Розамунда Пилчер - Начать сначала Страница 31

Бен поднялся из-за стола.

— Я намереваюсь взять Эмму сегодня с собой в Лондон. Вы не возражаете?

— Не возражаю, — сказал Томми. — Последние две недели она работала как рабыня. Отдых пойдет ей на пользу.

Эмма сказала:

— Не понимаю, почему ты спрашиваешь у Томми, еще не спросив у меня?

— У тебя я не спрашиваю, — сказал Бен. — Тебе я сообщаю.

Томми засмеялся.

— Значит, вы едете на премьеру, — сказал он.

Бен не понял.

— Премьеру?

Эмма сухо объяснила ему:

— Томми имеет в виду премьеру Кристофера. В среду.

— Так скоро? Но к среде я уже, вероятно, буду в Порткеррисе. Посмотрим…

— Мне кажется, стоит пойти, — сказал Томми. Они пожали друг другу руки. — Приятно было познакомиться с вами. Ну, а с тобой, Эмма, надеюсь, мы будем встречаться.

— Может, сходим на следующей неделе на «Стеклянную дверь», если она удержится в репертуаре…

— Удержится, — сказал Томми. — Уж коль наш Кристо сумел блеснуть даже в «Маргаритках», «Стеклянная дверь» будет идти так же долго, как шла «Мышеловка» Агаты Кристи. Так не забудьте закрыть дверь.

Томми ушел. Эмма вздохнула.

— Надо и нам идти. Сторож заболеет, если не будет уверен, что все заперто, как полагается. И твой таксист потеряет всякую надежду на то, что увидит тебя.

Но Бен снова уселся в кресло Томми.

— Еще минутку, — сказал он, выбивая свежую сигарету из пачки. — Я хотел спросить тебя о Роберте Морроу.

Он произнес это совершенно спокойным, ровным голосом, как будто они просто продолжали начатый разговор. Эмма насторожилась, но только как можно непринужденнее спросила:

— Что именно?

— Этот молодой человек… всегда меня чем-то привлекал.

— Ты имеешь в виду форму его головы или что-то еще? — все тем же непринужденным тоном продолжала она.

Бен проигнорировал ее тон.

— Как-то я спросил тебя, нравится ли он тебе, и ты сказала «Пожалуй, да. Но я его почти не знаю».

— Ну и что?

— Теперь ты узнала его лучше?

— Да, пожалуй, что так.

— Когда он приезжал в Брукфорд в тот раз, он не просто приехал посмотреть спектакль — он хотел повидать тебя?

— Он искал меня. Это не одно и то же.

— Но он беспокоился, он хотел тебя найти. Почему?

— Видимо, подпал под влияние любезнейшего Бернстайна — заразился его чувством ответственности.

— Перестань увиливать от ответа.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала?

— Хочу, чтобы ты сказала правду. И чтобы ты была честна перед самой собой.

— Почему ты думаешь, что я нечестна?

— Потому что свет ушел из твоих глаз. Потому что, когда я оставил тебя в Порткеррисе, ты была цветущей и загорелой, как цыганка. По тому, как ты сидишь, как говоришь, как выглядишь. — Он прикурил сигарету и тщательно загасил спичку в пепельнице. — Может быть, ты забыла — я наблюдаю за людьми, анализирую их характер, рисую их. Тебя еще не было на свете, а я уже этим занимался много лет. Ты мне сказала, что у тебя все хорошо, но это не так. И это не Кристофер заставляет тебя страдать.

— Может быть, ты тому виной.

— Что за чепуха! Отец? Может быть, я злой. Может быть, обижаю тебя. Но не разбиваю тебе сердце. Расскажи-ка мне о Роберте Морроу. Что случилось?

Комнатка вдруг стала невыносимо душной. Эмма встала, подошла к окну, широко распахнула его, облокотилась на подоконник и глубоко вдохнула прохладный, промытый дождем воздух.

— Я поначалу не очень-то думала о нем, не пыталась приглядеться, понять, что он за человек, — сказала она.

— Не понимаю…

— Ну… Когда мы познакомились, я вела себя довольно нелепо. Все началось не в том ключе. Я не воспринимала его как человека, у которого есть своя личная жизнь, что ему что-то нравится, а что-то не нравится… что у него есть любовницы. Для меня он был просто частью Бернстайновской галереи, как Маркус — часть галереи. Что они там, в Лондоне, чтобы заботиться о нас. Устраивать выставки, обналичивать чеки, заказывать номера в отеле. Что они должны только и думать о том, чтобы жизнь Литтонов катилась как по маслу. — Озадаченная собственными откровениями, Эмма хмуро повернулась к отцу. — Как я могла быть такой идиоткой?

— Наверно, пошла в своего папочку. И что положило конец этому счастливому заблуждению?

— Даже не знаю. Жизнь. Он приехал в Порткеррис посмотреть картины Пэта Фарнаби и попросил меня подвезти его в Голлан, потому что не знал дорогу. Погода была ужасная, дождь, ветер, он надел толстый свитер, и мы о чем-то разговаривали, смеялись. Не знаю почему, но было хорошо. И он пригласил меня поужинать с ним, но он… в общем, у меня заболела голова, и я не пошла с ним ужинать. Ну, а потом я уехала в Брукфорд к Кристо и не вспоминала о Роберте Морроу, пока он не приехал в тот вечер в театр. Я убирала сцену, и вдруг он заговорил, прямо у меня за спиной, я повернулась — он стоял передо мной. Он был с женщиной, ее зовут Джейн Маршалл, она декоратор по интерьерам или по чему-то там еще, очень талантливая. Хорошенькая, удачливая, и, похоже, они очень подходят друг другу. Сдержанные, уверенные и… они вместе. И я почувствовала себя так, будто кто-то захлопнул дверь у меня перед носом и оставил меня стоять на холоде.

Эмма отвернулась от окна, подошла к столу и снова села на него, спиной к отцу, взяла аптечную резинку и стала растягивать ее на пальцах.

— Мы пошли к нам на квартиру выпить пива, или кофе, или чего-то еще, и все было отвратительно. Мы с Робертом жутко поругались, он ушел, даже не сказав мне «до свидания». Забрал Джейн Маршалл и ушел. Они уехали в Лондон и, как я понимаю… — она прилагала отчаянные усилия, чтобы ее не подвел голос, — …живут себе спокойно и счастливо. Во всяком случае, я с тех пор его не видела.

— Поэтому ты и запретила Кристоферу сказать Роберту, что ты осталась здесь одна?

— Да.

— Роберт любит эту девушку?

— Кристо считает, что да. Кристо говорит: она великолепна. Он говорит: если Роберт еще не женился на ней, то у него не все в порядке с головой.

— А по поводу чего был скандал?

Эмма помнила очень смутно. Что-то резкое, неприятное. Все равно что запустить назад патефонную пластинку, на полную громкость. Громкие голоса, выкрикивающие какие-то бессмысленные, обидные слова, какие-то сожаления…

— О, по поводу всего. По поводу тебя. Что я не отвечаю на твои письма. По поводу Кристо. Я думаю, он решил, что мы с Кристо безумно влюблены друг в друга, но к тому моменту, как мы дошли до этой темы, я уже так разозлилась, что даже не стала его разочаровывать.

— Боюсь, ты совершила ошибку.

— Может быть.

— Ты хочешь остаться в Брукфорде?

— А куда мне еще ехать?

— Есть же Порткеррис.

Эмма с улыбкой посмотрела на отца.

— Поехать с тобой? В коттедж?

— Почему бы и нет?

— По тысяче причин. Бежать домой, к папочке под крылышко — это еще никогда ничего не разрешало. Да от себя и не убежишь.

Наконец-то он ехал. Последние полтора месяца он обманывал себя, отчего тайно страдал, хоть и не признавался себе в том. Они кончились, эти томительные шесть недель. «Альвис», точно истосковавшийся по дому охотничий пес, несся на запад, миновал Хаммерсмитскую эстакаду и выехал на автостраду, ведущую в Южный Уэльс. Роберт поехал в скоростном внешнем ряду, благоразумно установил спидометр на отметке семьдесят и во избежание неприятностей внимательно следил, чтобы стрелка не лезла вверх; он бы просто не выдержал, если бы его вдруг остановил полицейский патруль. На подъезде к аэропорту Хитроу тяжелый, недвижный воздух сотрясло первым раскатом грома, и он остановился на придорожной площадке и поднял верх. Как раз вовремя. Когда он снова выехал на шоссе, угрюмый вечер взорвался, словно вулкан. С запада задул бешеный ветер, гоня перед собой черную громаду грозовых туч, и когда пришел дождь, это был настоящий взрыв — небо обрушилось водяной лавиной. Дворники с трудом сдвигали потоки воды, в какие-то секунды шоссе вымыло дочиста, и в затопившей его пелене засверкали черно-синие отражения ветвистых молний, раскалывавших небо.

Ему пришло в голову, что, наверно, лучше было бы остановиться и переждать, пока эпицентр грозы переместится дальше, но чувство облегчения от того, что он наконец-то делает то, что в течение нескольких недель подсознательно хотел сделать, было сильнее всяких опасений. И он ехал дальше, шоссе ревело под колесами и волной улетало вспять; и все осталось позади, в прошлом, отвергнутое и забытое. Так же, как его собственная слабость и нерешительность.

Театр был закрыт. При свете фонаря Роберт прочел на афише: «СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ». Неосвещенное, покинутое людьми здание выглядело так же мрачно, как в ту пору, когда оно было домом религиозных собраний. Дверь была заперта на засов, все окна были темные.

Он вышел из машины. Стало прохладнее, он достал с заднего сиденья свитер, который лежал там с того уик-энда в Боземе, и натянул его поверх рубашки. Захлопнул дверцу машины и тогда заметил одинокое такси у обочины и водителя, уткнувшегося в руль. Может, он умер?