Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда Страница 30

Еще минут пятнадцать мелькают станции и туннели («сначала мраморная жила, потом — летящая могила», как срифмовал местный поэт), и на «Киевской» Павлик уже не может сдержать себя, припускает вприскачку лавировать на обгон, и на эскалаторе не стоит, топает, обходя едущую шеренгу справа, и на улице почти бежит мимо цветочных ларьков, мимо пригородных касс, мясных пирожков, лотерейных обещаний, дымящейся фольги шоколадных пломбиров.

Только у самой двери гостиницы остановился на миг оглядеть себя, и тут вдруг страх остро и больно кольнул сердце. Так больно, что сбилось дыхание.

— Гражданин, вы туда или сюда? — спросили сзади.

— Да-да, — сказал он. — Сейчас.

Он уже почти покончил с «сельдью маринованной, соус орех.» и наливал себе вторую рюмку тепловатой водки, когда она появилась в ресторанной зале и медленно двинулась по проходу. Равнодушно провела по нему взглядом, будто в рассеянности задержалась у другого столика.

«Вот если б я не знал ее и если б ничего еще между нами не было, — думал он, — застыл бы я так же, не донеся рюмку до рта? Пялился бы, как тот летчик, и тот седой жох, и официант, и тетка в сползающем парике? Что в ней такого диковинного, привораживающего глаз? Нет, не фигура — только кажется высокой, а на самом деле просто бедра далеко от пола, ноги длинные — вот и все. Ну туфельки там не фабрики «Скороход», ну платье не из «Москвошвея», ну сумка, видать, не одну границу пересекла, чтобы у ней на плече повиснуть. Так мало ли сейчас по Москве модниц во всем валютно-сертификатном? Смотрит, конечно, пронзительно, без суетни, это самое редкое нынче, чтобы взгляд у человека не бегал. Чтобы такому и хотелось на глаза попасться, и боязно. А исхудала-то как. Бог мой! Будто в больнице своей не смены отрабатывала, а сама в койке маялась».

Она играла хорошо, прошла кружным путем, спросила, свободно ли, села независимо, уткнулась в меню. Заговорила тускловатым голосом, без выражения, поглядывая поверх его головы на люстру:

— Дрянь, дрянь, дрянь… Истеричка, размазня… Ведь почти год держалась, все правильно делала, чтобы тебя не вовлечь… А тут в последний момент расклеилась… Так перепугалась, что голову потеряла — бросилась звонить. Ты уж прости. Если они к тебе пристанут, говори только одно: случайная знакомая, встретились однажды в Таллине, зачем звонила — не знаю. Наверно, замуж хочет. Мне, скажи, многие звонят, хотят от семьи отбить, потому что вон я какой из себя пышный…

— Они что — подходили к тебе? Уже здесь? Или просто слежка? Отчего ты перепугалась?

— Когда подойдут, поздно уже будет.

— В этих гостиницах они часто за иностранцами приглядывают. Может, и сейчас так — не за тобой.

— Нет, сейчас точно, без паранойи. Я ушла в душ, здесь, видишь ли, такая система, как в бане, а когда вернулась, соседка по номеру говорит: «Тебе звонила администраторша».

— Ну?

— Сказала, что меня разыскивает секретарь конференции. Что ему нужно поговорить о моем докладе.

— Может, так и есть?

— Загвоздка в том, что у меня нет никакого доклада. И не планировался. И любой секретарь знает, что мелкие сошки вроде меня с докладами не выступают.

— Представляешь хоть, что им в Москве от тебя нужно?

— Не очень. Хорошо еще, соседка, умница (наша же врачиха из Тарту), на всякий случай сказала, что меня нет, что я, наверно, в город уехала. Тот сказал — это администраторша велела мне передать, — что будет ждать в вестибюле. Стал бы настоящий секретарь ждать?

— Значит, тебе и из гостиницы не выйти?

Она начала было отвечать, потом умолкла, подняв глаза на подошедшую официантку.

— Что будем заказывать?

— Спасибо, пока ничего.

— У нас с «ничего» не сидят, приезжая дама. Это в ЦПКиО на пляже без ничего можно, а тут ресторан.

— Ну хорошо… Вот… Принесите это.

Официантка нагнулась, следя за пальцем Лейды, крякнула, посмотрела на нее с гневным изумлением:

— Да вы когда-нибудь, приезжая дама, пробовали это?

— Нет.

— Что ж тогда заказываете?

— Попробовать. Звучит красиво — беф-а-ля-татар.

— Да вы знаете, что это просто сырое мясо? Фарш, намешанный с луком.

— Люди ведь едят.

— Так то какие люди! Специальные татаре. Они и конину будут есть, и улиток, и им все ничего.

— Слушайте, красавица… — начал было Павлик.

— А вы, гражданин, ждите свои шницеля и не вмешивайтесь. Я же вашу приезжую даму оградить хочу, мне это ни на что не нужно, чтобы ей тут худо сделалось. До туалета у нас тут бежать не близко.

— Во-первых, она никакая не моя…

— Я вам, приезжая дама, лучше котлету по-киевски принесу…

— Идет. И водки.

— Норма — сто грамм.

— Давайте норму.

— А во-вторых, если вы сейчас же…

— Не пугайте меня, гражданин, я и не таких больших видала. И если у вас тут тайная свиданка, то все равно оскорблять не позволяется. Надо было заранее о приезжей даме подумать, а не морить ее голодом так, что она сырое мясо готова есть.

Она фыркнула, почесала пробор под кружевной наколкой, пошла прочь, кидая подолом юбки вправо и влево.

Лейда прижала обеими ладонями руку Павлика к столу, посмотрела на него — прямо в лицо, впервые не прячась, — начала тихо смеяться.

— Ну вот, видишь… Как мы ни играем, как ни притворяемся, а всем видно, что у нас происходит… Тайная свиданка. Свиданка с приезжей дамой.

— А я-то, и правда, хорош. Совсем с пустыми руками. Ни шаманской песни, ни пленки, ни другого какого подарка. Ты прямо как снег на голову. Не могла предупредить заранее? Не хотела?

— Пока она там ходит, плесни мне твоей водки.

— И селедочный хвост возьми.

— Я до последнего момента и на вокзале в Таллине все себе твердила: «Не позвоню… не позвоню… нельзя, не впутывай…» Только ночью в поезде поняла: не смогу. Не удержусь. А там — будь что будет. Вертелась на полке и всякие слова готовила. А вышло все не так: глупо, со страху. И конечно, на жену нарвалась и гладко соврать не сумела.

— Какие были слова? Вспомни хоть что-нибудь.

— Не сейчас.

— Все же горько мне было, что ты не писала. Ни разу.

— Знаешь, как бывает при долгой зубной боли? Уговариваешь себя, что вот кончится — и тогда все будет не просто хорошо, а что-нибудь такое особенное позволишь себе. Какой-нибудь маленький праздник. Поедешь к старым друзьям на взморье. Или возьмешь недельный отпуск и будешь днями валяться на диване в груде модных журналов. Или еще что-нибудь. Так и со мной было все эти месяцы. Страх стал как зубная боль. А обещанный праздник: когда кончится — позвонить тебе.

Он замер, приоткрыл рот, растроганно потянулся к ней через стол, погладил по плечу.

— Но все не кончалось и не кончалось. — Она виновато прикусила губу. — И вот позвонила, наоборот, — когда накатил острый приступ.

Вернувшаяся официантка со стуком бросила перед Павликом тарелку со шницелями и, чтобы уже совсем добить, стала показывать на Лейде, как все могло бы быть, «если бы с ней — по-человечески»: бережно укладывала нож и вилку, протирала запотевший графинчик, рюмку, шептала интимно что-то о красной рыбке — «только сейчас привезли, даже в меню еще нет, не желаете?… Я мигом».

— Послушай, — начал Павлик, — мы все делаем очень просто. Спокойно доедаем и допиваем. Ты идешь в свой номер. Выносишь свой чемодан-саквояж-баул. Я беру его и спокойненько выхожу на улицу. Подцепляю такси. Жду у выхода. И тогда ты спускаешься в лифте, быстро проходишь — не бегом, но решительно и деловито — через вестибюль, на типа — ноль внимания. Или нет, даже говоришь: «Минуточку, я тут же вернусь, и мы все обсудим». Он растеряется, не посмеет руками тебя хватать. А ты прыгаешь в такси, и мы едем к самым верным моим друзьям, у которых квартира как стадион. Черта с два они тебя там найдут. Ну как?

— Мне нравится только первый пункт: доедаем и допиваем.

— Почему?

— Потому что со всезнайками никогда не знаешь, насколько сильно ты им нужен. И если очень сильно, то и за такси не поленятся поехать, и не только тебе, но и твоим верным друзьям могут сильно нервы потрепать.

— Хорошо. Давай нальем, выпьем, и после этого я скажу речь.

Он смахнул ножом половину своей порции на ее тарелку, чокнулся и перед тем, как выпить, что-то невнятно профырчал над рюмкой.

— Ну вот. Я знаю — вижу, — каково тебе. Но я хочу, чтобы и ты знала, каково мне. Хочу, чтобы поняла: все твои старательные «не вовлекать его, не втягивать» давно уже не работают. Поздно. Вовлекла. Не важно, что мы и вместе-то были всего несколько часов. Если добавить сюда все время, что я о тебе думал, ждал писем, вспоминал, ругал последними словами, — месяцы наберутся. Я не могу описать тебе, какую брешь ты во мне пробила, какое осталось ощущение холодящей пустоты вокруг того места в душе, где ты. Может, оно бы и заросло постепенно, затянулось, если б не эта напасть твоя, не лапа проклятая над твоей головой. А при ней каждый день, когда от тебя ничего нет, можно предаваться мыслям о том, что лапа упала, прихлопнула. Воображать детали, про которые столько уже раз читал: «…Руки за спину… Шаг влево, шаг вправо — побег… Не разговаривать… Раздеться… Повернуться… Нагнуться…»