Дмитрий Лекух - Игра слов Страница 30

Цыганские, по ходу.

Там, в тех краях, – таборы часто кочуют, до сих пор.

Несмотря на все войны, революции, перестройки и прочие гражданские примирения.

Ну как тут удержишься?

Взял пару бутылок вина и одного бывшего одноклассника – да и отправился познавать «волю вольную, жизнь цыганскую».

Идиот, конечно.

Но, надо отдать должное, – идиот везучий…

…Идти пришлось долго.

Это ведь только со стороны кажется, что степь – ровная.

Ровная, да.

Непривычный человек влет ноги сломает, если сдуру на третьей скорости проскочить попытается. Неслучайно местные по колеям предпочитают передвигаться, даже если они после дождя грязной глиной залиты.

По «ровняку» – еще хуже.

И как только предки по таким степям на конях скакали?

Да еще и дрались тут непрерывно друг с другом, на радость многочисленному и очень шумному племени местных степных падальщиков.

На мечах, что особо занимательно.

Тут ведь, прежде чем железякой этой острой и тяжеленной махнуть, – так поневоле шаг-другой сделаешь.

И – все.

Нога сломана.

…Тут я, правда, Вову прервал.

Усмехнулся.

– Секрет, – говорю, – тут, Володя, простой. Меня в армии учили. Нога ставится исключительно на носок, а не на пятку, как ходят «по ровному», скажем, асфальту. И – все. Дело сделано, можно не беспокоиться, потом организм и сам сориентируется. Да, это намного тяжелее и требует физической подготовки, точнее, – работы совсем другой группы мышц. Но – человек ко всякому привыкает. Даже и к такому. Зато за счет гибкости стопы ты контролируешь свой центр тяжести и в любой момент можешь переступить. Даже если шатающийся булыжник под ногу нечаянно подвернется. Мы за речкой по горам только так и бегали, по-другому просто не получалось. Ноги, конечно, сначала болели, – не приведи господи, – но потом втянулись. Фигня это все. Ты давай дальше рассказывай…

…Он задумчиво жмет плечами и так же задумчиво разливает по стаканчикам коньяк.

Потом вспрыгивает на скамейку, ставит носок ноги, обутой в щегольские испанские «мокасины», на отдельно стоящую доску и старательно «ищет центр тяжести».

Что самое интересное, – находит.

Тут же.

Качается на носке.

Машет руками, зависая в позе «переступающей цапли».

Хмыкает.

– А ведь все так просто, оказывается…

Я кривлюсь.

– Это сейчас просто, – качаю головой, – кажется. А вот пробегись-ка так, на носочках, километров десять, да по пересеченной местности. Желательно, чтобы «вверх-вниз» тоже присутствовало, сам понимаешь. И учти, что у нормального городского человека группы мышц, предназначенные для такого способа передвижения, считай, полностью атрофированы. За банальной ненадобностью. Типа аппендикса, у которого сейчас только одно предназначение, – чтобы его врачи при случае резали. Каким бы ты спортсменом не был: не нужны тебе эти группы в нормальной повседневной жизни, да и все дела. Так что – не хер отвлекаться, давай рассказывай, что дальше-то было…

Он многозначительно глядит на разлитый по стопкам коньяк, я его понимаю, и мы их немедленно опрокидываем.

Вовка закуривает, задумчиво выпуская сиреневый теплый дымок в низкое и мутноватое московское небо.

– Дальше, значит, говоришь…

…К цыганам тогда отношение в народе было еще довольно романтическим, без нынешнего героинового окраса.

Свободные люди, идут куда захотят.

Таинственные, загадочные, но, по сути, – не вредные.

Будулаи, одним словом.

Ага.

То, что за все, в том числе и за свободу, в этой жизни надо чем-то платить, в советских школах почему-то не докладывали.

Тем не менее, банально бить забредших с парой фуфырей городских рыбачков вольные дети степей почему-то не стали: напротив, усадили к общему костру, присоединили их плодово-выгодное к общим запасам, стали пить вкруговую.

Праздник у них какой-то был: то ли – свадьба, то ли – похороны.

Вовка так и не понял, но ему, в принципе, и то и другое понравилось, чисто на уровне объяснения.

А уж когда запели…

…Когда запели, он сразу вспомнил о припрятанных за пазухой «волшебных папиросках», подмигнул понравившемуся ему молодому бродяге с вполне городским именем Эдик, они вместе отошли за линию вольно раскинувшихся шатров и с удовольствием пыхнули – через два дыма, все – как и положено.

Доверие между едва знакомыми фигурантами в подобного рода случаях, как известно, – резко и безудержно возрастает.

Аксиома, бля.

Молодой все расспрашивал Вещевайлова про Москву: его туда звали, у него, как он сказал, был «голос», но смущали перспективы невеселой и регламентированной столичной жизни в единственном на всю страну цыганском театре «Ромэн».

Насчет театра Вовка, будучи человеком в цыганско-театральной жизни несведущим, скромно промолчал, но вот на тему «скуки столичной жизни» высказался так искренне и предельно красочно, что юный цыганский талант тут же повеселел. И немедленно смотался за бутылкой неплохого, надо сказать, крымского вина, которую они под очередной косячок и приговорили.

После чего Вовке, как он сам говорил, «немедленно выключили свет».

Ага.

Еще как «выключили».

Можно сказать, – от всей души.

Сразу и не «включишь»…

…Пришел в себя часов через несколько. На бревнышке у догорающего костра и в полном, так сказать, одиночестве.

Если не считать, разумеется, древнего и седого как лунь цыганского старикана с длинными спутанными волосами, тихим безумием во влажных старческих глазах и чем-то неистребимо птичьим в каждом жесте.

У Вовкиных ног ждала своего часа заботливо кем-то открытая бутылка: с вином, но без этикетки.

Вовка понюхал, и его тренированный нос мгновенно распознал крымскую марочную «Массандру», предмет вожделения многих и многих столичных эстетов и, не к ночи будь помянуты, интеллектуалов.

Откуда такая нежданная радость, да еще в нищем по определению цыганском таборе?!

…Спиздили где-то, вот теперь и жрут в промышленных количествах, догадался Вещевайлов.

А знали бы, что именно жрут, – давно бы продали.

А деньги – пропили.

Есть такой простой и немудреный российско-цыганский бизнес…

…И тут же решил сам себя вознаградить за ум и догадливость.

Охая, добрел до остатков стола, помыл водой из чайника два граненых стакана.

Налил себе и деду по половинке.

Дед – не возражал.

Тяпнули.

Вовка отследил бег портвейна по пищеводу, выдохнул, закурил и тут же разлил по второй, после которой старикан неожиданно вскочил на ноги и начал как-то изломанно передвигаться вдоль костра: то присаживаясь по-зэчьи на корточки, то – вскакивая и размахивая руками.

Да еще и бормоча что-то нечленораздельное под нос.

Вовка, как он сам честно признался, – малость подохуел.

Но почему-то – совершенно не испугался.

Просто настолько удивился, что тут же разлил и по третьей половинке, после которой началось уже самое форменное безобразие: движения птичьего старикана были по-прежнему резки и бессмысленны, а вот его невнятное бормотание, наоборот, становилось с каждой минутой все более четким и структурированным.

Сумасшедший длинноволосый цыганский дед читал нечаянному ночному столичному гостю хорошие русские стихи.

Причем – на самом что ни на есть русском языке.

И на каком русском!

Да что там язык…

…Даже сквозь плотную мутную вату высушенного алкоголем Вовкиного головного мозга начинало пробиваться неминуемое осознание того медицинского факта, что этот птичий старикан читает стихи какого-то великого, – по настоящему великого! – русского поэта, которого он, Вещевайлов, часами способный декламировать по памяти свои и чужие тексты, – просто тупо не знает.

А такого не могло быть, поскольку не могло быть никогда: стихи были Вовкиным хлебом и постелью, они были вином, которое он пил, воздухом, которым он дышал.

И поэтому он был способен читать их везде: даже в сортире плацкартного вагона пассажирского поезда Махачкала – Москва, само пребывание в котором могло приравниваться к настоящему трудовому или боевому подвигу.

Потому как требовало от ехавшего этим поездом простого советского человека нереального мужества и героизма.

Просто – жизнь как свершение.

Там даже дагестанцы задыхались, что уж про остальных-то говорить?!

Если только про то, что в нашей жизни – всегда есть место настоящему подвигу…

Я вот, к примеру, как человек абсолютно негероический, тогда всю дорогу старался туда просто тупо не заходить, предпочитая мочиться в тамбуре. Предварительно за каким-то хером выпросив у сходящей с ума от жары и испарений молоденькой дагестанской проводницы универсальный ключ от вагонной двери.

Ну, чтобы, значит, по дурацкой столичной привычке, прямо на пол не гадить.

Девушка, конечно, немного поудивлялась, – но ключ все-таки дала.

И правильно.

На фиг он ей самой-то, этот ключ?

Особенно, если эта самая дверь, по причине давно и безнадежно сломанного замка, все одно никогда не запирается?!