Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 30

А Маринка вдруг вспомнила, как в третьем классе на экскурсии в Петродворец[68] Тарас разулся и залез в фонтан, распорол ногу куском стекла и оно там отломилось. Учительница хотела на руках нести длинного мальчишку в медпункт при Дворце, но он только усмехнулся и пошёл сам, прихрамывая и оставляя на светлой дорожке следы крови. У дверей медпункта Маринка шагнула вперёд из стайки притихших одноклассников и сказала: «Я с ним туда пойду». Молоденькая испуганная учительница по истории города всё повторяла: «Как же так, Тарас?! Как же так?» — и Маринке не возражала, В медпункте учительница продолжала причитать, немолодая заспанная медсестра ковырялась в варенцовской пятке, удаляя отломившиеся кусочки стекла, Марина держала Тараса за руку, а он смотрел на неё и криво улыбался. Вспомнив эту его улыбку, Маринка неожиданно заплакала.

— Ты чего?! — обомлел Варенец, схватил девочку за плечи и грубо потряс. — Скажи: ты чего?! Ты за кошку, что ли?! Мезенцева, ты чего?!!

Чувствительная Маринка Мезенцева плакала за Тараса Варенца, но он об этом, естественно, не догадывался. А она не умела объяснить.

— Витя, не уходи, я должна с тобой серьёзно поговорить, — сказала мама и удобно устроилась на диване, подложив подушку себе под бок.

— Говори, — Витёк присел на краешек стула.

— Я прочитала много педагогической и психологической литературы и понимаю, что у тебя начинается переходный возраст…

— А Капризка сказала, что у меня переходного возраста не будет, — улыбнулся Витёк. — У других есть, а у меня — нет. Я таким навсегда останусь.

— Знаешь ли… — в мамином ровном «педагогическом» голосе проклюнулось раздражение. — Мнение твоей Капризки для меня не авторитет. Позволю себе предположить, что в некоторых вещах я разбираюсь всё же лучше, чем она.

— Конечно, — примирительно сказал Витёк. — Например, во мне вы обе не разбираетесь.

— Витя, не дерзи! — прикрикнула мама. — В последнее время ты очень изменился. Эти твои прогулки с друзьями по вечерам… Раньше тебя было не выгнать даже во двор. О чём ты с ними разговариваешь — с этими новорусскими отпрысками — с Мезенцевой, с Яжембским, с Орловым? Ведь ты не смотришь телевизор, не интересуешься молодёжной культурой…

— Мы в футбол играем и на лыжах катаемся, — вяло сказал Витёк. Эту легенду придумал Баобаб — организатор и координатор поездок к Аи. Хорошо хоть штангу не приплёл.

— Витя! Не смей мне врать! — взвизгнула мама. — Ты никогда не интересовался никаким видом спорта. И сейчас в этом ничего не изменилось. Ты даже не попросил купить тебе лыжи…

— Да, кстати… Купите мне, пожалуйста, лыжи… — лыжи, пожалуй, действительно пригодились бы, ведь снег с каждым разом становится всё глубже. Но вот сумеет ли Витёк на них ходить?

— Витя! Как тебе не стыдно врать! Ты же всегда был честным мальчиком!

— А ты не приставай ко мне, мне и врать не придётся, — резонно возразил Витёк.

Мама судорожно, как за спасательный круг, схватилась за книжку профессора Личко[69] про трудных подростков. Книжка была тоненькая, Витёк как-то из любопытства её прочёл и очень удивился. Интересно, неужели такие подростки действительно бывают на свете? Или профессор Личко их придумал для иллюстрации своих теорий?

— Альберт, ты знаешь, я скоро уезжаю в Швецию на симпозиум и, может быть, потом задержусь там… поработаю с коллегами. До отъезда я хотел выяснить с тобой некоторые вещи… — профессор Зиновьев развернулся от компьютера и на мгновение заглянул прямо в красивое невозмутимое лицо сына. Крутящийся офисный стул понёс профессора дальше по окружности, и ему пришлось зафиксировать позу обеими ногами. Альберт чуть заметно улыбнулся.

— Я слушаю тебя, отец.

— Недавно я случайно встретил на улице Варвару Тимофеевну, маму Тараса Варенца. Вы дружили с ним с первого класса, и, мне кажется, эта дружба много давала вам обоим. Варвара Тимофеевна сказала, что теперь вы почти не общаетесь, и я сам вспомнил, что давно не видел Тараса у нас дома. Его мама говорила всякие неприятные для меня вещи: «Я так хотела, чтобы Тарасик с Альбертиком… Но я же понимаю, что мы вам не ровня… Альбертик теперь с другими ребятишками, с богатыми…» — Я очень надеюсь, что всё это не имеет никакого отношения к действительности и вы с Тарасом просто поругались или передрались, как это бывает у мальчиков вашего возраста…

— Отец, я никогда не ругался и тем более не дрался с Тарасом. Ты же знаешь, я вообще не дерусь…

— Мне больно думать, что Варвара Тимофеевна права и этот отвратительный снобизм[70] престижных школ действительно пустил корни в твоей душе. Ты же умный парень и должен понимать, что достоинства человека не определяются доходами его родителей. И если один ездит на белом «Мерседесе», а другой не всегда досыта ест, то это не значит…

— Папа, всё это чепуха! У тёти Вари всегда мозги были в эту сторону перекошены…

— Ей нелегко живётся…

— Наверное. Но зачем она Тараса-то всё время этим долбает? Чтоб ему тоже нелегко жилось?.. Сообщаю: я не ссорился с Тарасом. Мы слегка разошлись, потому что я готовлюсь к Российской олимпиаде по математике, а он, на мой взгляд, вместе с другими занялся какой-то ерундой, бредятиной…

— Вместе с другими?

— Да, практически весь класс помешался на какой-то дурацкой псевдодетективной истории. Прости, но это страшная тайна, и я не могу посвятить тебя в подробности.

— То есть ты хочешь сказать, что все занимаются ерундой, а посередине ты — занимающийся делом и весь, естественно, в белом… Весь строй шагает не в ногу и только барабанщик — в ногу. Так?

— Я не хочу ходить строем! И, надеюсь, не буду! Отец, ты, между прочим, сам мне говорил, что существенное отличие нынешнего времени от прошлого — возможность ходить в свою сторону, отдельно от толпы… И ты, между прочим, говорил, что это — хорошо!

— Да, я говорил это. И теперь не знаю, правильно ли ты понял то, что я сказал…

— Я думаю, что я всё понял правильно… Ты — едешь на конференцию, я — готовлюсь к олимпиаде…

Старший и младший Зиновьевы в упор смотрели друг на друга, одинаково раздувая ноздри тонких красивых носов. Никто не опускал взгляда.

— Стасик, я была на собрании. Максим Палыч сказал, что у тебя за последние недели съехала успеваемость. Ты знаешь об этом?

— Ну, знаю. Исправлю.

— Мне кажется, что ты стал слишком много шляться. Не рановато ли?

— В самый раз.

— Не груби. Ты знаешь, я хочу тебе добра. Ты должен учиться, чтобы получить образование. Ты же не хочешь работать охранником, как отец!

— А чего, батя неплохие бабки загребает! Мы с тобой на всём готовом живём, ты не работаешь, по заграницам ездишь, по косметическим салонам ходишь. Чем плохо?

— Стасик! Что ты такое говоришь?!

— А что — неправда?

— Я даже не предполагала, что ты можешь думать об этом… так…

— Да ладно, не парься, проехали… Исправлю я эти двойки…

— Стасик! Но ты же умный мальчик. Ты ещё до школы решал задачки по системе Петерсон[71]. И на экзаменах набрал максимальный балл! Почему же сейчас тебя оттеснили?! Везде этот Альберт, и Варенец, и этот малахольный Лёвушка! Ты должен попасть на олимпиаду, должен доказать…

— Уймись, мама. Никому я не должен. Альберт и Тарас правда способнее меня.

— Неправда! Это просто такой стереотип в классе. Всё внимание — им. Давай наймём тебе репетитора из университета… Стасик! Мы же только для тебя стараемся, и я, и папа. У меня образование — техникум, у папы — канализационный факультет, после армии, вечерний. Туда вообще конкурса не было. Мы хотим, чтобы ты… чтобы в Англию тебя послать…

— Мам, я не хочу в Англию. Я хочу гонщиком быть. Российским. Скажи бате, пусть он мне мотоцикл купит. Или хоть мотороллер, если боитесь…

— Стасик, что ты такое говоришь! Ты меня просто убиваешь! — мама Стасика Орлова всплеснула ухоженными руками и принялась нервными, но точными движениями накладывать на лицо третий слой вечернего крема с керамидами и витамином В5.

— Вы знаете, Лев, с сожалением вынужден вам сказать: последнее время с вами что-то происходит! — седовласый профессор вытер лоб маленьким платочком, скомкал его в шарик и положил в угол пюпитра. — В вашей игре исчезла четкость, проработанность, то, что всегда выгодно отличало вас от других моих учеников. Я понимаю, у вас сейчас сложный возраст, противоречивые желания, но именно вы как-то до сих пор с этим справлялись. А сейчас я ощущаю вашу нервозность в каждом этюде… Можно ли что-нибудь с этим сделать?

— Да, Леонид Яковлевич, — Лёвушка наклонил кудрявую голову, опустил скрипку. — Я постараюсь, Леонид Яковлевич… А вот скажите, — Лёвушка блеснул живыми, почти чёрными глазами. — Как вы думаете: инопланетяне вообще есть?