Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы Страница 30

Накануне Рамадана мне «дружбаны» объяснили, что, мол, на меня как на иностранца и немусульманина все их правила не распространяются. Хочешь — постись, не хочешь — ешь, пей, никто в обиде не будет.

Я решил поститься, думаю, буду как все, не выделяясь из общей массы, а там погляжу, раз арабы этот пост переносят, то мне тоже надлежит сдюжить.

Утром, до рассвета, 1 сентября внезапно включили свет и в камеру вошел мудир, поздравил всех с началом Рамадана, следом зэки, работники пищеблока, втащили бадью, полную белого кус-куса. Пахан распорядился, чтоб досталось всем. Мне тоже выдали плошку с этим белым блюдом. По виду дробленая пшеница, только белая и сладкая, в сгущенном молоке сваренная. Есть не хотелось, но раз решил «как все», то через силу слопал.

После все начали друг друга обнимать, поздравлять, целоваться, а как забрезжило солнышко, то дружно кинулись молиться (совершать утренний намаз). Молились даже те, кто никогда этого не делал, по крайней мере при мне.

Для намаза (по-арабски «салет») существуют специальные маленькие ритуальные коврики, на которые, после того как совершат омовения, становятся лицом к Мекке и начинают читать молитву. Обычно это первая сура Корана — «Фатах» (открывающая). В ней мусульманин славит Всевышнего и просит вести его путем прямым, праведным и уберечь от различных соблазнов.

У меня вот из-за такого коврика один раз неприятная история приключилась. Я еще и двух месяцев не отсидел, не знал всех здешних нравов. Шел как-то мимо молящегося ваххабита, а тот разложил свой коврик прямо на центральном проходе, не объехать, не пройти. Я и так, и сяк пытался протиснуться и краем тапочка наступил на коврик. Тот поначалу и ухом не повел, продолжал бормотать обращение к Богу. Я уж и думать забыл об этом, сижу на кровати с «дружбанами» общаюсь. Ваххабит помолился, коврик свой аккуратно сложил, повесил на край кровати и резко шасть ко мне. Бритву к горлу поднес и грозно так говорит, все, мол, кяфир (неверный, немусульманин), вот и смертушка твоя пришла. Я с Богом разговаривал, а ты мне помешал, нет большего оскорбления для воина Аллаха, чем на его коврик наступить, когда он молится. Перережу тебе, говорит, сейчас горло, чтоб кровью позор смыл. Я и пошевелиться не могу, лезвие аккурат на сонную артерию давит, одно движение — и привет семье. Я тогда по-арабски не очень изъяснялся, хорошо пахан рядом сидел, помог с переводом. Объяснил ему, что не со зла на коврик его ногу свою поставил, а по незнанию, ты мне, мил человек, для начала объясни по-нормальному, чего можно делать, а чего нет. Я ж человек понятливый, зачем сразу за бритву хвататься. Еле-еле этого упыря уговорили кровь мне не пускать.

Минут 10 переговоры велись, у меня шея вся затекла, меж лопаток пот холодный струится, и даже по башке его треснуть нечем, ничего поблизости подходящего не наблюдалось, да и вряд ли успел бы чего сделать. Как говорится: «Бритвой по горлу — и в колодец». Но, слава богу, простил он меня, как иностранца, объяснил, что нельзя отвлекать человека, когда он молится, а то Аллах его не услышит, а наступая на коврик, прерываешь связь со Всевышним. Убрал он оружие, мы познакомились, его Керим звали, в Ираке воевал, американцам головы отрезал.

Ух, и страху натерпелся, пока он бритву свою возле моего горла держал! Шут его знает, что у них, фанатиков, на уме!

Вообще ваххабиты, я так понял, любят противнику голову отрезать, так как они считают, что без нее тот в рай не попадет, только в ад примут. Причем нравится им это делать, когда враг еще живой. Ну, а с Керимом мы потом даже приятельствовать стали, я его на салет по утрам будил, а он меня кофе угощал. Они ж этот кофе в тюрьме хлещут, как наши зэки чифир. Ну, а на коврик больше никому не наступал, если вижу, что не обойти, лучше подожду от греха подальше, пока закончит и уберет его с пола.

На многих ковриках есть специальные компасы, где стрелочка всегда показывает на Мекку. Многие коврики настолько вышарканы от многолетних поклонов, что там, где головной конец, зачастую отсутствует ворс. Особенно усердствуют при битье поклонов ваххабиты, у них на лбу аж мозоли образуются, у некоторых их и по три бывает. Одна по центру и две по бокам. Если видишь, идет араб с мозолью на лбу, то непременно ваххабит, и чем больше мозоль, тем уважаемей в определенных кругах человек.

Я встал к двери и стал наблюдать интересную картину — молилась вся камера, даже пахан! Кому не хватило места на полу, тот молился на кровати. В соседней камере один бедняга при этом свалился с третьего яруса и сломал бедро.

От Рамадана до ноябрьской макроамнистии отделяет два месяца, и тут все срочно вспоминают про Аллаха и начинают ему неистово молиться, прося о скорейшем освобождении. И самое интересное, что любовь к Богу массово начинает просыпаться именно в Рамадан. А до этого и матерились, и курили, и дрались, и черте чем занимались, только про Бога и не вспоминали. Как только на горизонте замаячила амнистия, то тут же религиозные чувства пробудились и матерые уголовники стали кроткими самаритянами. А по мне это выглядит, как шакалы на себя овечьи шкуры надевают, агнцами прикидываются.

Смотрел я на бьющих поклоны уголовничков и думал, что сегодня же Наталье 35 лет исполнилось, и эта поездка в Тунис вроде ей как подарок на день рождения был. Не зря ж говорят, что заранее нельзя поздравлять, примета плохая. А еще я думал, что сегодня у нас в России дети в школу пошли, что моя дочь и Натальина в 8-й класс перешли, они у нас ровесницы. А у одной девочки папа в тюрьме, а у другой мама в могиле. И до того тошно мне стало, что в очередной раз захотелось взять в руки пулемет и перестрелять здесь всех к чертям собачьим.

У арабов праздник, ликуют, радуются, надеются, что Всевышний смилуется над ними, а я их восторгов не разделяю, думаю о своем и помощи мне, видно, ждать неоткуда. Придется своими силами добывать свободу.

Сегодняшний день был жарче предыдущих, хотя температура и была как обычно — 40 градусов, но дефицит воды давал о себе знать. Арабы легче переносят высокую температуру и не особо страдают от нехватки воды. Их предки были жителями пустынь, и на генетическом уровне передали «жаростойкость».

Сколько раз я наблюдал, как коренные жители этой страны, одетые в кучи одежд, как капуста, нормально переносят жару и даже не потеют. Вон полицаи, одеты в рубашку с галстуком, костюм, сапоги, причем как мужчины, так и женщины, и ничего, хоть бы хны. Я в шортах и майке по стенке ползаю, каждые 20 минут к бутылке с водой прикладываюсь, а они кофе ГОРЯЧИЙ цедят.

Конечно, пост в Рамадан, в условиях жаркого климата, явно не для европейцев. К обеду мой язык стал напоминать наждачную бумагу, а все мысли сводились к воде. Я все чаще и чаще поглядывал в сторону крана, где была такая вкусная и прохладная вода. Надо было сделать всего пять шагов, открыть кран и… И тогда бы мой авторитет в глазах арабов резко упал.

Надо отметить, что не все арабы соблюдали пост. Были, конечно, и истинно больные, несколько человек страдало сахарным диабетом, к ним приходили и по часам кололи инсулин. Но были и откровенные пофигисты, из числа особо отмороженных бандитов, которые считали, что раз утром он помолился, то ему на весь Рамадан хватит.

В обед, как обычно, принесли бачок с баландой, отморозки и больные стали кушать, я отказался, гордо отвернувшись к стене. Рамадан Рамаданом, а обед и ужин приносили регулярно, ведь пост — дело добровольное. Есть-то и правда не хотелось, а вот пить! Но, раз решил, значит, буду держаться до конца! Я тогда еще не знал, что Рамадан для меня окажется хорошей тренировкой для предстоящих голодовок.

Многочисленные родственники заключенных несли им продовольственные передачи. В этот день их было необычайно много, посыльные ежеминутно забегали в камеру, выкрикивали фамилию и отдавали корзину с едой. Там, на воле считали своим долгом поддержать близких в такой день. Приезжали даже из глухих деревень, несмотря на удаленность и адскую жару. На КПП выстроилась большая очередь.

День тянулся очень медленно, говорить не хотелось, язык уже распух и не помещался во рту, мне казалось, что не выдержу, подбегу к крану, но всякий раз отгонял от себя эти мысли.

Наконец стало темнеть, вскоре солнце полностью скрылось за горизонт, арабы помолились предпоследний, четвертый раз (еще была пятая молитва перед полуночью), и пахан официально разрешил пить и есть.

Все с уважением посмотрели на меня, и ваххабиты подарили целую полуторалитровую бутылку местной минеральной воды Sabrin. Жадными глотками я осушил сразу пол бутылки.

— А я думал, ты не выдержишь, — восхищенно произнес пахан. — Не все арабы выдерживают, нарушают пост, а ты смотри, продержался!

— Ну, попробовал и получилось, — скромно ответил я.

— А я видел, как он весь день на кран поглядывал, думал, попьет, — влез в разговор небезызвестный ваххабит Керим. — Нет, сдержался! Молодец! Хорошо, что я тебя тогда не прирезал!