Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату... Страница 30

Пятнадцать лет в семье – не шутка.

Мы с Тамарой улетали в Америку, а он сидел возле чемодана, боком привалившись к нему, как не желал прощаться.

Собаки тоже печалятся.

Перед отлетом выкопали пещерку посреди валунов, возле приметных сосен, подтащили большой камень – перекрыть вход, когда подойдет срок.

Кекс ушел заполночь, закостенев телом посреди комнаты, а наш сын застлал пещерку травой, уложил поверху картонную коробку с телом, привалил к входу камень, чтобы не раскопали бродячие шакалы, распознав по запаху лакомую падаль.

Мы вернулись через три недели, и я еще долго ходил по ночам, высоко поднимая ноги, опасаясь наступить в темноте на Кекса, которого уже не было. Сколько потом предлагали собак, каких только пород – отказывался, храня память о нем.

Однолюб, что ли?..

Чуть не забыл!

У Кекса была дочь. Единственная. Звали ее Булка.

Судьба Булки мне неизвестна.

P.S.

Не закончил историю про Кекса, как заболел Тигер, собака старшего моего сына.

Красавец с тигриной раскраской по телу. С благородством стати и достоинством поступи.

Он дряхлел.

Мы беспокоились.

Уже не ел, не вставал с матраца, но услышал мой голос и вышел из комнаты, чтобы поздороваться, как обычно. Погладил его, приласкал:

– Тигруша… Тигруша ты наш… Поживи еще…

Постоял, поглядел большим карим глазом, как попрощался, ушел обратно на матрац.

Жить ему оставалось – три дня.

Сын Женя позвонил, сказал:

– Тигера нет.

Отвезли в горы, выкопали могилу в укромном месте, погладили на прощанье, всплакнули…

Рано умирают собаки.

Пешеход – священное животное…

…на улицах и дорогах.

Которого давить не полагается, однако давят и давят.

На этот раз случилось иное.

Завизжали тормоза. Пронзительно закричали за окном. Так горестно и отчаянно, что я выскочил из дома.

Стоял грузовик, перекрывая путь. Лежала на асфальте собака, сбитая колесом. Кричал мальчик лет одиннадцати, ее хозяин.

Крови на мостовой не было, нет, крови не было.

Я подогнал машину, постелил тряпки в багажнике, положил на них собаку, и мы поехали к ветеринару.

Мальчик сидел возле меня, всхлипывал, даже поскуливал – слезы текли по щекам.

Этот ветеринар был мне знаком. Лечил нашего Кекса.

Осмотрел раненую собаку, спросил:

– Как звать ее?

– Чубчик.

– Кто хозяин?

– Я, – неслышно ответил мальчик.

Ветеринар запнулся на мгновение:

– У твоей собаки перебит позвоночник. Она парализована, и это неизлечимо.

Чубчик лежал на боку, глазом косил на мальчика. По коже пробегала мелкая зыбь. От головы к ногам.

Но не скулил, нет, он не скулил.

Мы молчали. Ветеринар молчал.

Потом сказал:

– Его надо усыпить. Чтоб не мучился. Тебе решать.

Мы вышли из комнаты, оставили их наедине. Мальчика лет одиннадцати и его собаку.

Ветеринар молча курил. Я стоял рядом.

Прошло минут пять. А может, больше. Там, в комнате, было тихо.

Мальчик встал в дверях, кивнул головой.

Ехали обратно. Не разговаривали. Он уже не плакал, строго смотрел в окно.

Так, должно быть, взрослеют.

А брат написал из Москвы: "Заходила Н.‚ у нее собачка потерялась. Сидела, плакала: одна осталась, совсем никого нет..."

11.Всякое разное…

…достойное упоминания.

"Написание писем теперь такая редкость! – удивлялся мой брат. – Старомодно‚ как зажигать свечи. Почти все любят говорить, и мало кто любит слушать, а с письмами наоборот: чаще любят получать письма, чем их писать. Почему бы так?.. Письмо сто сорок четвертое".

Он покупал в букинистических магазинах, за малые копейки, книги, журналы, учебники прошлого, рваные порой, без обложек и многих страниц – всё равно любопытно.

Когда брата не стало, часть его книг осела у меня.

Стоят на полках и приблудные книги, попавшие под крышу разными путями.

"Зеркало света", № 38. Сентября 17 дня 1786 года. "Перечень известий".

"Дания. Яков Бординг, бывший в Королевской службе 24 года… Когда умершего раздели, к удивлению всех нашлось, что это была девица. Зная таковые случаи, можно ли сомневаться о способности женского пола ко всем должностям, которые единственно с зависти присвоили себе гордые мущины?"

"Графиня из простых" – без даты, начала и конца. Завершение встречи нищей матери с дочерью-графиней:

"Не прошло и двенадцати часов, как старуха рыдала в великолепной спальне, над тюфяком Леди Энктель, и вот она издыхает на каменном полу своей комнаты… Прошло четыре часа, и она уже труп! А Леди Энктель избавилась от всякой заботы на счет своего родства и жила со своим супругом".

"Русско-еврейский письмовник", Варшава, 1875 год. Для тех, кто освоил русский язык не лучшим образом, с образцами писем на разные случаи жизни.

"Дражайший батюшка! С чувством величайшей радости спешу уведомить Тебя сим, что моя любезная супруга счастливо разрешилась вчера вечером от бремени прекрасным и здоровым мальчиком…"

"Литературный сборник", Петроград, 1914 год. Патриотические вирши первых дней Первой мировой войны:

И ты, и ты‚ о, Турция больная‚ 

Забыв урок не позабытых дней‚

Мечом обломанным воинственно махая‚

Шагнула за порог бушующих страстей…

"Арифметика в картинках. Для малюток от 6–8 лет". Москва, 1923 год, "Цена = 2 фунта хлеба".

"Библиотека деревенского театра", 1927 год.

Частушечная инсценировка.

Хор крестьян – желательно вприсядку:

Есть у нас кипиратив: 

Нонче мертв, а завтра жив.

Над дверями лозунг в сажень,

За прилавком шиш посажен.

В инсценировке участвуют также телефон, радио, электромотор, трактор, аэроплан и прочие механизмы. У динамо-машины свой текст:

Я считаю обороты, 

Якорь крутится,

По обмоткам электроны

Баламутятся.

И отдельно, на полке, самое для меня утешительное: "Охота пуще неволи", букварь, 1914 год.

"Мама кормила Шуру. Шура покушала кашки и молока и пошла от стола. Утри, Шура, ротик";

"Шура открыла окно и стала шалить. Мама просила Шуру отойти от окна. Но Шура не послушалась и упала на улицу".

Выписываю из букваря:

"Он носит лапти;

наша соха хороша;

Саша принесла серп;

папаша спит, а Маша шумит…"

Ста лет не прошло, но кто называет родителя папашей, кто может похвастаться, что видел соху или лыковые лапти на ногах у прохожего, для кого серп – сельскохозяйственный инвентарь, а не эмблема "серп и молот"?

Не подивятся ли в будущем, листая наши буквари? Обучая детей на иных примерах?

"Робот спит, а Маша шумит…"

Признался однажды в великом смущении, я – инженер-конструктор от болта с гайкой, готовальни с логарифмической линейкой:

– Смотрю на простенький калькулятор, что лежит на столе, брови приподнимаю горестно. Как эта стерва японская так быстро перемножает? Как она синусы выдает, проценты с косинусами, даже не задумавшись? Впихнули в каждую коробку по крохотному головастому японцу-математику, вот он и соображает на скорости, народу на обалдение: японцы — они могут!..

Лежу ночами без сна, прислушиваюсь к дыханию за окном.

Мир дышит иначе, судорожней, что ли, как выговаривает тайну, мне недоступную.

Дыхание его – уже не мое.

Вдохи его, выдохи – не заглушить подушкой на ухе.

Открываю букварь "Охота пуще неволи", читаю себе в утешение:

"Коля хочет кушать. Мама принесла ему щи и кашу, а сама ушла. Пришли куры и стали просить у Коли каши. Пошли прочь, куры! Я сам хочу кашку кушать".

Всё удивляюсь нашей расточительности…

…никак с ней не свыкнусь.

Банки с пивом и прочими напитками, миллионы банок, творение человеческой выдумки и умения: открыли, выпили – и в помойное ведро.

Бутылки с вином, стекло удивительной формы и раскраски: откупорили, разлили – и в мусорный бак.

Упаковки всяческих лакомств, чудо полиграфического умения: надорвали, заглотали хрустящее содержимое – и в урну.

Но вот объявились нежданные гости, принесли и опорожнили бутылку коньяка, очертаний изысканных, словно талия и бедра завлекательной женщины, – рука не поднялась выбросить.

Заполняю водой доверху.

Опускаю стебель бросового растения.

Ставлю на подоконник, ближе к свету.

И вот…

И вскоре…

Прорастают на стебле усики блеклых корешков. Питают бросовое растение, не дают усохнуть, а оно робко расцвечивает листья, жилки выказывая на просвет, – мне ли не в благодарность?

По утрам встаю – юный натуралист, первым делом к растению. Взглянуть с интересом, как розовеют без опасения листья, удлиняются в воде корешки, обгоняя друг друга, кустятся, ветвятся, и вот уже борода провисает до дна, безобразная борода из блеклых нитей забивает бутылку – смотреть не хочется.