Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных Страница 31

Но Элиза ни с кем не откровенничает. Однажды Семира столкнулась с ней в молочной Могерини и, увидев, что у нее подбит глаз и расцарапана шея, попыталась ей посочувствовать. Элиза с досадой ответила, что пусть лучше виа дель Корно занимается своими собственными делишками.

Фатторе в своем кругу называет Элизу «Железная грудь». Хозяин гостиницы «Червиа» постарался широко разрекламировать это прозвище среди корнокейцев. Для этого он, словно невзначай, сообщил о нем сапожнику Стадерини.

Элиза заслужила такое прозвище, грубоватое, как и остроумие придумавших его деревенских шутников. Ей около двадцати пяти лет, у нее статная фигура, подстриженные «под мальчишку» волосы с коротенькой челкой на лбу. Ее большие печальные глаза зеленого цвета как будто созданы для этой профессии. В узкой белой блузке, плотно облегающей ее гибкий торс, она выглядит свежей и цветущей. Короткая, выше колен, черная юбка не закрывает стройных ног, довершающих ее красоту, цена которой от пяти до десяти лир.

В номерах «Червиа» Элиза оправдывает все ожидания клиентов; но она только кажется крепкой, а на самом деле в груди у нее непрерывно стучит молоток, торопливо и яростно, разламывая ее измученное тело, — сердце Элизы с утра до вечера и с вечера до утра танцует фокстрот, никакие успокаивающие, болеутоляющие и наркотические средства не могут его утихомирить. Врач из амбулатории сказал Элизе, что только покой и длительный отдых в санатории, раскинувшемся на каком-нибудь мирном зеленом холме, может ей помочь. Не на том ли холме, что зовется Голгофой, ее ждет успокоение?

Ристори весьма доволен, что Элиза тоже пользуется его гостиницей. Встречая ее, он неизменно рассыпается в комплиментах.

— Смотри не забывай нас, Элиза, а то вдруг перестанешь ходить в мою гостиницу — тогда мне зарез, придется прикрыть дело, — распинается он. Элиза очень любит финики, и Ристори, зная это, частенько кладет пакет фиников на комод в ее комнате. Все же Элиза не всегда приводит своих клиентов в «Червиа», некоторые из них никак не могут прийти с ней туда. Не мог, например, заходить в «Червиа» старый Нези — клиент щедрый, но очень требовательный. (С ним Элиза водила знакомство до тех пор, пока Аурора не стала его любовницей.) Не мог сюда являться с нею Уго, полный такой силы, что у нее мучительно сжималось сердце. Не мог бывать ее «гостем» и Освальдо, молодой коммивояжер, воспитанный и вежливый, «словно настоящий синьор». Освальдо, Уго, старый Нези не решались войти с ней в подъезд с большим фонарем; у виа дель Корно есть глаза, и некоторые вещи от них следует всячески скрывать.

В этих случаях Элиза вела своих клиентов в гостиницу на виа дель Аморино, «подальше от дома». Элиза обо всем рассказывала Нанни — ей плохо пришлось бы, взду май она что-нибудь скрыть. Лишь только она входила в комнату, Нанни так же безошибочно читал в ее глазах, как бригадьере угадывал его собственные преступные мысли. Но о том, что прошлой зимой Элиза провела вечер с Бруно в гостинице на виа дель Аморино, Нанни так ничего и не узнал.

Элиза, конечно, не святая. Она любит деньги, и в ее печальных глазах затаилась глухая вражда к тому миру, где она получала одни лишь пощечины, терпела голод, должна была слышать прерывистое мужское дыхание, выносить объятия, от которых каждый день бешено колотилось ее усталое сердце.

Однако в последнее время в душе Элизы уже нет горечи и злобы. Глаза ее блестят и не могут скрыть ее волнения; случайные любовники вольны прочесть в них чувственность или страсть. С Нанни Элизу по-прежнему связывает что-то темное и, может быть, даже грязное. И все же после вечера, проведенного с Бруно, Элиза словно оттаяла изнутри. У нее пробудилась неведомая прежде нежность и потребность в ласке. Часто ей хочется плакать. А сердце еще сильнее сжимает крепкая петля.

До того вечера Элиза ни разу не замечала, что Бруно влечет к ней. Однажды, в промозглый январский вечер, она шла по виа деи Пуччи, дробно постукивая каблуками. Внезапно перед ней вырос Бруно в непромокаемом плаще и железно дорожной фуражке.

— Послушай, Элиза, я сойду с ума, если не побуду с тобой, — выпалил он. — Я мечтаю о тебе ночью и днем, и мне даже кажется, что я больше не люблю Клару.

Они стояли у витрины магазина колониальных товаров. Бруно, наклонив голову, рассматривал носки своих ботинок. В эту минуту Элиза была тем же, чем обычно, — проституткой, завлекающей мужчину. Пальцем приподняв за подбородок его голову, она тихо сказала:

— Есть у тебя в кармане тринадцать лир? Десять мне и три за номер?

— Даже больше. Но в «Червиа» я не пойду. Вся наша улица узнает.

— Пойдем в другую гостиницу.

В номере Бруно разделся догола.

— Тебе не холодно? Ведь я из мрамора, — сказала Элиза.

— А мне, наоборот, кажется, будто я у горящего костра. Словно сейчас Феррагосто [29].

Сентиментальные клиенты, которые хотят, чтобы проститутки вели себя словно жены или матери, попадаются, конечно, но среди них никогда не бывает молодых. Восемнадцатилетние юнцы берут публичные дома штурмом, но они не слишком наблюдательны: Розетту принимают за разорившуюся синьору, Олимпию — за артистку варьете, Элизу — за красивую жену рабочего.

Клиенты романтического склада целуют только в губы; им обычно около сорока, но они преждевременно состарились, и в них есть что-то противное, затхлое, как перепрелое сено. Бруно же был по-юношески горяч, губы у него мягкие и нежные, на щеке родинка. Он сказал Элизе, что желал ее еще мальчишкой, с того самого дня, когда она семь лет назад впервые появилась на виа дель Корно. Его слова были обращены к ней, только к ней одной, а не к воображаемой женщине, образ которой каждый носит в своем сердце и платит проститутке, чтоб она напомнила ему о той, другой.

Прислушиваясь к учащенному биению ее сердца, он сказал:

— Сердце у тебя точно курьерский поезд. Одеваясь, Бруно задумчиво проговорил:

— Не думай, что я не люблю Клару. Но ты комом застряла у меня в горле. Надо было выпить глоток воды, чтобы проглотить его. Мне это, кажется, удалось.

— Ты молод, но уже порядочный эгоист, — негромко ответила Элиза.

— Прости меня! Я неудачно выразился, но такое уж чувство было у меня к тебе.

Он снова поцеловал Элизу и отсчитал ей деньги в руку, словно жадный и подозрительный клиент.

— Когда мы увидимся? — спросила она, отчасти по профессиональной привычке, но только отчасти, потому что эти слова ей подсказал непроизвольный порыв чувства.

— Наверно, никогда. Я не привык к таким встречам.

— А! — вырвалось у нее. Она подумала, что Клара, вероятно, уже стала его любовницей. И Элиза засмеялась циничным смехом уличной женщины.

— Ах, значит, «ангелы-хранители»!… Вот тебе и невинность!

— Дура! — крикнул Бруно и, стиснув от обиды зубы, с злобной торопливостью стал натягивать плащ. Элиза обняла его за шею, поцеловала в губы и нежно сказала:

— Прости меня, ведь я всего только продажная женщина.

Он попытался улыбнуться ей.

— Ты далее не заметила, что это случилось со мной впервые в жизни.

С того дня прошло уже восемь месяцев, а Элиза все мечтает о Бруно. Но он не удостаивает ее ни единым взглядом. Говорят, в октябре он женится на Кларе.

Настал август; как мы уже знаем, Освальдо и Карлино в этом месяце всерьез сцепились между собой. В «Червиа» появилось два новых жильца — Освальдо и Уго.

Однажды вечером Ристори сказал им:

— Я вижу, вы уже неплохо спелись, хотя ваши взгляды и не очень-то совпадают.

От подобных ядовитых шуточек могут иссякнуть самые дружеские излияния в любой компании, и, надо полагать, Ристори сказал это с умыслом, желая прощупать почву. Какую он задумал извлечь из этого выгоду, было еще не ясно. Однако на ужине, устроенном в знойный августовский вечер, когда сотрапезники разгорячены выпитым вином, а на столе столько вкусных блюд, даже и такие замечания неспособны охладить пыл пирующих.

— Нас соединяет Вакх, табак и женщины! — патетически воскликнул Освальдо.

Мысль устроить кутеж принадлежала Уго. Они расположились в его комнате, и Олимпия переходила от одного к другому. Собутыльники были сильно возбуждены, и Уго не желал больше делиться Олимпией. Тогда Освальдо громко закричал:

— Хозяин, женщину для меня! Фашисты меня оскорбили! Плевать! Женщину мне!

Ристори, весьма заинтересованный, предложил ему Киккону, но Освальдо отверг ее:

— Нет, она настоящий слон, я хочу женщину изящную, легкую, как… как листок папиросной бумаги!

— Ада — вот кто вам подойдет, — подсказала Олимпия.

Вмешался Уго:

— Не бери ее, Освальдо! Эта самая Ада одну тоску нагоняет. Только я ее увижу, сразу же плакать хочется.

Но Освальдо уже кричал:

— Хочу «Железную грудь»! Пускай вся улица узнает. Мне наплевать!

И скоро к трем пирующим присоединилась Элиза.

— Ласточки слетаются в родное гнездо, — слова эти обронил Стадерини.