Роман Сенчин - Лед под ногами Страница 31

Подловить бы ее где и опустить по полной. Тварь.

– Э, ты чего, – напомнил Нарком, – дочь за отца не отвечает.

Сиба дернулся:

– Ответят, все ответят.

– Кирилл, сколько лет-то тебе? – спросил Чащин.

– Мне? – Сиба на секунду задумался. – Мне двадцать три. А что?

– Молодой еще. Тебе, значит, в девяносто первом лет десять было.

– И что?

– Да жалко тебя. Ты под дубинки лезешь, судьбу себе портишь, а за что – не представляешь. Ничего там хорошего не было. И скинули ваш коммунизм поэтому за три дня.

– Погоди-и, – зарычал, распушил бороду Сиба, – ты коммунизм не трогай!

– Ха-ха! Драться полезешь?.. Да, молоде-ец, – анархия тебе надоела, новую игрушку нашел? Теперь, значит, – “пылающей тропой мы идем к коммунизму”?

– Не надо мне тут Летова цитировать. Он все – стерт, забыт… Да ты знаешь вообще, что происходит?! Да по всей Руси!.. Везде чудеса!

– Сиб, – пихнул его локтем Нарком, поймав тревожный взгляд официанта, – потише. Соблюдай.

– Да как! Он ведь!.. – Сиба свирепо, но и с жалостью смотрел на

Чащина. – А ты знаешь, что в Балашихе, в доме одном, портрет Ленина замироточил? У старика, ветерана войны, висел в комнатке, и – капли появились у глаз, и аромат пошел… А в городе… забыл название… попа лишили сана и от церкви отлучили…

– Село Конь-Колодезь Липецкой области, – подсказал Нарком.

– Аха!.. И знаешь, за что? Что он памятник Ленину приказал снести.

Вот так! Сама церковь теперь за Ленина!..

Чащин следил за каждым движением Сибы, внутренне подсобрался – с психами сталкивался редко.

– За ЦДХ, где памятники стоят, вообще происходит… Над головой

Дзержинского, Сталина, остальных – свечение. Понял? Как нимбы! Уже тысячи людей видели, могут доказать. Это ведь знаки. Знаки, что нужно опять…

– Так, Кирилл, извини. – Чащин быстро поднялся, отступил на шаг от стола, вынул из бумажника пятьсот рублей. – Извини, мне пора.

– Не, ты чего? Ты послушай…

– Кстати, Кирилл, родители-то как у тебя? Нормально?

– Родители? – На лице Сибы появилось замешательство. – При чем здесь родители? Я их ненавижу. Черви.

– А ты работаешь?

– Да что за вопросы, бляха?! Никогда я не буду работать на антинародный режим! Никем!

Чащин усмехнулся, готовясь припечатать этого революционера:

– А где ты живешь, Кирилл? А?

– Там же. Ты помнишь… Да ты сядь…

– Минуту. А где питаешься? Одеваешься? Кто тебе деньги дает? На что ты эту косуху купил? Беретик?

– Чего?

– Молодец, Кирилл. Это ты у нас хорошо устроился. Удобно. Коммунист.

Хлопнул Сибу по плечу и пошел к выходу.

– Дэ-эн! – голос Димыча. – Ты куда? Мне договориться надо! Важное…

Тот осенний день оказался на редкость удачным. Мама потом часто вспоминала его со слезами радости. Но Денис осознал удачность позднее, а тогда, увидев маму во дворе школы, сначала испугался: значит, ее зачем-то вызывали – из-за курения на переменах или из-за его трех двоек подряд по английскому?..

Но мама заулыбалась:

– Все хорошо, сынок? Здравствуй! Пойдем быстрее! – И даже схватила за руку.

– Ма-ам! – Вместо страха нахлынули досада и неловкость, что его, как маленького, встречают, ведут; Денис выдернул руку.

– В магазин нужно быстрей. – Мамин голос изменился. – И не фыркай, пожалуйста! Есть надо нам что-то, нет?

Магазины в их квартале находились все рядом, хотя и не очень удобно: хлебный, кулинария, овощной и “Детский мир” с одной стороны широкой улицы Трудовой, а гастроном, молочный, “Дары природы” – с другой. От школы до этого оазиса метров триста.

– У нас сегодня очень важная задача, – по пути говорила мама. -

Продукты выбросили. Конец месяца… Поэтому попрошу не брыкаться и не психовать. Договорились?

– Уху.

– Вот я тут купила булочку с повидлом, поешь.

– Не хочу.

– Давай, давай, неизвестно, когда домой придем. – Мама достала из сумки кулек, а вслед за ним сетку. – Держи.

Возле кулинарии вяло шевелилась извилистая очередь. Продавали растворимый кофе. Индийский. Шесть рублей банка… Торговали не в самом магазине, а со стола, поставленного возле дверей. Наверно, чтоб в помещении не толпились…

– Так, так, так, – встревоженно зашептала мама, отыскивая кого-то в очереди, – где же он?.. А вы не видели, тут мужчина такой был, в пуловере?

– Не видели, – жестко, так что сразу расхотелось искать, отвечали ей.

Но мама еще поискала. Не нашла и, горестно вздыхая, поставила Дениса в хвост.

– Ушел куда-то. Или уже купил. Вот жалко, я тут полчаса выстояла, потом за тобой побежала. Только стали продавать. – Мама говорила неприятным Денису жалобно-горестным, но и хищным каким-то голосом; так она говорила, оказываясь в магазине, где было что купить. – Ну, стой, сынок. Вот двенадцать рублей. На две банки. И подходи к гастроному. Я в мясном отделе буду. Через улицу осторожно…

Очередь была пугающе, усыпляюще длинная, но двигалась быстро. Да, мужчина в пуловере запросто мог уже купить кофе и уйти… Денис то и дело перекладывал из руки в руку тяжелый портфель, раза два уронил на асфальт кулек с булочкой. Есть еще не хотелось.

Люди со спины казались почти одинаковыми – одеты в плащи, куртки, кофты знаменитого советского цвета, который называли “голубенький”,

– то ли серовато-синий, то ли зеленовато-розовый…

Иногда у стола возникали стычки – кто-нибудь требовал, чтобы ему продали не три положенные в одни руки банки, а больше. Продавщица вскрикивала:

– Да я вообще счас торговлю закрою! – И очередь, испугавшись, выпихивала возмущающегося прочь.

Денис не пил кофе – горький, колючий, даже если в чашку набухать сахара, – но любил по утрам его запах. Запах этот означал, что у родителей все хорошо. Правда, достать кофе становилось все сложнее, и все чаще родители, морщась, с неприязнью глядя в чашки, пили кофейный напиток “Колос”.

Ненавидел Денис, конечно, стоять так полчаса, час, изредка делая крошечный шаг вслед за шагнувшей спиной стоящего впереди. Да и, самое неприятное, в очередях приходили мысли, которые в другое время, когда чем-нибудь занимаешься, с кем-то играешь, смотришь телевизор, были надежно заперты, не смели даже мелькнуть. А здесь облепляли, кололи… Вот только учебный год начался – пятый класс, – и сразу нахватал двоек, особенно по английскому. Ничего в нем непонятно. “А” почему-то надо читать как “эй”, а “i” как “ай”… И вообще… Учителя говорят, что вытягивать никого не будут, хватит.

Да, это не первый класс, не третий, когда была одна учительница,

Нина Юрьевна, и уроки были похожи на игру… Еще и старшаки наезжать стали – бабок требуют, даже по карманам шарят. И угрожают: если стуканешь, отгасим… Курить хочется почти постоянно – как будто внутри, там, куда обычно бьют под дых, завелось какое-то существо и требует себе еды – сигаретного дыма. А ведь только в этом году, в июне, первый раз попробовал, и вот уже бегает каждую перемену за школу, вечером под разными предлогами выходит во двор. Родители стали подозревать, мама принюхивается… Новенькая в класс пришла,

Таня, симпатичная. В первые дни на него так смотрела, улыбалась, а потом, разобравшись, что он совсем не в числе первых, а дохляк и троечник, потеряла интерес. Его же, наоборот, к ней все сильнее тянет, хочется смотреть и смотреть. Но как к ней подойти, что сказать? Да и никто в их классе не дружит – в смысле пацаны с девчонками… И пластилина все время не хватает. У Димки с Владькой уже целые армии, а у него отрядик, да и солдатики кривые получаются, некрасивые; и уже как-то не очень хочется их лепить, другого чего-то хочется, только непонятно, чего…

– Э, пионер, двигай, – подтолкнули Дениса сзади. – Приспал?

Вот и стол, темно-зеленая коробка кассы, продавщица в белом халате, невысокие, шоколадного цвета банки… Денис торопливо, но бестолково, действительно, как со сна, вытащил из кармана брюк три синенькие трехи и три желто-серые рублевки, протянул продавщице, получил взамен кофе и, путаясь, засунул их в сетку.

– Так, мне, значит, пять штук, – сказал следующий покупатель.

– По три банки в руки.

– Н-ну, это что такое!..

– Я счас вообще закроюсь.

– Ладно, не пугай, хозяйка. Давай три. Закро-оюсь…

В мясном отделе гастронома, на первый взгляд, – беспорядочная, бессмысленная давка. Сотни две людей, плотно прижавшись друг к другу, переступали с ноги на ногу, колыхались. Слышались надсадные вдохи густого, вонючего воздуха… Вдруг кто-то где-то начинал ругаться, толкаться, колыхание усиливалось, и казалось, сейчас вся эта масса рванется в одну сторону, собьется в ком. Но тут крики смолкали, колыхание ослабевало, и минуту-другую толпа молчала, почти не шевелилась, словно бы набираясь сил, копя энергию и агрессивность, чтоб от малейшей вспышки – возгласа или резкого движения одного из людей – взорваться…

Денис остановился в дверях отдела. Влезать в толпу было страшно, да и незачем: маму тут все равно не найдешь… Зажал пальцами нос – едко, тошнотворно пахло по€том, прокисшей кровью, немытым холодильником, – остался с краю.