Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце Страница 31

Я за прошедшие два года в общей сложности столько не наговорила.

Он подносит руку ко рту и продолжает внимательно меня рассматривать, но уже не столько, как будто я инопланетянка, а больше так, как смотрел вчера на скульптуру. К моему огромному облегчению, через некоторое время он говорит не «Я вызываю полицию», а «Выпьем кофе. Да? Мне не помешает перерывчик».

Я шагаю вслед за Гильермо Гарсией по темному пыльному коридору со множеством закрытых дверей, за которыми он держит на цепях всех остальных своих шестнадцатилетних учеников.

Я вдруг задумываюсь о том, что никто даже не знает, где я. Вдруг тот факт, что он произошел из рода могильщиков, перестает казаться таким уж достоинством.

Чтобы набраться смелости, трижды произнеси свое имя в сжатую руку.

Но я трижды говорю свое имя в зажатый кулак. Потом шесть раз. Девять, и на этом даже не останавливаюсь…

Он поворачивается ко мне, улыбается и тычет пальцем в воздух.

– Никто не варит такой хороший кофе, как Гильермо Гарсия.

Я тоже улыбаюсь. Это не особо похоже на поведение убийцы, но, возможно, он просто хочет, чтобы я расслабилась, хочет заманить в свое логово, как ведьма из сказки про Гензеля и Гретель.

Новости здоровья: требуется респиратор. В лучах света, падающего из двух высоких окон, кружат целые галактики пыли. Я смотрю на пол, боже, он такой запыленный, что от моих ног даже остаются следы. Жаль, что я не могу парить в воздухе, как бабушка С, чтобы не поднимать за собой такие облака. И еще тут очень темно – эти бетонные стены наверняка поросли токсичной черной плесенью.

Мы переходим в помещение побольше.

– Это почтовая комната, – объявляет Гильермо.

И это не шутка. Тут все столы, кресла, диваны завалены горами писем, скопившихся за несколько месяцев, все они нераспечатаны, некоторые горы оползнями валятся на пол. Справа оказывается кухонная зона, где кишит ботулизм, еще одна закрытая дверь, в которой тоже наверняка сидят связанные заложники с кляпами во рту, и лестница в лофт – отсюда видна незаправленная постель – а слева, о да, Кларк Гейбл, к моей великой радости, там стоит каменный ангел в натуральную величину, и похоже, что, прежде чем переехать сюда, он много времени провел на открытом воздухе.

Это один из тех. Наверняка. Повезло! В биографии говорилось, что колумбийцы по сей день приезжают издалека, чтобы нашептать свои желания в холодные каменные уши ангелов Гильермо Гарсии. Эта ангелица просто потрясающая, ростом примерно с меня, длинные распущенные волосы ниспадают на спину, и кажется, что эти локоны сделаны из шелка, а не из камня. Широкое овальное лицо немного опущено, словно она с любовью смотрит на ребенка, а крылья вздымаются из спины, выражая свободу. Она выглядит так, как Давид в кабинете Сэнди – вот-вот вдохнет. Мне хочется обнять ее или запищать от восторга, но вместо этого я спокойно спрашиваю:

– А она поет вам по ночам?

– К сожалению, они, ангелы, для меня не поют, – отвечает скульптор.

– Да, для меня тоже, – говорю я. Он поворачивается ко мне и по какой-то причине улыбается.

Потом снова отворачивается, а я на цыпочках иду через комнату. Не могу сдержаться. Мне просто немедленно надо передать свое желание этому ангелу.

Гильермо машет рукой:

– Да, все так делают. Хорошо бы еще работало.

Не обращая внимания на его скептицизм, я вкладываю все свое сердце в идеальное раковиноподобное ухо ангела – лучше ставить на всех лошадей сразу, – а закончив, замечаю, что вся стена за ней покрыта рисунками, в основном это тела, любовники, мужчины и женщины без лиц, обнимающиеся и взрывающиеся друг у друга в объятиях. Это, наверное, эскизы для изготовления гигантов? Я еще раз обвожу почтовую комнату взглядом и вижу, что почти все стены такие же изрисованные. Наскальной живописи нет только там, где висит большая картина без рамы. На ней на краю обрыва у моря целуются мужчина с женщиной, а весь мир вокруг закрутился в вихре цвета – палитра очень дерзкая и яркая, как у Кандинского или маминого любимого Франца Марка.

Я не знала, что он еще и рисует.

Я подхожу к полотну, хотя, может, наоборот. Некоторые картины все время висят на стене; но не эта. Из ее двух измерений хлещет цвет, и я оказываюсь прямо в центре этого циклона, в центре этого поцелуя, который заставил бы любую девчонку, которая не объявляла бойкот, подумать о том, где сейчас находится один англичанин…

– Я экономлю бумагу, – говорит Гильермо Гарсия. Я даже не заметила, что начала водить рукой по настенным рисункам рядом с картиной. Он стоит около большой промышленной раковины и наблюдает за мной. – Я очень люблю деревья.

– Деревья классные, – рассеянно отвечаю я, несколько офигев от изобилия голых тел, всей этой любви и вожделения. – Но они принадлежат не мне, а моему брату, – так же не думая, добавляю я. И смотрю на его руку, есть ли там обручальное кольцо. Нет. А есть ощущение, что женщин тут уже сто лет не бывало. А как же пары гигантов? И женщина, восстающая из мужчины, вчерашняя скульптура? И этот поцелуй на картине? И похотливая наскальная живопись? И Пьяный Игорь? Сэнди сказал, что с ним что-то случилось – что именно? Что с ним сейчас? Определенно чувствуется, что что-то пошло катастрофически не так.

Глина у Гильермо на лбу сморщилась от недоумения. Тут до меня доходит, что я сказала насчет деревьев.

– А, мы с братом в детстве делили мир, – поясняю я. – Я была вынуждена отдать ему деревья и солнце и кое-что еще за невероятный портрет, который он написал в стиле кубизм.

Его обрывки до сих пор лежат в пакете у меня под кроватью. Когда я той ночью вернулась домой с вечеринки по случаю отъезда Брайена, я увидела, что Ноа его изорвал и разметал по всей комнате. И я подумала: верно, я не заслуживаю любви. Теперь-то. Любовь не для тех девочек, кто поступает так, как я только что поступила с братом, не для девочек с черным сердцем.

Но я все же собрала этого чувака до последнего кусочка. Столько раз пыталась сложить обратно, но это невозможно. Я уже теперь даже не помню, как он выглядел, но я никогда не забуду то чувство, которое испытала, когда только увидела его в альбоме у Ноа. Он обязательно должен был стать моим. Я бы даже настоящее солнце отдала, так что отдать воображаемое вообще ничего не стоило.

– Ясно, – говорит Гильермо Гарсия, – и сколько длились эти переговоры? Дележ мира?

– Постоянно.

Он скрещивает руки, снова принимая ту боевую позу. Кажется, она у него любимая.

– Вы с братом очень сильные. Как боги, – говорит он, – но, честно говоря, мне кажется, что ты прогадала. – Он качает головой. – Может, поэтому ты такая несчастная. Ни солнца. Ни деревьев.

– Звезды с океанами я тоже потеряла, – сообщаю я.

– Ужасно. – Глаза на глиняной маске расширяются. – Ты вообще не умеешь вести переговоры. В следующий раз без адвоката не берись. – Его голос звучит весело.

Я улыбаюсь:

– Но у меня остались цветы.

– Слава богу.

Происходит что-то странное, настолько, что я до конца даже поверить не могу. Мне вдруг стало легко. Вот здесь, с ним, а не где-то еще.

Увы, пока я это думаю, я замечаю кошку – черную. Гильермо наклоняется и берет на руки это скопище невезучести. Утыкается ей в шею, воркует что-то по-испански. Почти все серийные убийцы любят животных, я читала об этом однажды.

– Это Фрида Кало. – Он снова поворачивается ко мне. – Знаешь ее?

– Конечно. – Мамина книга о ней и Диего Ривере называется «Отсчет дней». Я прочла ее от корки до корки.

– Чудесная художница… и столько мучилась… – Он поворачивает кошку к себе лицом. – Как и ты, – говорит он кошке и опускает на пол. Она продолжает льнуть к нему, трется о ноги, забыв о том, сколько лет жизни она перепортила людям, которым переходила дорогу.

– А вы знаете, что через кошачьи фекалии можно подхватить токсоплазмоз и кампилобациллярный энтерит? – спрашиваю я.

Гильермо сводит брови, и на глине происходит надлом.

– Нет, не знаю. И не хочу знать. – Он крутит в руках кастрюльку. – Все, я стер это из памяти. Ничего не осталось. Пуф! И тебе советую. То кирпичи летающие, теперь это. Ничего подобного даже не слышал.

– Можно ослепнуть или еще что похуже. Такое бывает. Люди просто не представляют, насколько опасно держать домашних животных.

– Ты действительно так считаешь? Что маленькая киска опасная?

– Определенно. Особенно черная, хотя это совсем другая история.

– Ясно. Ты так думаешь. А знаешь, что я думаю? Что ты сумасшедшая. – Запрокинув голову, он смеется. И весь мир становится теплее. – Совершенно loca. – Гильермо отворачивается и продолжает говорить на испанском, Кларк Гейбл знает что именно, при этом он снимает халат и вешает на крючок. Он одет в джинсы и черную футболку, как обычный человек. Из кармана халата он достает блокнот и перекладывает его в задний карман джинсов. Интересно, записывает ли он туда свои мысли. В ШИКе нам рекомендовали постоянно иметь при себе блокнотик, чтобы записывать туда всякие идеи. У меня он пуст. Гильермо включает оба крана на полную, сует под воду одну руку, потом вторую и начинает отмывать их промышленным мыльным раствором. С него текут грязные коричневые ручьи. Затем он засовывает под кран всю голову. Да, это будет нескоро.