Джоанн Харрис - Небесная подруга Страница 30

Он пытается помочь. Он даже приносит мне книги, которые я заказываю. Качает головой, улыбается и говорит: «Мне оторвут голову, если узнают, что я вас поощряю». Но он приносит книги: Фрэзера, Кроули, апокриф об Ахиахаре, даже таких сочинителей, как Лавкрафт и По, и современных писателей, чьи имена я забыл. Названия книг вытиснены красным на дешевых бумажных обложках черного цвета. Все они могли встречать Розмари в том или ином облике. Родственные души – вдруг подскажут, как сбежать от нее? Но я не нашел того, что искал. Доктор молча сидит рядом, пока я занимаюсь своими исследованиями; иногда я зачитываю ему фразы из книг на латыни, по-французски или по-немецки. К сожалению, я не знаю румынского языка, а многие нужные тексты не переведены. Я передаю деньги в местный университет, чтобы небогатые и не слишком любопытные студенты помогли мне с этим, однако дело продвигается медленно, а поиски не терпят отлагательств. Молодой доктор кивает и вроде бы слушает; иногда мне хочется предостеречь его. «Все ваши знания, – мог бы я сказать, – ничтожны перед лицом ее всеведения и ее голода. Один взгляд Розмари, и вы станете тем, чем стал я, со всем вашим интеллектом и уверенностью».

Потому что Розмари все помнит. Помнит и ждет.

Я знаю, что мои исследования бесплодны. Нет способа остановить ее. Однажды я попытался это сделать. Наверное, она была беспечна. Ей нужно тридцать лет, чтобы вернуться, и она уже родилась заново. Может быть, когда вы будете читать эти страницы, она уже вырастет. Я уверен лишь в одном: к тому моменту я буду мертв – убью себя сам или она убьет меня. Она не позволит мне снова помешать ей.

Молодой доктор привержен логике, он пытается использовать мои выкладки, чтобы доказать мою же неправоту.

Как она может быть вампиром, спрашивает он, если средневековые свидетельства о вампиризме в Румынии ни в малейшей степени не совпадают с тем, что вы, как вам кажется, знаете о ней? Ни в одном историческом или фольклорном источнике не упоминается о существах, подобных тому, что вы описали.

Ни одно имя не подходит ей, отвечаю я, и точно так же подходят все имена. Она стара, как порок, от которого произошла, и в то же время чудовищно юна. Она превыше легенд, как Бог превыше наивных рассказов о хлебах и рыбах. Я полагаю, Юнг назвал бы ее злой анимой. Вот видите, я могу разговаривать и на вашем языке тоже, я могу использовать ваши аргументы не хуже, чем вы сами, но не могу изгнать демоницу, заполонившую мои сны. Кровь окрашивает все мои мысли о ней, вызывает тошноту и возбуждение; полагаю, вы могли бы сказать, что меня отталкивает собственное представление о сексуальности. Я всегда гордился своим интеллектом и рациональным мышлением. Трудно поверить, что по ту сторону моего сознания таились подобные идеи; подавленные, они растут, словно плесень в гробнице. Часть меня, которую я не мог принять, переродилась в иную личность. Я назвал эту личность Розмари. Я вообразил, что именно она отвечает за темный остров в моей душе. Я претворил это в фантазию об оборотнях, об убийстве и пожирании в ночи, о крови, мистической реке подсознания: Розмари – вампир, неотразимая и смертоносная… Я заменил поцелуй актом агрессии, укусом (ведь любой сексуальный акт является актом агрессии, а я, в сущности, боюсь женщин), превратившим меня в подобие ее самой. Одна часть меня желает, чтобы меня хотели, любили, преследовали. Другая же часть страшится этого и еще больше отстраняется, превращая естественное стремление к красивой женщине во что-то извращенное, чудовищное, и заставляет меня поверить, будто я виновен в жесточайшем преступлении.

Вот, сказал я ему, я говорю на вашем языке. Комплекс вины включает в себя фундаментальный страх перед женщинами и, возможно, латентную гомосексуальность, проявившуюся в связи со смертью моего лучшего друга… И вот мы имеем все классические элементы невроза.

Доктор скептически улыбается – он и раньше слышал от меня подобные речи. В первый раз он обрадовался: неужели я наконец-то выказал признаки выздоровления? Он слышал мои рассуждения и был поставлен в тупик очевидной связностью аргументов, явной моей нормальностью во всем, кроме одного.

Розмари – не фантазия.

Она не вампир и не оборотень, а подлинная личность. Фрагменты этой личности встречаются на страницах книг, но ее существование реально, как наша жизнь. Она – губительная болезнь души, не человеческое существо, но нечто более древнее, чем самые известные архетипы Юнга. Я назвал ее небесной подругой.

Они увели меня с собой после той ночи, не бросили в одиночестве. Иначе я так и остался бы в полыхающем огнем баре до приезда полиции. Но там не нашли никого, потому что меня оттащили – едва живого, в шоке от того, что мы сделали, – в убежище Розмари. Это был заброшенный склад, выгоревший во время пожара несколько лет назад, сырой… но в нем мы могли отлично укрыться. Розмари позаботилась обо мне, уложила отдыхать. Я помню руки, обвивающие мою шею, ее дыхание на щеке, когда она подносила к моим губам стакан горячего виски. Я пил, давился, кашлял, но все же ухитрился проглотить напиток.

– Не волнуйся, – сказала она; ее волосы касались моего лица. – Худшее миновало. Ты пока нездоров, тебя лихорадит, от яркого света будут болеть глаза, но через неделю-другую все пройдет. Выпей еще.

Я сглотнул и сумел приподняться на локтях, чтобы оглядеться. Рэйф и Джава сидели вместе в углу, я видел только их спины. До меня долетали обрывки их разговора, легкие, как паутинки в недвижном воздухе. Зак уже уснул, скорчившись под грудой мешков и одеял, странно вывернув голову и уткнувшись лицом в сложенные руки; его поза была трогательно детской.

Элейн баюкала Антона, покачиваясь и тихонько напевая бессмысленную песню.

– Успокойся, – повторила Розмари. – Все будет в порядке.

Но я не мог успокоиться.

– Что произошло? Я не… мы не… Что случилось?

– Мы избранные, – сказала она. – Мы делаем то, что должны делать. Не бойся, ты привыкнешь, как привыкли остальные.

Я резко сел, отчего тело пронзила боль. Я не знал, смеяться или удариться в истерику.

– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что я вампир? Как Дракула?

Я выбил стакан из пальцев Розмари, потом протянул руку, намереваясь схватить ее и встряхнуть. Заметил резкое движение Джавы, сидящего в углу, уловил холодный отблеск его глаз и понял: он готов вмешаться. Меня снова невольно разобрал смех.

– Вампиры! – хихикнул я.

Розмари смотрела на меня с холодной, спокойной жалостью.

– Никто не произнес этого слова, кроме тебя, – ответила она. – Вампиров не существует. Мы – иные, и ты стал иным. У нас есть определенные преимущества. И нам нужна пища. Ты это знаешь.

Я затряс головой.

– Нет! Я не хочу. Не хочу быть избранным.

– Моисей тоже не хотел, – возразила Розмари. – Я же сказала, ты привыкнешь. Все остальные для нас – скот. Ты спрашиваешь у скотины, хочет ли она быть съеденной? В Библии сказано, что Господь дал нам владычество над всеми зверями полевыми; а люди и есть звери полевые, Дэнни. Когда ты привыкнешь к этой мысли, ты поймешь, какую возможность мы дали тебе. Нет, не возможность жить вечно, но жить больше, испытать больше, узнать больше, чем способен любой другой человек. Я подарила тебе новую жизнь.

– Ты превратила меня в чудовище, – отозвался я.

Кажется, Розмари рассердилась.

– Чудовищ не бывает. Я дала тебе силу, а вместе с силой приходит голод. Я не превращала тебя в вампира; твой голод исходит от тебя самого, не от меня. Твое подсознание отлично понимает, что тебе нужно. И позволяет тебе переложить на меня твою собственную вину. – Она улыбнулась. – Ты скоро приспособишься. Сам будешь удивляться, что сопротивлялся. Но это, в конце концов, естественно. Позже я начну тебя обучать.

Полагаю, вы видели ее изображения. Вы знаете, как она красива, и можете представить, как легко я сдался. Для меня – испачканного кровью, полупьяного, согнувшегося под гнетом религии и морали – она была сказочным существом. И она протягивала мне кубок, в котором плескалась свобода, не больше и не меньше. Свобода от всего: от одиночества, от закона, от Бога, от совести и от последствий моих действий. Отныне и впредь я был волен брать от жизни все, что захочу, и никто не остановил бы меня. Неожиданно я пожелал этой свободы так сильно, что впал в панику – вдруг Розмари пожелает отнять свой дар? И протянул к ней руки, как нищий.

– Научи меня сейчас, – взмолился я.

Я пытаюсь не вспоминать о том, чему Розмари научила меня в тот день – на груде старых мешков и одеял, в пыльном заброшенном складе, где поперек стропил, подобно шелковым нитям, тянулись солнечные лучи. Довольно сказать, что она была нежной и ласковой, ее волосы пахли лавандой, и я любил ее неутомимо, что стало неожиданностью для меня самого. Она оказалась права: изменение моего состояния пробудило новый голод, и я полностью удовлетворил его в бесконечности Розмари, пока от меня ничего не осталось. Я инстинктивно понимал, что все они любили ее: и Зак, и Рэйф, и Джава, и Элейн, и Антон (семилетний на протяжении пяти десятилетий), отчего свобода и великолепие происходящего только преумножались. Розмари была сосудом вечной жизни; мы все жадно пили из него, а она дарила нам эту милость.