Виктор Ерофеев - Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели Страница 30

Место действия. Стол раскидист, ни зги от копоти нездешних «галуазов» и едких цыганских «житанок» — к нам прибыли альпийские камарады, разучиваем арию Вальсингама, хвалу чуме: «Ну, где твое тирольское колоратурное?!» — дружище Боб пытается пинками загнать швейцарца на пару октав выше, но бурый от перегрева, тот вновь срывается в студеные «подмосковные вечера», шипя как кожух бэтээра, который с ходу взял Кабул — и долго мы с Бобом шарим его по дну нашими могучими, как бредень, голосами. Еле живой Вильгельм Тель, всплывая, разъясняет в сотый раз, что такое «Лонгомай» — коммуна в альпийских лугах, двести семей со всей Европы, взявшись за руки, сеют и пашут, пашут и сеют, а после поровну употребляют сельхозплоды. По воскресениям ходят в кино. Раз в год разрешается выезжать. Но мы не слушаем, находясь в контексте третьего ящика пива, когда и штурм Кремля уже не проблема, а обычная боевая задача: «Значит так, мужики. Троянский конь, пятая колонна, кви про кво. Вы на месячишко оседаете в СССР — это формидабль наповал! — а мы по вашим ксивам десантируемся в Альпы». Тирольцы согласны на редкость сразу. Их четверо, двое из них при сближении оказались феминами, значит, вакансий только на двоих. Боба и меня гримируют искусницы из театра Женьки Славутина — под швейцарцев — пару часов спустя мы уже проходим паспортный контроль в Шереметьево II — я вижу, как у Боба седеют накладные бакенбарды — и все-таки, махнув крылом над Ленгорами, летим на Цюрих, как Ленин, как Буковский, как Растропович сам! В самолете Боб начинает мрачнеть. Брошюра называется «Кодекс коммунара Лонгомая»: «Труд есть первая обязанность коммунара… Отлучаться с территории только с ведома бригадира… Подбор семейных пар на общем совете… Запрещены следующие породы: овчарка, дог, бульдог… Достигнув пятидесяти пяти лет, коммунар получает право на отдельное жилье…» До нас, трезвеющих, доходит. Попались! В цюрихском аэропорту с ходу примечаем бригадира, он жлоб в тройке, с октябрятским значком на лацкане и последней юманитой подмышкой. На точку нас везут в глухом фургоне, как дикобразов в зоопарк, с задраенным иллюминатором. И выразиться не можем, из местного наречия известен только фрагментарный оборот «Жопанс», благодаря сходству, но коммуникационной ценности не представляет. «Куда мы шли, в Москву…» — зрачками запевает Боб, — «…или в Монголию!» — немо вторю я. Перспектива пятьдесят ближайших лет окучивать баклажаны, чтобы после поселиться с костистой альпийской пенсионеркой на щебенистом склоне… да еще натыкаемся на сухой закон! «Старик, бежим в полночь, — Боб уже подсуетился. — Мне одна княгиня за пару палок поклялась перегрызть колючую проволоку на дальней заставе. Тут всех мужиков бромом оглушили — я ей до икры чутка мотыгой дотронулся, так она на нее всеми чреслами заскочила, по самую ватерлинию! Княгиня, говорит.» — «Кстати, проверим, какая княгиня!» В полночь Боб вынырнул из орешника, измудоханный, как с Лубянки: «Старик, выручай, княгиня подружек привела». Еще через час процесс пришлось упорядочить. Боб стоит на входе в кусты, контролирует очередь: «Ты куда, бля, по второму разу?!» — окончательно перейдя на русский, а я, зажав последнее дао в тиски Европы, дивлюсь будетлянским пророчествам: «Свобода приходит нагая», это бы полбеды, но она же не уходит, и все нагая, нагая! До ближайшей деревни Боб допер меня на плечах, как раненного. Мы тычемся в опрятные избы, мы шарашим по ставням — ноль внимания, пейзане в отключке. Даже собаки лают без гнева, деловито, как бы исполняя функцию собаки. Сухота и харчевнический пыл объемлют нас. Махнув на все, поедаем ярко выраженные мухоморы из монастырского сада. И что же? А ничего! Никакой тебе смерти! Во детант! Даже яд в местной природе не предусмотрен, полная стерилизация!

Спокойная, как молекула брома, Луна сияет точкой нашего побега.

В Цюрихе, в ближайшем сортире мы смываем грим с лиц, стремглав разыскиваем советскую амбассаду и пишем без ошибок: «Прошу предоставить политическое убежище в СССР!» На обратной дороге я цитирую: «Запад, Восток, всюду одна беда — ветер равно холодит». «Сам додумался?» — неприязненно вопрошает Боб. «Паскаль, Блез», — отвечаю. «Ну-ну», — затаивается Боб.

…Вот уже пять лет он проживает в Ист-Вуде, Лос-Анжелес, штат Калифорния. Трети две соратников-беглецов тоже на другом берегу. Иногда я получаю от Боба красивые открытки американского формата, со стихами: «И университетский шприц, как местная анестезия, мне обезболит без больниц то место, где была Россия». Подпись одна и та же — «Лонгомай».

А я свои ответы упорно подписываю «Пушкин Александр Семенович».

Баян Ширянов

РАБЫНЯ

Ширяя винтом Вику Самореззз, ты надеешься ее поебать, что и происходит.

В видаке крутится порнуха, и вы, меняя позиции, посматриваете на экран, глумясь по ходу над консервативными в своих изъебах немцами.

Симулировав пару оргазмов, ты, наконец, кончаешь по-настоящему, не понимая, переняла ли Вика Самореззз твою практику, или она в натуре обкончалась до дрожи в коленках.

Пока она подмывается, плещется в ванной, словно выдра, заглушая бульканьем и фырками стоны ебущихся в телевизоре, кассета заканчивается. Пока она мотается на начало, ты щелкаешь пультом, пытаясь найти работающий канал, но по случаю позднего часа все программы закончились, и на экране видно одно лишь мелькание серых точек, сопровождаемое невнятным противным шумом.

Ты убираешь звук, и тебе вспоминается телега одного твоего приятеля, который утверждал, что раз телесигнал передается электромагнитными волнами, а сам человек тоже излучает в этом диапазоне, то, путем некоторой тренировки, возможно научиться передавать на экран изображения, которые возникают в голове.

Пока что ты не знаешь, как это делать, но винт блуждает в твоей крови, наполняя твой разум бесконечной уверенностью в твоем могуществе, и ты, вонзившись взглядом в мерцающий экран, пытаешься как-то упорядочить движение точек.

Первые несколько секунд они носятся совершенно хаотически, но через какое-то время выстраиваются в четкую серую диагональ, что добавляет тебе уверенности, и ты даже не обращаешь внимания на появившуюся Вику Самореззз, которая тихонько приваливается рядом, стараясь не мешать, но излучая такое любопытство, что тебе приходится, не отрываясь от управления экраном, объяснить смысл твоих невидимых действий.

Вика Самореззз визжит от восторга и, как ты это четко просекаешь, пытается одновременно с тобой заняться тем же самым, за что ты ее резко одергиваешь, предлагая пока что только следить за твоими манипуляциями и присоединиться лишь при твоей просьбе, на что она нехотя, но соглашается и затихает, причем почему-то кладет руку на твой хуй и начинает его легонько подрачивать.

Эти движения тебя почти не отвлекают, сексуальное чувство куда-то спряталось до поры, и ты, воззрившись на экран, продолжаешь попытки вызвать на нем какую-то картинку.

Ты понимаешь, что все надо делать постепенно, переходя от простого к сложному, и, управляя точками, заставляешь их выстраиваться в элементарные фигуры.

— Круг, — докладываешь ты Вике Самореззз.

И на экране возникает серое кольцо.

— Ага, — соглашается девушка, то ли действительно видя эту фигуру, то ли из вежливости и нежелания тебя обламывать. Но тебе пока что это до пизды, ты об этом будешь гонять позже, а пока рука Вики Самореззз, покрытая множеством попилов, из-за которых она и получила свое погоняло, ерошит волосы на твоем лобке и, как бы случайно, то и дело сжимает основание твоего хуя, желая, чтобы ты поскорее завязывал маяться этой хуйней и приступал к настоящему делу, которое в ее сознании ассоциируется с кондовой еблей.

Но что тебе гнусные похотливые поползновения какой-то телки, не просекающей высшие материи?

Почти неуловимыми изменениями потенциалов энергосистемы собственного тела ты с легкостью трансформируешь картинки.

Ты, на самом деле, пока не управляешь ими, ты набираешь опыт, ты запоминаешь состояния, которые вызывают тот или иной образ на экране, и пока не пытаешься их повторить.

Вот возник косой крест, вот он трансформировался в четыре кружка по краям экрана, вот они распались и образовалась широкая диагональ, которая, рассыпавшись, создала три вертикальные линии, а они смешались и возникло яркое и четкое изображение символа Инь и Янь.

— Ух, ты!.. — восхищенно шепчет Вика Самореззз, продолжая сексуальные поползновения: она уже завладела твоей рукой и умудрилась положить ее себе на пизду, сильно сжав при этом ноги, так что для высвобождения длани тебе бы пришлось затратить некоторые усилия.

Но ты упорно не реагируешь на действия Вики Самореззз, предпочитая более непривычное занятие, чего нельзя сказать о твоем хуе, коий под умелыми женскими пальцами заметно набряк и готов превратиться в настоящую стойкую елду.