Джон Апдайк - Деревни Страница 30

— Зачем все усложнять? Я предохраняюсь таблетками. Филлис их, кажется, не употребляет. Не случайно у вас куча детей.

Сверху донеслось сиплое карканье. На верхушку дуба спустилась стая ворон. От этого небесного нашествия у Оуэна захолонуло в душе, мысли спутались: деревья, дети, вороны, Филлис. Его дружок уставился на него своим единственным глазом, подернутый от томления капелькой семенной жидкости. Оуэн чувствовал себя так, словно его подвесили в воздухе. Фэй откинулась назад и раздвинула согнутые ноги, готовая принять его. Он стал между ними на колени — самый жалкий трусливый проситель из тех, кто когда-либо подставлял голый зад зловещим взглядам воронья. «Только бы не сплоховать, только бы не сплоховать», — стучало у него в висках.

Фэй ввела его член в себя.

Все, он нарушил супружескую верность, изменил Филлис.

Оуэн втиснулся так глубоко, как мог. Потом еще и еще. Фэй охнула, застонала. Вероятно, испытав какие-то новые ощущения. Оуэн тоже сделал открытие: вульва у Фэй мягче, податливее, чем у Филлис, и менее сочная, скорее желе, нежели сбитые сливки.

Скоро все было кончено.

Возбужденный гордый Оуэн раскрыл глаза и увидел полусонное лицо малознакомой женщины. На опущенных веках пульсировали тоненькие жилки, на губах застыла блаженная улыбка.

— Прости, дорогая, — сказал Оуэн. — Ты, наверное, ничего не почувствовала. В следующий раз я постараюсь, чтобы тебе было хорошо.

— Все было замечательно, глупый. Ты здорово потрудился.

— Правда?

По тому, как Фэй устроила это свидание, Оуэн понял: у нее было много мужчин, и она могла сравнивать.

— Правда.

Фэй знала, что пора одеваться. Рот ее дернулся, глаза забегали.

Но Оуэн не спешил подняться на ноги.

— Скажи, — промурлыкал он, — скажи, как я кончил.

— Ты очень хотел кончить и кончил.

— Но ведь каждый мужчина хочет.

Фэй нахмурилась, может быть, потому, что уже чувствовала тяжесть его тела.

— Нет. Некоторые… — Она умолкла.

Оуэн догадался, что Джок принадлежит к тем, некоторым.

Фэй не уставала поучать Оуэна. Она считала, что он живет чересчур добропорядочной отшельнической жизнью. Ему надо почаще бывать на людях, побольше пить, как будто для правильного питания ему не хватало спиртного. Он должен быть более земным, таким как Джок. Тем не менее она ценила его за то, что он не похож на ее мужа.

Через несколько дней она призналась Оуэну, что, высадив его после свидания в заповеднике на стоянке перед магазином Эймса, она колесила в своем «мерседесе» с корзинкой нетронутого завтрака по улицам поселка и плакала от того, что они не могут быть вместе и вынуждены будут довольствоваться редкими тайными встречами.

Много лет спустя Оуэн спрашивал себя, почему он так сильно любил Фэй, эту длинноносую костлявую кокотку, по словам Филлис. Он даже подумывал жениться на ней, чтобы она всегда была рядом. Все, что было с ней связано: двое ее худосочных ребятишек, старый дом в викторианском стиле, броские платья собственного покроя, разностильная мебель (унаследованные Джоком старинный шкаф и буфет, причудливые шезлонги и диваны с поролоновыми подушками), ее фотографии: девочка-подросток, студентка первого курса, невеста в белом, отделанном кружевами платье, — все, чем она жила, казалось ему святым. Фэй придавала миру новую, немыслимую окраску. На все, что окружало ее, ложился радужный отблеск этой необыкновенной женщины, даже на грязноватые автостоянки, куда они съезжались, где один из водителей быстро и по возможности незаметно становился пассажиром. Впоследствии Оуэн приходил на эти места и каждый раз ощущал пустоту. Она затмила собой все, что было важно ему и дорого: детей, его программирование, расширение их с Эдом компании, новости в стране и за рубежом. Юг сотрясали марши Свободы, а события на окраинах Азии заполняли первые полосы газет. Много лет он страдал от сладостной болезни любви. Рана саднила, и он не хотел излечиться. Фэй дала ему свободу и право, которым другие, тот же Марти Нафтзингер, пользовались смолоду — право распоряжаться своим телом. Оуэн был признателен ей, но отблагодарить ее по-настоящему не мог. Женщины, и Филлис в том числе, говорили ему, что он придает сексу слишком большое значение, хотя многие женщины сами не упускали случая затеять любовную игру и при этом нередко проигрывали.

Оуэн и Фэй оба знали, что он оказался слабаком, как малый ребенок. У нее были широкие круглые бедра, хотя повыше пояса она была сухощава, даже суставы выступали. В постели она была опытнее Оуэна, но, изменяя мужу, сохранила простодушное целомудрие. Не прибегала ни к каким ухищрениям, не в пример некоторым. В том, как сжимала срамными губами член партнера, было что-то трогательное, наивно детское. Во время этого своего романа Оуэн ложился с Филлис более уверенно и настойчиво, с детьми, когда те являлись его затуманенному взору, он разговаривал громче и доверительнее. На фотоснимках тех лет он выглядит каким-то взъерошенным и ошалелым.

Неожиданно мир неузнаваемо преобразился в его глазах. Он еще больше полюбил свой поселок и его трудолюбивых обывателей, магазины и лавки, зимы, когда метет по всей земле, тесный круг друзей. Особенно близок ему был Джок, краснолицый Джок с застывшей ухмылкой горького пьяницы. Оуэну хотелось обнять его — за то, что тот дает кров и пищу такому дивному существу, воплощению красоты и вожделения. Обеспеченная, ухоженная женщина в необычных и дорогих одеждах, рискуя своей репутацией, добровольно делает то, что Филлис в собственном доме и с одобрения общества делала неохотно, отведя глаза в сторону и иронически усмехаясь.

Оуэн не вполне понимал, почему Фэй и многие другие женщины поступают так опрометчиво и обольстительно. Вероятно, она ожидала от него того, чего он не мог дать.

Невозможность жениться на Фэй закаляла в сознании Оуэна ее образ, как закаляется в домнах прокат. В сердце своем он был самым близким ей человеком. Он ни за что не забудет, как в минуты близости на ее лицо ложилась тень сомнения и печали. «Ну что ж, я рада, что это был ты», — сказала она при расставании.

К концу они отбросили всякую осторожность. Однажды в поисках укромного уголка выехали из поселка, и ее тяжелый «мерседес» завяз в мартовской грязи. Пришлось звонить хозяину пустоши, по которой они проезжали, и просить его прислать грузовик, чтобы взять их на буксир. Им надоело мотаться по мотелям, и Фэй все чаще и чаще приводила Оуэна к себе домой — естественно, когда не было Джока, детей и она не ожидала ни водопроводчика, ни уборщицу. После постели она, не одеваясь, хотя за окном валил снег, приносила в гостевую спальню поесть и выпить. Усталый, томный, Оуэн лежал на помятых простынях, в его лице было что-то смешное, и она заливалась девичьим смехом. Она уже умолкала, но звуки ее голоса еще звучали в его ушах.

Теперь, в Хаскеллз-Кроссинг, у постаревшего Оуэна замирало сердце, когда он видел, как молодая скуластая женщина, вышедшая из кафе или универсама «С семи до одиннадцати», широко улыбается, обнажая ровный ряд зубов, кому-то в толпе, как это делала Фэй, приветствуя его на очередной вечеринке, устроенной ею и Джоком.

Ему казалось, будто к нему возвращается Фэй.

Глава 9. Выздоровление

Их связь прекратила она, рассказав обо всем мужу, и по телефону сообщила об этом Оуэну. У того перехватило дыхание.

— Почему? Зачем? — спрашивал он, ошарашенный.

Фэй отвечала уклончиво:

— Как тебе сказать… Мой психоаналитик говорит, что я запуталась. Слишком много всего навалилось. Я не понимала, чего ты хочешь, и расстраивалась. Ты уж прости. Мне было бы легче, если бы я так не любила тебя.

— Да, но ты ни разу не подала виду, ни разу ничего такого не говорила. Всегда такая жизнерадостная, весьма покладистая. Умела оставаться спокойной в любых обстоятельствах. Даже тогда, когда мы застряли — помнишь? — ты легко договорилась с тем мужиком… нет, ты была замечательна, Фэй, — тихо говорил Оуэн, давая понять: замечательна во всем.

Он сидел за столом в своем отсеке. За перегородкой работал Эд. За спиной то и дело проходил кто-нибудь из их служащих с папкой бумаг в одной руке и кружкой кофе в другой. Повернувшись лицом к зарешеченному окну на своем вращающемся кресле о пяти роликах вместо четырех ножек, этом чуде эргономики, Оуэн приник губами к микрофону телефонной трубки. Если бы он поднялся на ноги, то увидел бы Чанконкабок и потоки талой воды, бегущие к водопадам.

— А я боялась, что тот мужик расскажет об этом Джоку — тонко, точно насекомое под опрокинутым стаканом, жужжал в мембране голос Фэй. — Или что кто-нибудь увидит нас в одной машине. В каком я окажусь положении, если он узнает о наших отношениях от посторонних? Он же мне тогда ни цента не даст. Нет, блудной жене уж лучше самой обо всем рассказать мужу. Оуэн, я не могу долго говорить. Джок вышел только сигарет купить и «Уолл-стрит джорнал».