Франсуа Каванна - Сердце не камень Страница 30

С течением дней вырисовывается двойная идиллия. Императивы времени и места накладывают свои жесткие требования на наши радости. На практике мне приходится вставлять райские мгновенья с Лизон в просветы ее жизни лицеистки и дочери, имеющей обязательства перед семейством, без сомнения, либеральным, но до известной степени, а также сделать так, чтобы они совпадали с теми моментами, когда расписание Элоди оставляет мне свободное время.

Для Лизон я снял табу со свиданий на моей квартире, или, скорее, оно исчезло само собой. Мы встречаемся среди моего хлама, в моей грязи и запахах моего несвежего белья, которые ее не шокируют, которых она, скорее всего, и не замечает. Она покидает диван только для того, чтобы пойти в кухню приготовить горячий шоколад, она обожает обжигающий шоколад, она красиво размещает разносортные чашки на эмалированном подносе, о существовании которого я и не подозревал. Она всегда умеет находить вещи, она догадывается, где они могут прятаться. Я смотрю и не нагляжусь на то, как она передвигается, я воображаю себя пашой, а мое сердце колотится, как в первый день, я знаю, что оно будет так колотить­ся каждый раз и что каждый раз будет как в первый день… Столько счастья, столько счастья, а я такой маленький! Слишком маленький, чтобы вместить все это счастье. Слишком ограниченный, чтобы прочувствовать его в полную силу. Моя емкость счастья заполнена до максимума, часть его ускользает от меня, самая большая часть… Полнотасчастья вызывает у меня жажду еще большей его полноты…

Мы занимаемся любовью… Нет, "я занимаюсь с ней любовью", как она выражается… И еще раз нет, я не "занимаюсь", мы не "занимаемся". Мы находимся в постоянном состоянии любовной благодати. Когда мой пенис не в ее лоне, он все равно рядом. Вялый или бодрый, насытившийся или голодный, он ищет ее лоно носом, как один щенок ищетдругого в корзине. Мы купаемся в нашем поту и в наших выделениях, срываем ласку, нюхаем подмышки — рыжие пучочки ее подмышек! Она их брила, дурочка. Я ее быстро от этого отговорил - лизнем здесь, пососем там… Она всегда согласна, всегда все для нее хорошо.Обожающаяжертва, готовая ко всему, довольная всем, покорная и принимающая самое страстное участие. Она тщательно подбирает мельчайшую частицу наслаждения, смакует ее с закрытыми глазами, никогда не пресыщается, никогда не утомляется, подобно траве, принимающей росу, рели­гиозной фанатичке, принимающей Христа.

Мы почти не разговариваем. Разве это нужно? Время течет между пальцами, мы не знаем, светит ли солнце, идет ли дождь… Мне случается входить в контакт с реальностью. Я лениво роняю какой-нибудь пустяк:

— Лизон, а твои занятия?

Лизон согласна и на эту игру.

— В самом деле, ты прав, что заставляешь меня об этом подумать, мне надо кое-что у тебя спросить.

Она протягивает руку, сразу же находит свою сумку где-то среди барахла, тянет ее к себе, вынимает оттуда тетрадь… А я получаю удовольствие от созерцания юной линии ее изогнувшейся спины, двойного потока расплавленной меди, закрывающего ее лицо.

— Посмотрим-ка… А, вот: ты знаешь что-нибудь о настоящей причине войны четырнадцатого — восемнадцатого годов?

— Ну… Да, я думаю, что смогу тебе объяснить.

— Класс! Ты не представляешь, до какой степени мне обрыдла современная история. Ничего, кроме мешанины из политики и экономики, не могу заставить себя заинтересоваться этим.

— У меня есть книжка, если хочешь…

— Нет-нет! Объясни своими словами, мой прекрасный воин! И в трех словах, пожалуйста. Не нужно длинных речей.

У Лизон есть семья где-то в дебрях Бют-о-Кай, насколько мне известно. Или в Маре[4], может быть? Мать, отец, отчим? Поди узнай. Один или два брата-сестры? Может быть, я должен был бы больше обеспокоиться этим. Здесь мы как две птички на ветке, но когда она покидает ветку?

Я догадываюсь, что с ней нелегко. Как обычно говорят, она "несчастье для родителей". Люди этого молчаливого и улыбчивого типа непроницаемы, как сейфы. Все скользит по поверхности. Должно быть, эта дочка налетает, как порыв ветра, хватает йогурт в холодильнике и хло­пает за собой дверью, здравствуй-до-свидания.

Чем она собирается "заняться в жизни"? Если верить тому, что она говорит, а говорит она мало, чем-то в области аудиовизуальных средств информации или в области медицины, ну, короче, тем, что будет стоять в списке в разделе среднее образование плюс три года специального обучения. Или стюардессой, у нее успехи в английском, и ты же видел мои ноги? Или, может быть, еще пресс-атташе, ты видел мои глаза? Короче, все будет зависеть от обстоятельств, не стоит об этом думать заранее, и действительно, она не забивает этим голову.

Случается, что она врывается без предупреждения, она решила прогулять урок или болен какой-нибудь преподаватель. Она появляется с гамбургерами и жареной картошкой или с блинчиками с вареньем, это зависит от того, захотелось ей солененького или сладенького, но настоящий праздник - это заказ пиццы по телефону в часы пик и заключение пари. Если парень на своем мотороллере прибывает на десять секунд позже по истечении роковых тридцати минут, пицца в принципе должна быть бесплатной, но у нас не хватает духу потребовать этого. Пари заключается между нами двоими: я спорю, что пицца прибудет, к примеру, через двадцать две с половиной минуты самое позднее, Лизон, само собой, утверждает, что нет. Тот, кто проиграет, платит, подумаем-ка… поцелуем? Угадали. Тот, кто выигрывает, получает его. Надо же, по крайней мере хотя бы раз в жизни, подурачиться.

Лизон — это солнечная сторона моих любовных страстей. Другая сторона, теневая, не такая светлая, но такая же восхитительная. Если Лизон — это рыжий ягненок, то Элоди — черная козочка. Такая же живая, готовая к резкой перемене настроения.

Воспользовавшись своим небольшим отпуском, она устроила для нас — она всегда все устраивает! — миленькое свадебное путешествие, только мы вдвоем в очаровательном старом нормандском доме, стоящем на самом берегу моря недалеко от Трепора.

Для купания было еще холодновато, море было серым, небо — тоже серым, два серых оттенка растворялись один в другом, горизонт отсутствовал. Один из этих нежных и щемящих пейзажей, навевающих чувство смутной тоски, когда мечтательная задумчивость незаметно оборачивается размышлениями о смысле жизни. Несколько одиноких силуэтов на пляже, ветер, вспенивающий волны, резкий как раз настолько, чтобы растрепать нам волосы и разрумянить щеки. Кружатся и кричат чайки. Нам не хочется разговаривать.

Часто мы уходили далеко, без определенной цели, не чувствуя усталости. Мне представилось, как было бы хорошо, если бы с нами была собака. Она гонялась бы за чайками и, виляя хвостом, заглядывала бы нам в глаза, ожидая нашего одобрения. "Значит, тебе меня одной не хватает?" — не упустила случая сказать Элоди. Конечно, она шутила. Но все равно я не верю, что она способна делить с другой свою любовь.

Мы ходили за покупками под ручку, по правде говоря, мы не тратили на это много времени. Элоди готовила сытные блюда быстрого приготовления: рис или лапшу, приправленные тертым сыром и соевым соусом, с куском ветчины, двумя кусками сыра для получения протеинов, сопровождаемые бананом или яблоком для витаминов, все это орошалось чашей сидра, все же в Нормандии мы или нет?

Мы спали на очень неудобной еловой кровати в стиле "дизайна для бедных", как и вся остальная обстановка. Все было к тому же очень уродливым, вычурным, анахроничным: прочная, натертая воском мебель, типичная для домов простых людей в тридцатые годы. Это невязалось с приземистыми, простыми, но гармоничными очертаниями самого дома. Элоди объяснила мне:

— Это сторожка, домик сторожа большой виллы, которая виднеет­ся вон там, за деревьями. Владельцы приезжают туда только летом. Сторожа должны были бы быть здесь, но они попросили разрешения съездить к себе в Португалию на недельку. Какое-то семейное дело, похороны кажется. А мы этим пользуемся.

Когда мы не гуляем по побережью или по полям, мы валяемся в постели. Никогда я не пресыщался ее телом, никогда она мне не отказывала. И когда она сама начинала меня дразнить и провоцировать, даже падая от усталости и пресыщенный любовью, я чувствовал, как во мне снова с прежней силой поднимается вожделение. Наше взаимное познание отныне завершилось, нам больше нечего было открывать, я мог играть на ней, а она на мне, как играют на инструменте, зная, как про­будить начало и довести его до высшей точки, как довести желание до нестерпимой точки, как ускорить экстаз… А потом, бессильно распластавшись среди скомканных простынь, мы ведем бесконечные разговоры. Вещь для меня новая, до сих пор наши встречи были до конца заполнены сексом и тем, что к нему относится, то есть любовью.

О чем же мы разговаривали? Да обо всем. Ни о чем. О книгах. Преподавательская сторона ее натуры давала о себе знать. Она удивлялась тому, что она называла моей эрудицией, разнообразию моих вкусов, меткости суждений… Я и сам не знал, что такой подкованный. Я очень много читаю, я просто глотаю книги, это что-то вроде порока, как для других курение, у меня всегда, сколько я себя помню, была эта потребность, и, так как я терпеть не могу себя мучить, я читаю только то, что мне нравится. Оказывается, что мне нравится многое и почти во всех областях. Я обо­жаю узнавать новое, а особенно понимать его. Просто так, для собственного удовольствия, не думая о том, чтобы запомнить все это, с тем чтобы однажды воспользоваться. Она сказала "самоучка" с таким видом, будто все поняла. Я не самоучка, я не сам научился читать, мне показали, когда я был маленьким. Когда ты умеешь читать, у тебя уже есть все остальное. Я не самоучка, я просвещенный любитель, если на меня непременно нужно прилепить этикетку. Меня интересует все на свете, и, разумеется, что- то остается в памяти. Я сказал ей это, но она настаивала на своем самоуч­ке и в конце концов, почему бы нет? Я никогда не разговаривал с таким умным человеком, как она, к тому же обладающим умом целенаправлен­ным, оснащенным богатым словарем и всем остальным.