Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники Страница 30

— Узнаешь места?

— Остановка должна быть. Вспомнила! Одиннадцатый автобус! Знаете, где это?

— Найдем.

Он осторожно вел машину, огибая какие-то бочки, что выпирали черными боками на асфальт, наезжая на раскиданные доски. И сжал руль крепче, услышав не сразу понятый вопрос.

— Что?

— Я говорю, а сын у вас есть? Я бы на вашем сыне женилась. Ой. Ну. В общем, он, наверное, хороший. Как вы.

— Угу. Моложе только, — подсказал водитель.

— Вы хорошо сохранились, — дипломатично ответила Ника. И падая вперед, замахала рукой, сверкая голым плечом в лопнувшем по шву рукаве.

— Вот! Остановка! С крышей! Я отсюда помню!

— Какой дом? — хмуро спросил водитель, — показывай, заеду во двор.

Ника вдруг вспомнила зубчатый свирепый нож. Крюк. И тесак. Снова поправила волосы, нервно закидывая за спину.

— Не надо. Я сама. Вы тут вот, высадите меня.

Водитель чуть опустил голову, набычиваясь. Ударил по тормозам, Ника стукнулась локтем о дверцу бардачка.

— Да как хочешь.

Выбравшись из машины, заглянула в окно, поцарапала ногтем краешек стекла.

— Спасибо вам большое. Хорошо, что вы там случайно оказались. Про глаз хотели сказать? Зачем глаз.

— Некогда мне, — мрачно отказался тот.

— Вы едьте. Я пойду.

— Подожду. Платье рваное, босая. Если что — кричи.

Ника переступила рваными колготками.

— Нет. Вы — едьте.

Выпрямилась, отступая на пару шагов. Мужчина свирепо посмотрел на серебряное платьице, спутанное облако волос над бледным лицом. И рванул с места, так что она поспешно отбежала еще дальше.

Когда «Нива» скрылась за близкой стройкой, Ника подняла голову к темно поблескивающим окнам, соображая. И пошла, придерживая подол, по захламленной тропке к черной квадратной арке в длинном тулове многоэтажки.

Водитель, объехав котлован и огрызок будущего дома, медленно выехал к остановке с другой стороны, приткнулся в тени, так, чтоб видеть темный фасад с редкими желтыми квадратами. Вышел, аккуратно прикрывая дверцу. И пошел мимо бетонных блоков вдоль сетчатого забора. Встал так, чтоб слышать, что происходит в гулком большом дворе и задрал голову, напряженно следя за окнами.

Босая, была бы на каблуках — процокала бы, разбудив маленькое городское эхо. Но тишина. И хорошо, что не слышно внезапных возгласов, пьяного смеха, да ее визга. Дом еще полупустой, новый.

Четвертый этаж. Она говорила — четвертый этаж…

По диагонали от его взгляда, почти на углу длинного дома загорелось широкое окно рядом с желтым узким — кухонным. Мужчина оглянулся на оставленную машину и пошел вдоль дома, считая окна. Четыре окна, одно, еще четыре…

— Тринадцатое, — прошептал про себя, — тринадцатое от арки, значит.

Вернулся к машине и, сев, перегнулся на заднее сиденье, машинально поправляя сверток с деревянной фигурой. Выпрямляясь, тяжело положил на руль крупные руки, освещенные тусклым светом фонаря. Пальцы с поперечными, темными от въевшейся грязи морщинками, будто прорезанными ножом. Короткие ногти, исцарапанные.

Долго едем… Пока спала, возил ее кругами по тихому городу. Все собирался свернуть на нужную дорогу, ведь где-то там подружка, небось, волнуется, хотя — бросила же ее. Но она спала, поджав ноги и клоня голову на руку, а локоть торчал в его сторону — остренький, но с ямочками, выглядывал из спутанных волос, как зверек. И немножко щеки было видно, и кончик носа. Он даже притормозил, чтоб приподняться, посмотреть в спящее лицо, закрытые глаза под трагически сведенными бровями. И, выругавшись про себя, поехал дальше. Вот тут она и проснулась, он хотел точнее узнать — как зовут, и спросить телефон. А она стала считать котов. Лунных!

Он прибавлял скорости, не замечая. Вырвался из путаницы одноэтажных домишек и понесся по ночному шоссе посреди степи, воя двигателем.

Есть ли у него сын! Вот за сына она бы, видите ли, вышла замуж. Положим, за Пашку поздновато ей выходить. Сколько ей? Двадцать? Двадцать три? Когда улыбается — совсем девчонка, а когда задумывается — лицо усталое, не от возраста, от мыслей и, наверное, от чего-то в жизни. Жизнь их не жалеет — девочек в серебряных платьицах.

Впереди жила ночь, дышала мерно огромной грудью, вбирая в себя его беспорядочные мысли и выдыхая их запахами весенних трав. И вот уже запах моря пришел и смешался с волнами сладкого чабреца, терпкой ромашки, тугой зелени заячьей капустки.

А как она целовалась на вокзале! Будто сейчас растворится и вся впитается в этого тощего типчика с близорукими моргающими глазками. Чего там поздновато Пашке, да Пашка был бы счастлив с такой закрутить. Совсем ведь вырос пацан. Но хрен ему с редькой, не получит.

Море поднималось черной стеной, казалось, сейчас упадет на машину. Но «Нива» шла вперед, и оно отступало, укладываясь в свои пределы, стелясь и качая на себе редкие огни.

Машина вырвалась на песок и встала, когда водитель нажал на тормоза и резко заглушил двигатель. Море кинуло в уши плеск и мокрые вздохи, запела под ветром, шурша позади, трава. В салоне включился заморенный осторожный свет.

— Совсем идиот? — спросил, глядя в слепое стекло на свое отражение, — и сына приплел, старый хрен. Да она сама, в дочки тебе.

Нашаривая, утопил кнопку, свет погас, открывая ему черное поле воды, с огнями и смутными белыми пенками на краю песка. Выйдя из машины, поежился — ветерок тут гулял свободно и холодно, забирался под футболку, трогал шею и уши. И пошел к воде, увязая в песке тяжелыми армейскими ботинками.

Хорошо сохранился!

Сел на песок. Потом лег, уставясь в неясные, полускрытые тонкими облаками, россыпи звезд. Там, где облака рвались, звезды сверкали ярко-ярко, казалось, это они порвали облачную марлю и сейчас упадут на песок.

Усмехнулся мыслям. Но затем и приезжал вот так — туда, где никого и никто их не услышит. Достаточно взрослый, чтоб не стыдиться того, как и что думает. Взрослый. Не-ет, хуже. Хорошо сохранился…

Звезды смотрели сверху, сплетничали, тихо пересмеиваясь, а ленивый прибой вторил им, шурша мокрым песком.

Почти засыпая, мужчина смотрел, как на горизонте наливается бледным светом небо, неспешно готовясь выпустить солнце из воды. А звезды, шепча все тише, бледнели, пока не осталась одна — он скосил глаза на дрожащую зеленую каплю — Венера. Сел, ударяя кулаком по холодному песку:

— Так. Выбрось из головы. Забудь, как зовут.

— А ты и не знаешь, имени… — прошуршала волна у толстых подошв.

Мужчина поднялся и пошел к машине, что, чуть покосившись, ждала его на границе травы и песка. Устроился на сиденье, пошарив в бардачке, вытащил паспорт, открыл, рассматривая фотографию, и ниже — очень мелко — год рождения. Глазами хлопала, конечно, не увидела. Радоваться, что ли? На сколько он ее старше? На двадцать пять лет? Или — больше?

Уже всерьез злясь на себя, сунул паспорт обратно и поехал в город, удаляясь от ярчающей зари. Дел полно. Из гостиницы выписаться, да встретиться с Мишаней, он обещал помочь с инструментами, да книжку привез нужную. И уезжать. Пора. Нечего валяться на песочке, глазеть на звезды, вон спину теперь ломит, не мальчик.

Книжку Мишаня выдал, хотя и причитал, моргая хитрыми глазами за толстыми линзами очков, что такого манускрипта где ж ему теперь достать. Но несколько десяток вполне заменили ему утраченную редкость. И лопаты с прочим инструментом были загружены в багажник. Потом еще магазины и строительный рынок, что за жизнь — мотайся по всему краю, разыскивая дефициты. Но редкие кооперативы оказались штукой полезной — продают, кто что имеет, да кто чего наворовал. Жаль, дорожает бензин, ну да пока все идет более-менее.

День наливался солнцем, орали птицы, деревья потряхивали ветками, хвастаясь свежестью новеньких листьев. Гремели, скрежеща дверями, поношенные автобусы, рычали машины.

И к полудню он совсем забыл о ночных приключениях, мельком тихо этому радовался, снова погружаясь в заботы. Быстро перехватил в столовке тарелку красного борща с кляксой сметаны, съел картошку с бледной котлетой, выпил стакан яблочного сока. Аккуратно ведя набитую под завязку машину, заехал в гостиницу, рассчитался, равнодушно глядя на широкую лестницу, где поздно вечером уложил на ковролин троих, выглянув на шум из своего крошечного номера.

Сел в машину.

— Ну что, домой. В дела.

И уверенно вывернул руль, выводя машину на широкую улицу, по которой проходил одиннадцатый маршрут.

Стоя перед пухлой, недавно обитой дверью, смотрел на золотые гвоздики без недоумения и растерянности. Прямо и немного хмуро. Что ж, приехал и приехал, было написано на спокойном лице, заслаб. Ну и ладно.

Дверь открыла дебелая девица с колючей от бигудей головой, настороженно осмотрев гостя, спросила, запахивая огромный махровый халат: