Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов Страница 30

Эл чувствовал себя совершенно раздавленным.

— Так или иначе, а правду слишком уж переоценивают, — сказал Тути, отчасти самому себе. — Настоящая правда в том, что все смердят. Жизнь — загнивание. Все, что живет, умирает. Правда в том, что делать вообще ничего не стоит; так или иначе, все кончится дерьмово. Говори так, этим никому не услужишь.

— Это не единственная сторона жизни, — сказал Эл.

— Хорошо, может быть. А что с другой стороны? Вот ты мне и скажи.

Эл размышлял, но не мог выразить своих мыслей. Однако он знал, что Тути не прав. Тути озлоблен. Возможно, справедливо. Но его взгляд на мир был отравлен давным–давно годами работы клерком наяву, в то время как в мечтах он купался в лучах славы. Неудивительно, что он слонялся по барам со своим Доктором Маддом и изо всех сил привлекал к себе внимание, прожигая жизнь при малейшей возможности; он был прав, поступая так, но существовали и другие пути, более достойные выходы.

— В общем–то, ты озлобленный тип, — сказал Эл. — У меня такое чувство, что ты всех ненавидишь. Меня, например.

— Что за хрень ты несешь! — возмутился Тути.

— Ты будешь рад, если я совсем унижусь и стану тем, кто нужен Крису Харману.

— А кто ему нужен–то? — насмешливо спросил Тути. — Ты даже сам не знаешь. Видно, ты нарвался на эту жилу случайно, а сумеешь ли и дальше держаться ее, неизвестно.

— Я и пробовать не собираюсь, — сказал Эл.

— Не, думаю, ты, в конце концов, согласишься, — сказал Тути. — Если пораскинешь мозгами и сообразишь, что к чему. Это займет время, и ты будешь много болтать, но потом согласишься. Ты просто боишься, что ты не сможешь держаться ее; боишься, что попробуешь, а у тебя ни черта не получится. Что же в этом такого уж добродетельного?

Эл не мог ответить на этот вопрос. Возможно, Тути прав, думал он, возможно, мне просто недостает мужества попытаться перекроить себя по тем меркам, которые требуются Крису Харману. Недостает мужества, не хватает таланта.

— Ты просто болван, — сказал Эл. — Тебя гложет зависть из–за того, что я получил такое заманчивое предложение. Ты просто стараешься испортить мне настроение. Пытаешься меня достать.

— Слушай, дядя, — сказал Тути. — Остерегись.

— Я–то остерегусь, — сказал Эл. — Впредь непременно остерегусь приходить к тебе с хорошими новостями.

— Так, значит, это хорошая новость, — сказал Тути, ухмыляясь. — У тебя точно все внутри так и зудит от этой твоей работы; ты втайне злорадствуешь — и дождаться не можешь, чтобы прибежать ко мне и все рассказать. Какой–то псих предлагает тебе восемь сотен в месяц — и у тебя словно шило в заднице от мыслей о таком кусище. Скоро ты хорошо заживешь — будешь все время покупать «Олд Форрестер», а не эту дрянь, которой торгуют в винном, не этот бурбон «Сан–Мастерсон», у которого такой вкус, словно его наливали по водосточной трубе с крыши.

Открылась дверь на кухню, и Мэри Элен Дулитл просунула в нее свою голову.

— Слушайте, парни, вы что–то слишком уж увлеклись. Лучше успокойтесь.

— Хорошо, — сказал Эл.

Тути кивнул безо всякого выражения на лице.

— Я на вас удивляюсь, — сказала она своим негромким, нежным голоском. — Вечно вы ссоритесь; сегодня вот вы оба трезвые, а все равно ссоритесь. Похоже, вам и оставаться трезвыми ничуть не помогает. — Она не уходила, а они смотрели в пол. — Я скажу, что тебя мучит, Эл Миллер, — сказала она. — Я, пока чистила печь, слышала через дверь все, что вы говорили. Чего в вас нет, так это веры в бога, которой следует быть. Я знаю, что вы улизнули с кухни, потому что боялись, что я стану говорить вам о боге, но это очень глупо, потому что я все равно стану говорить вам о боге, хотите вы того или нет. Никакой взрослый не сделает ничего доброго своему товарищу, если не будет хотя бы раз в неделю проводить время в церкви, размышляя о благости слова, сошедшего на землю. Знаешь, Эл Миллер, этот мир исчезнет, и будет Армагеддон, скоро, очень скоро. И небо свернется, как свиток, и лев возляжет рядом с агнцем.

— Мэри Элен, — сказал Тути, — ты спятила. Иди–ка чистить печку и оставь нас в покое. Женатым на тебе быть еще хуже, чем на какой–нибудь старушке — божьем одуванчике.

— Я говорю чистую правду, — сказала Мэри Элен. — Все это написано в еженедельном пятицентовом журнале «Сторожевая башня», который выпускаем и распространяем мы, Свидетели Иеговы. Ты, мистер Миллер, не уйдешь отсюда, пока не раскошелишься на пять центов за «Сторожевую башню», несущую слово божье на девяноста языках — так, по–моему, — по всему миру.

— Иногда мне кажется, что она только что выбралась из джунглей, — сказал Тути. — Типа как на дикарке женился или вроде того. — Лицо его было искажено стыдом и яростью.

— Я уеду домой, — мягко сказала Мэри Элен, склоняя голову. — В один прекрасный день. Вернусь к себе домой.

— Это ты о Миссури? — спросил Эл. Он знал, что она родилась там, а в Калифорнии жила всего три года.

— Нет, — сказала она. — Это я об Африке.

После чего дверь закрылась: Мэри Элен стала чистить печь дальше.

— Господи, — сказал Тути. — Она называет Африку «домом», а сама никогда не бывала восточнее Миссури. Все из–за этой религиозной чуши, из–за Свидетелей Иеговы. Она даже никогда не встречала никого из Африки, кроме как на ихних собраниях, где иногда читают лекции африканцы.

Они обменялись понимающими ухмылками.

— Как насчет того, чтобы выпить? — сказал Тути, вставая на ноги. — «Полковник Сан–Мастерсон», годовой выдержки.

— Идет, — сказал Эл. — С водой.

Тути отправился на кухню за стаканами.

На следующее утро, в субботу, Эл решил принять предложение Хармана.

Отперев замок на цепи у «Распродажи машин Эла» и нагнувшись, чтобы вытащить свою почту, он вдруг осознал, что первым делом он сообщит это не Джули и даже не Крису Харману, но старику.

Двери мастерской были открыты: Джим Фергессон, как обычно, был на работе — по крайней мере, первую половину субботнего дня. Он, наверное, будет работать до полудня или до часа, в зависимости от количества дел.

И теперь, почувствовал Эл, самое время все ему рассказать. Как можно скорее, раз уж я принял решение. В свете того, что я наговорил ему о Крисе Хармане.

И, покинув свою стоянку, он вошел в мастерскую через боковую дверь. Старик открыл ее, чтобы было больше света и воздуха.

Он обнаружил старика в его офисе. Фергессон сидел за столом, вскрывая свою почту. Когда он глянул на Эла, тот заметил, что глаза у него водянистые, с красными веками.

— Давненько не виделись, — хриплым голосом сказал старик и снова переключил внимание на письмо, которое читал. Эл уселся и стал ждать.

— Какие новости от доктора? — спросил Эл, когда Фергессон дочитал письмо.

— Говорит, что у меня был микроинфаркт, — сказал Фергессон.

— Черт, — встревоженно сказал Эл.

— Он еще какие–то анализы делает. — Он стал надрывать конверт следующего письма; Эл видел, как у него трясутся руки. — Ты уж извини, — сказал старик. — Мне надо прочитать почту.

Глубоко вздохнув, Эл сказал:

— Послушай. Этот тип, Крис Харман. Мы о нем говорили. Может, я не прав; может, он вовсе и не мошенник.

Старик поднял голову и уставился на Эла, часто моргая. Но ничего не сказал.

— Я не судья таким, как он, — сказал Эл. — Таким, кто так высоко забрался. У меня в таких делах нет опыта. Так или иначе, я исходил из информации, полученной не из первых рук. Может, он и мошенник. Но дело в том, что я этого не знаю. Я не могу доказать ни того, ни другого. Это для меня тайна. — Он сделал паузу. — Я туда ездил.

Старик кивнул.

— Мы долго с ним говорили, — сказал Эл.

— Да–да, — сказал старик, словно бы поглощенный чтением.

— Ты все еще сердишься на меня? — спросил Эл.

— Нет, — сказал старик.

— Я решил, что ты будешь лучше себя чувствовать, — сказал Эл, — если я приду и честно признаюсь, что не знаю о Крисе Хармане ни того, ни другого. Тебе надо будет решать самому.

Он собирался было продолжить, перейти к тому, как он спросил у Хармана о работе. Но такой возможности ему не представилось.

— Слушай, — сказал старик, — вали–ка ты отсюда.

Вот те на, подумал Эл.

— Я с тобой не разговариваю, — сказал старик.

— Я думал, тебе станет легче на душе, — сказал Эл, не понимая, что происходит. — А теперь ты злишься, — сказал он, — когда я говорю, что не считаю его мошенником. — Это казалось самым невероятным из всего, с чем ему когда–либо приходилось сталкиваться. — Ладно, — сказал он. — Я уйду, старый ты псих. — Он быстро поднялся. — Ты хочешь, чтобы он оказался мошенником? — сказал он. — Хочешь, чтобы тебя облапошили? Так, что ли?

Старик ничего не говорил. Он продолжал читать свою почту.

— Ладно, — сказал Эл. — Ухожу. Черт с тобой. Ты со мной не разговариваешь — и я с тобой не разговариваю. — Он направился к выходу из офиса. — Ничего не понимаю, — сказал он.