Ирвин Шоу - Две недели в другом городе Страница 30

— Он плоский. Я родился в Венеции, мой отец — венецианец. На севере Италии много швейцарцев, баварцев, тирольцев, это люди строгие, прямодушные, не отличающиеся красотой. Но лицом я похож на мать, она родом с Калабрии. Видите печальные темные сиротские глаза? Южный темперамент, чувство юмора, внезапные приливы энергии, долгие периоды бездействия. Обитатели севера практичны, они активны и, как большинство современных людей, не проявляют большого интереса к собственной личности. Южане — мечтатели и философы, лишенные деловой хватки, они — вымирающий интеллект Италии; без внешнего принуждения они никогда бы не стали пользоваться электрическими моторами или тракторами, они предпочли бы и поныне пахать деревянным плугом, приводимым в движение волом или ослом. Сочетание двух начал, воображения и деловитости, порождает взрывчатую, созидательную итальянскую смесь, способствующую реализации свежих идей. Дон-Кихот и Эдисон, Генри Форд и Бенедетто Кроче.[32] Мы в любой момент способны совершить удивительное открытие. Даже сейчас мы можем многому научить Европу. Например, мы первыми оправились от потрясений войны. Спрашивается, почему? Да потому, что быстро признали себя побежденными. Поражение для итальянцев — вещь естественная, мы смирились с ним, как люди мирятся с плохой погодой. Не удалось одно, сказали мы себе, займемся другим. Французы же, эти рассудительные французы, — он с усмешкой поглядел на Деспьера, — до сих пор делают вид, будто они не потерпели поражения. Они вечно стоят в агрессивной позе и готовы броситься на каждого, кто скажет: «Вы проиграли». Они столь усердно защищают мифическое прошлое, что никак не могут шагнуть в настоящее. Я скажу вам кое-что еще об итальянцах и французах. Мир отпустил нам, итальянцам, наши грехи так быстро, потому что мы раньше всех простили себя сами. Французы до сих пор не прощены — обратите внимание на ту горечь, что звучит и поныне в голосах ваших американских и английских друзей, а причина заключается в том, что французы сами не могут простить себе Ставиского, Блюма, линию Мажино, Петена, Лаваля, Дорио, даже Де Голля,[33] итальянцы тем временем охотно простили себе не только свои поражения, но и победы — Аддис-Абебу, Гернику, Албанию, Грецию, Муссолини и короля, вторжение во Францию и тайную капитуляцию после сдачи Сицилии.

Слушая интеллигентный голос с легким акцентом, Джек думал: «Где ты был, когда Муссолини ораторствовал с балкона, как высоко ты вскидывал руку?»

— Что касается немцев, — продолжал режиссер, отчаянно жестикулируя, усмехаясь, восторгаясь собой, своими доводами, вниманием недавних врагов, — они, конечно, не испытывают потребности прощать себе что-либо. Они чувствуют, что были, как всегда, правы — разве ход истории это не подтверждает? — просто их одолела еще большая сила. Немцы — счастливая нация; их дух укрепляют две могущественные силы — чувство собственной правоты и жалость к себе…

Джек отошел от режиссера, извергающего поток полуправды; его раздражал красивый, складно говорящий человек с густой темной шевелюрой, манипулирующий набором четко определенных категорий — север, юг, плоский затылок, округленный затылок, бесплодные мечты, практическая деятельность, победители, побежденные, прощенные и непрощенные; после третьего бокала всякому понятию легко находилось место на полочке.

Клара Делани, сидевшая у стены, затянутой шелком, улыбалась, делая вид, будто ее занимает то, о чем говорили по-итальянски люди, находившиеся неподалеку от нее. Она перехватила взгляд Джека и махнула ему рукой. Он подошел к ней и поцеловал ее в щеку. Лишенная привлекательности, мертвенно-бледная, худая Клара разменяла пятый десяток; она работала секретаршей Делани в годы его второго и третьего браков. У нее были выпуклые, слегка навыкате, темные глаза и обиженное выражение лица.

— Как дела, Джек? — спросила она своим сухим, скрипучим голосом. — Как семья? Как тебе удается выглядеть так молодо? Ты больше не бываешь в Америке?

Джек старался как можно добросовестнее отвечать на все вопросы Клары; слушая его, женщина поминутно нервно посматривала через плечо на Делани, Барзелли и Тачино, которые беседовали, стоя у бара. Годы ничего не изменили, подумал Джек, Клара по-прежнему одна; она, как обычно, несет свою вахту бдительности, издали шпионя за мужем; сейчас жена Делани напоминала солдата, следящего за передвижением войск противника.

— Какое впечатление произвел на тебя Рим? — спросил Джек, немедленно переходя на банальности — неизбежная дань, отдаваемая миром Кларе Делани.

— Ненавижу его. Люди здесь такие фальшивые. Никто не скажет хотя бы одно искреннее слово. — Она указала скорбным кивком головы на мужа и Барзелли. — Он неисправим. Неизлечимая слабость к исполнительнице главной роли. Не может пропустить ни одну. Если бы Морис снимал фильм про убангийских каннибалов, он бы затащил в постель негритянку, играющую королеву людоедов.

— Ну, Клара, — пытаясь успокоить ее, сказал Джек, — я уверен, ты преувеличиваешь.

— Ха! — резко выдохнула Клара, не спуская глаз с мужа. — Преувеличиваю! Я могла бы сказать тебе, где я находила следы губной помады.

Клара никогда не относилась к числу женщин, хранящих в себе свои беды. Джек понял, что годы не сделали ее более сдержанной. Он сочувственно хмыкнул ей в ответ, боясь дальнейших признаний.

— Говорю тебе, Джек, если бы он не нуждался так во мне, я бы давно его оставила. Клянусь тебе. Если теперешняя картина окажется удачной, я это, наверно, сделаю. Посмотрим, кто пожелает нянчиться с ним, как с ребенком, а когда в прессе появятся отрицательные рецензии, говорить ему, что он — великий режиссер. Знаешь, когда в Нью-Йорке состоялась премьера его последнего фильма, он три дня плакал в своей комнате, как дитя. В такие минуты он зовет меня, — сказала Клара с нотками удовлетворения в голосе, — тогда я становлюсь его единственной любовью, он говорит, что погиб бы без меня. Это происходит, когда он истекает кровью и мучается. Зато посмотрите на него сейчас — деньги уже два месяца текут на счет, все говорят: «Да, синьор Делани, нет, синьор Делани, как вам будет угодно, синьор Делани», слушают его истории и смеются его остротам, и он уже забыл, как рыдал в течение трех дней, забыл, чем обязан мне. Он до того обнаглел, что не берет на себя труд, возвращаясь вечером домой, стереть помаду.

— Вообще-то, Клара, — произнес Джек, чувствуя, что дружеский долг обязывает его произнести слова утешения, — ты не можешь сказать, что не знала, за какого сложного человека выходишь замуж. Тебе это было известно лучше, чем кому-либо.

— Да-да, — согласилась Клара. — Я много лет лгала его женам. Точно так, как сейчас Хильда лжет мне. Но я надеялась, что теперь-то он изменится. В конце концов, ему уже пятьдесят шесть. А что ты скажешь о себе? — Она пристально посмотрела на Джека. — Ты не доводишь свою жену до безумия, нет?

— Ну, — осторожно начал Джек, — у нас, как у всех, есть свои проблемы.

— Таких проблем, как у меня, нет ни у кого, — подавленно сказала Клара. — Взгляни на нее.

Она презрительно скривила губы, указывая на Барзелли, которая стояла возле Делани; их плечи соприкасались.

— Вульгарная толстая итальянка. Хотела бы я посмотреть, во что она превратится, когда ей будет столько лет, сколько мне сейчас. Они совсем потеряли стыд. Не считают нужным что-либо скрывать от людей. Весь город уже в курсе. Ему наплевать, что о нем говорят.

Это одна из лучших черт Делани, подумал Джек, ему всегда было безразлично, что болтают о нем люди.

— И ведь не в том причина, что он вынужден искать усладу на стороне, — продолжала Клара. — Он теряет со мной голову. Спросите его, он вам скажет. Бог видит, я сейчас не красавица и никогда ею не была, но у меня по-прежнему фигура юной девушки…

Замолчав, она метнула на Джека яростный взгляд, как бы предлагая ему оспорить ее слова. Джек неторопливо зажег сигарету.

— Порой он вспыхивает страстью, — во всеуслышание заявила Клара. — Такую любовь, как правило, испытывают только в ранней молодости. Он бывает ненасытен. — Замолчав на мгновение, она неуверенно добавила: — Иногда. В некоторые месяцы.

«Рим, — подумал смущенный Джек. — Здесь всех тянет исповедоваться. Передо мной. Наверно, сейчас у меня на лице написана готовность отпустить грехи и сочувствовать».

— И это далеко не все. — Клара продолжила пересказ тысяча первой главы из нескончаемой книги, повествующей о любви, жалости к себе, самооправдании, ревности, тоске, чувстве собственности; эту историю начала писать сама жизнь в тот день, когда молодая некрасивая женщина переступила порог кабинета голливудской студии и произнесла: «Мистер Делани, меня направили к вам из стенографического бюро». Она понизила голос, словно информация предназначалась только для Джека, и ему пришлось приблизиться к ней, чтобы услышать слова, заглушаемые шумом, стоящим в гостиной. — Есть еще и работа. Кто, по-твоему, помогает ему доводить сценарии? Кто переписал заново сценарий этой картины?