Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948] Страница 30

— Я очень-рада, что вы зашли, Бэйб.

От этих слов к глазам его вдруг подступили слезы, он резко отвернулся и быстрым шагом пошел к двери. Мэгги старалась не отставать, а девушка Винсента наоборот чуть замедляла шаг.

Когда он снова обернулся к ней — на лестничной площадке, ему уже удалось с собой справиться.

— Мы сможем тут поймать такси или попутку? — спросил он у девушки Винсента. — Тут проезжают такси? Я как-то не обратил внимания.

— Возможно, вам повезет. В это время их довольно много.

— Не хотите составить нам компанию? Перекусим, а потом в театр?

— Я не могу. Я должна… Правда не могу. Нажимай на звонок, Мэгги. На тот, где написано «Вверх», тот, что «Вниз», сломан.

Бэйб снова сжал ее ладошку.

— До свидания, Хелен. — Он разжал пальцы. Потом подошел к Мэгги и стал перед дверями лифта.

— И что вы собираетесь теперь делать? — громко спросила, почта прокричала, девушка Винсента.

— Я же говорил вам, мы собираемся в теа…

— Я не об этом. Теперь — в смысле после возвращения.

— А-а… Не знаю. — Он чихнул. — Обязательно нужно что-то делать? Шучу, конечно. Что-нибудь да буду. Постараюсь получить степень магистра, буду преподавать. Как мой отец.

— Эй! Небось вечером пойдете смотреть, как танцует какая-нибудь девица? С огромным шаром… или еще с чем-нибудь.

— Не знаю таких, чтобы танцевали, да еще с огромным шаром… Ну-ка, нажми снова на звонок, Мэгги.

— Слушайте, Бэйб, — девушка Винсента явно волновалась. — Звоните мне иногда. Хорошо? Прошу вас. Мой телефон есть в справочнике.

— У меня есть знакомые девушки.

— Знаю, что есть, но почему бы нам не сходить в кафе… или на спектакль? А если я попрошу достать на что-нибудь билеты? Ну этого… в общем… Боба. Моего мужа. Или приходите поужинать.

Он покачал головой и сам нажал на звонок.

— Ну я вас прошу.

— Не нужно со мной так. Все нормально. Просто я пока еще не привык к мирной жизни.

Дверцы лифта с шумом раздвинулись. Мэгги завопила:

— До свидания! — и юркнула за братом в кабину. Дверцы с шумом захлопнулись.

С такси им не повезло. Они побрели в сторону парка. Три кошмарно длинных квартала — между Лексингтоном и Пятой — были по-дневному унылы, их бесконечные фасады в конце августа выглядели особенно тоскливо. Какой-то толстяк, облаченный в форму швейцара, пряча в кулак зажженную сигарету, вел по кромке тротуара терьера, сплошь в проволочных завитках.

Бэйб подумал, что пока он торчал там, на Валу, этот жирдяйчик изо дня в день выгуливал здесь своего пса… Невероятно. А что, собственно, невероятного? И все-таки поразительно… Он почувствовал, как в его пальцы скользнула ладошка Мэгги. Она без передыху тараторила.

— Мама сказала, что нужно пойти на «Харвей». И что тебе понравится Фрэнк Фэй. Это про одного дядьку, который разговаривает с кроликом. Напьется и разговаривает. Или на «Оклахому!». Мама сказала, «Оклахома!» тоже тебе понравится! Роберта Кокрэн смотрела, говорит, здоровская пьеса. А еще она говорит…

— Кто-кто смотрел?

— Роберта Кокрэн. Девочка из моего класса. Она ничего танцует. А ее папа воображает, что здоровско шутит. Я один раз у них была, он все смешить нас старался. Дурак какой-то. — Мэгги умолкла, но только на секунду.

— Бэйб.

— Чего тебе?

— Ты рад, что ты дома?

— Да, детка.

— Ой, отпусти, больно же!

Он чуть расслабил пальцы.

— А почему ты спрашиваешь?

— А-а… так. Давай в автобусе сядем наверх.

— Давай.

Когда они свернули, наконец, к парку, солнце шпарило вовсю, и это было замечательно. На автобусной остановке Бэйб закурил сигарету и сорвал с головы шляпу. По другой стороне улицы шла высокая бяондиночка с шляпной коробкой в руках, очень, очень спешила. Пацаненок в голубом костюме пытался поднять своего надумавшего отдохнуть посреди улицы Тедди или Вэгги (оно и понятно, Пятая авеню ведь широченная), он очень хотел, чтобы хотя бы на остатке перехода его пес вел себя, как урожденный Принц, или Рекс, или, скажем, Джим.

— А я умею есть палочками, — похвасталась Мэгги. — Меня один взрослый знакомый научил. Папа Веры Вебер. Я покажу тебе.

Бэйб подставил бледное лицо лучам, они так здорово грели.

— Да, детеныш, — он похлопал Мэгги по плечу. — Обязательно. На это стоит посмотреть.

— Значит, договорились, — сказала Мэгги и, плотно составив ступни, прыгнула с тротуара на мостовую, а с мостовой тем же манером снова на тротуар. И ему почему-то жутко приятно было смотреть, как она прыгает. А правда, почему?..

(перевод М. Макаровой)

ДЕВЧОНКА БЕЗ ПОПКИ В ПРОКЛЯТОМ СОРОК ПЕРВОМ

Молодой человек, сидевший позади Барбары на стадионе, где шли соревнования по хай-алай[21], вдруг наклонился к ней и спросил, не чувствует ли она себя неважно и не нужно ли проводить ее обратно на корабль. Барбара повернулась, посмотрела на него оценивающе и сказала, что, пожалуй, да, спасибо, что у нее разболелась голова и это, правда, будет страшно любезно с его стороны. Они вмести встали, вышли на улицу и добрались до корабля сначала на такси, а потом на лоцманском катере. Но прежде чем уйти в свою каюту на палубе В, Барбара, сильно смущаясь, сказала своему провожатому:

— Послушайте, я только проглочу аспирин или еще что. Мы можем встретиться на палубе, где играют в шаффлборд. Знаете, на кого вы похожи? На того парня, который все снимался в боевиках с Диком Пауэллом и Руби Килером и… когда я была маленькая. Потом никогда его не видела. Так вот, я только проглочу аспирин. Если, конечно, у вас нет других дел…

Молодой человек прервал ее многословными заверениями, что никаких других дел у него нет. Тогда Барбара побежала в свою каюту. Вечернее платье в красно-синюю полоску облегало ее очень юную, прелестно-угловатую фигурку. Должно было пройти еще несколько лет, чтобы ее фигурка из прелестно-угловатой превратилась в просто прелестную фигурку.

Молодой человек — его звали Рэй Кинселла и он состоял в Подкомитете увеселительных мероприятий судна — ждал Барбару на прогулочной палубе у поручня левого борта. Почта все пассажиры развлекались на берегу, и стоять тут в тишине при лунном свете было потрясающе хорошо. Ночь поглотила все звуки, кроме мягкого плеска воды гаванского порта о бока корабля. Сквозь лунную дымку был виден «Кунгсхольм», сонный и роскошный, вставший на рейд всего в нескольких футах за их кормой. Вдалеке, почти у берега, белела стайка маленьких парусных лодочек.

— Вот и я, — объявила Барбара.

Молодой человек, то есть Рэй, обернулся.

— О, вы переоделись.

— Вам не нравится белое? — выпалила Барбара.

— Очень даже. Просто чудесно, — сказал Рэй. Девушка смотрела на него чуть близоруко, и он догадался, что дома она, должно быть, носит очки. Он взглянул на свои наручные часы. — Послушайте. Через минуту уходит катер. Не хотите опять рвануть на берег и немножко поболтаться? В смысле, вам уже лучше?

— Я приняла аспирин. Если у вас нет других дел, ответила Барбара. — Мне не очень хочется оставаться на корабле.

— Тогда скорее, — сказал Рэй и взял ее за руку.

Барбаре пришлось бежать, чтобы не отстать от него.

— Ух ты, — выдохнула она, — какой у вас рост?

— Шесть футов четыре дюйма. Еще побыстрее. — Катер слегка покачивался на тихой воде. Рэй подхватил Барбару под мышки, осторожно передал лоцману и сам спрыгнул в лодку. Это несложное упражнение привело в беспорядок единственную длинную прядь его черных волос и вздернуло спинку белого смокинга. Он оправил смокинг, и в его руке мгновенно оказалась карманная расческа. Юноша только раз провел ею по волосам, старательно приглаживая их ладонью другой руки. Затем он осмотрелся. Кроме Барбары, его самого и лоцмана на катере находилось всего три человека: стюардесса с палубы А, очевидно, спешившая на свидание с каким-нибудь морячком, и двое туристов — супруги средних лет, которых Рэй знал в лицо, но не по имени — они, как ему было известно, каждый день играли на бегах. Катерок рванулся с места, и Рэй поддержал Барбару, тут же забыв о попутчиках.

Однако туристка стала с интересом поглядывать на Барбару и Рэя. Это была шикарно, безупречно седовласая дама в вечернем закрытом платье, отделанном дорогим шитьем под стать ее массивному бриллиантовому кольцу грушевидной формы и бриллиантовому браслету. Ни один здравомыслящий человек не решился бы судить о ее происхождении, основываясь на внешности. Она могла, много лет назад, расхаживать, прямая, как струнка, по бродвейским подмосткам, обмахиваясь веером из страусовых перьев и распевая: «Красавица-девчонка, как музыка, пленяет», или что-нибудь в том же страусино-веерном роде. Она могла быть дочерью посла и дочерью пожарника. Она могла долгие годы служить секретаршей у собственного мужа. Только второсортные красотки видны, как на ладошке, а тут и гадать было бессмысленно.