстрировали глубокое погружение в свое дело даже после окончания университета, ему это казалось необъяснимым. Компьютер стоял у него в кухне, а принтер на третьем этаже, в нежилой комнате, где единственным предметом мебели был столик для этого прибора. К счастью, он жил один и был избавлен от необходимости объяснять странный разброс своих рабочих инструментов; мало кто понял бы его пристрастие ходить вверх-вниз по крутой лестнице в качестве упражнения. Кроме того, это хождение помогало ему не напечатать какую-нибудь глупость, ведь пока он шел по лестнице, он тщательно обдумывал свои слова, хотя бы из уважения к деревьям, принесенным в жертву ради изготовления бумаги.