Габриэль Руа - Счастье по случаю Страница 30

— Что это за негритянская пляска? — : осведомился господин Летурно. — Где Эманюэль ей научился?

— Они очень хорошо танцуют вместе… и не скажешь, что в первый раз! — проговорила госпожа Летурно. Потом, наклонившись к мужу, она добавила примирительным тоном: — Друг мой, мы ведь так редко даем вечера… Мы совсем не знаем современную молодежь!

Эманюэль то обнимал Флорентину за талию, то отпускал ее на расстояние вытянутой руки. Некоторое время они шли рядом, слегка подрагивая расслабленными ногами, которые словно жили собственной жизнью. Держа в поднятой руке руку Флорентины, Эманюэль вертел девушку вокруг себя так быстро, что ее юбка, браслеты, ожерелье взлетали. Потом он снова обнимал ее за талию, и они под отрывистую музыку прыгали друг против друга, лицом к лицу, дыхание в дыхание, видя в глазах партнера свое скачущее отражение. Распущенные волосы Флорентины развевались в воздухе, метались от одного плеча к другому, а когда она кружилась, падали ей на глаза.

— Где Эманюэль познакомился с этой девушкой… Лакасс — так, кажется, ты сказала? — спросил господин Летурно.

— Ты помнишь, — негромко ответила госпожа Летурно, — ту бедную женщину, которая много лет назад приходила к нам помогать по хозяйству?

— Так это ее дочь?

— Да-да… Просто не верится… Ведь ее Флорентина неплохо выглядит.

— Эманюэль знает?

— Должно быть… Но как бы то ни было, это его не оттолкнет…

— Просто безумие! — пробормотал господин Летурно, поглаживая усы. — Мальчишка совсем не умеет поддерживать свое достоинство.

— Знаешь, Флорентина, я танцевал бы с тобой всю ночь напролет, — говорил Эманюэль. — Я танцевал бы с тобой всю жизнь.

Ибо она была легка, как птичка, как неутомимая птичка без всяких забот и мыслей в круглой маленькой головке.

— И я тоже, — ответила она, — и я тоже очень люблю танцевать.

— Я больше не буду танцевать этот танец ни с кем, кроме тебя, и вообще я тебя больше не отпущу.

Она откинула голову и самозабвенно ему улыбнулась. Быть в центре всеобщего внимания — вот что она любила даже больше, чем танцевать. Гости умолкли, все смотрели на них. И ей казалось, что она слышит, как они спрашивают друг друга:

— Кто эта девушка?

И представляла себе ответ, небрежно брошенный с пожатием плеч:

— Так, официанточка из «Пятнадцати центов»!

Что ж, она им покажет, что может увлечь Эманюэля, а если захочет, то и не одного только Эманюэля, если захочет, то всех этих молодых людей; она им покажет, кто она такая — Флорентина! От овладевшего ею задора, от быстроты танца ее сердце билось сильнее, а щеки окрасил румянец. Словно две крохотные лампочки загорелись в глубине ее глаз — две крохотные лампочки, которые зажгли в ее зрачках трепещущие огненные точки. Маленькое коралловое ожерелье взлетало, точно легкая цепь, на ее хрупкой шее, руки ее, словно цепи, обвивали талию Эманюэля, шелковое платье шелестело, раздуваясь вокруг нее, высокие каблучки стучали по паркету: она была Флорентиной; она плясала свою жизнь, она бросала вызов своей жизни, она прожигала свою жизнь, она сжигала свою жизнь — но и другие жизни тоже сгорят вместе с ее жизнью!

И об этом говорило восхищение Эманюэля, его явное волнение, так же, как и его напряженная улыбка, и побледневшее лицо, — да, все это говорило о том, что она, Флорентина, обладает особой, редкой властью над мужчинами. И все это сразу стерло следы обиды и унижения в ее душе. Это было прекрасно, это было словно обещание, что и Жан тоже не сможет устоять перед ней.

Теперь она думала о нем, с трудом переводя дыхание, приоткрыв губы, между которыми виднелся ряд белых ровных зубов; она задыхалась, ее черное шелковое платье прилипло к маленькой груди, и ей было приятно слышать, как громко стучит сердце Эманюэля под грубым сукном мундира. Вкрадчивым, ласковым движением она прильнула щекой к щеке Эманюэля и сквозь легкую ткань платья ощутила такой близкий, такой сильный гул, что уже не могла различить, ее ли это сердце или сердце Эманюэля бьется так бурно и учащенно.

Музыка оборвалась.

Эманюэль заметил, что приколотая к платью Флорентины брошка отстегнулась.

— Твоя брошка отстегнулась… — сказал он. — Сейчас упадет…

Немного развязным движением он попытался опять приколоть брошь к ее платью, к раскрывшемуся вырезу.

Флорентина вся напряглась, отступила назад и застегнула брошь сама. Она слегка дрожала.

Подняв глаза, она увидела, что Эманюэль смотрит на нее пылающим взглядом.

— Дорогая, — пробормотал он чуть слышно, на одном коротком выдохе, почти не шевеля губами.

Начался вальс. Эманюэль стремительно обнял ее за талию.

Эта медленная музыка нравилась Флорентине меньше. Эманюэль сжимал ее слишком сильно. Его потная рука до боли стискивала ее пальцы. На каждом шагу их толкала какая-нибудь неловкая пара. Теперь, когда танцевала вся молодежь, в комнате стало тесно. Пестрая масса топталась на месте, колыхалась взад и вперед, словно не находя выхода. Семирожковая люстра по-прежнему сияла цветными лампочками, но плотная масса танцующих отбрасывала на стены слившиеся тени, и от этого в комнате все как будто темнело.

Флорентина двигалась теперь слишком медленно — такой темп не отвлекал ее от мыслей. Как скучна эта тягучая музыка! Она еще смеялась словам Эманюэля, но уже не слышала этих слов. Она его больше не слушала. Она прислушивалась только к тяжелому предчувствию, нараставшему в ее сердце: Жан… он так и не пришел… нарочно… чтобы не встретиться с ней… он решил больше не встречаться с ней… И на что ей внимание других мужчин, если тот, кто ей нужен, уходит от нее?

Руки и ноги у нее мучительно ныли. Чтобы не чувствовать усталости, ей нужно было бы стремительно двигаться в бешеном вихре, безостановочно кружиться и кружиться. А иначе усталость сковывала ее тело, давила свинцовой тяжестью, словно на нее давили оковы ее жизни, пронизанной вечным страхом, что ей не суждено быть счастливой. Чтобы танцующие не разъединили их, Эманюэль прижимал ее к себе слишком крепко. Он разгорячился, и его грубый шерстяной мундир неприятно царапал ее обнаженную руку. Подняв на него глаза, она вдруг почувствовала к нему отвращение. «Дорогая!» — сказал он. Как будто ей это было нужно! Не он должен был говорить ей нежные слова!

Позднее она внезапно вернулась в мир реальности. В гостиной, обогреваемой калорифером, было очень жарко. Цветы, стоявшие на пианино, роняли лепестки. Она с недоумением огляделась вокруг, поймала на лету какую-то фразу:

— Раса франко-канадцев… семья… — журчал господин Летурно.

Кучка молодежи вокруг Эманюэля разговаривала о войне. Флорентина слышала обрывки жаркого спора: «Нападение на Польшу… Демократические страны…» Она утомленно закрыла глаза. Потом открыв их, она заметила прикованный к ней холодный, насмешливый взгляд господина Летурно. Он явно считал ее лишь жалкой официанткой, обреченной всю жизнь заниматься тяжелым трудом и подвергаться грубому обращению. Увидев этот взгляд, она словно окунулась в пары посудомойки — ее руки словно опять погрузились в грязную мыльную воду, вокруг запахло сосисками.

— Ты давно встречаешься с Эманюэлем? — сухо спросила Флорентину сидевшая рядом с ней девушка.

Однако в голосе ее звучала печаль.

Флорентина вздрогнула. Ей захотелось чем-нибудь огорчить эту незнакомку, которую явно что-то тревожило. Ей казалось, что ей самой стало бы легче, если бы она причинила боль кому-нибудь другому. Но она только скривила губы:

— Ну, во всяком случае, он — не мой кавалер.

— А кто твой кавалер? — продолжала девушка с печальными глазами. — Ты любишь его, — вдруг прямо сказала она, пытаясь как-то сблизиться с Флорентиной.

Это была миниатюрная, миловидная, казавшаяся усталой девушка; она следила за Эманюэлем грустным взглядом.

«Мой кавалер!» — повторила про себя Флорентина, и ее внезапно охватило бешенство.

«Мой кавалер! — думала она. — Нет у меня кавалера. Мне девятнадцать лет, а у меня нет дружка, который водил бы меня в кино по субботам или приглашал бы на вечеринки… Мне девятнадцать лет, и я совсем одна…»

Она услышала, что девушка рядом с ней снова заговорила.

— А где ты купила это платье? — спросила она.

Вопрос был задан без злого умысла, но Флорентине показалось, что в нем звучит желание подчеркнуть свое превосходство. Пока она обдумывала ответ, в ее памяти возникла картина зимнего вечера, когда мать кроила это платье, — красивый черный шелк, легкий и шелестящий, был разостлан на обеденном столе, и Роза-Анна, напряженно дыша, склонялась над ним с ножницами в руках, полная колебаний перед тем, как начать кройку, а снаружи, за покрытыми инеем окнами, завывал ветер. Какой красивой казалась ей в тот вечер эта материя, и как хорошо помнила она первую примерку, когда она в платье, сметанном на живую нитку, еще без рукавов, наклонялась к зеркалу буфета, а потом влезла на стул, чтобы увидеть все полностью — и лиф и юбку.