Дмитрий Руденко - Станция Университет Страница 31

«Шемрок-бар»

Мы и не заметили, как год скатился под гору, наступил декабрь. Почувствовалось свежее дыхание Нового года. Заснежило, заморозило. Ууух! Улицы, которые совсем перестали чистить от снега, превратились в катки, люди повсюду скользили, падали как подкошенные, ломали руки и ноги. Я всегда хоть и с трудом, но удерживался на ногах, часто вспоминая школьную учительницу по биологии Аллу Давыдовну. На одном из уроков она однажды спросила: «Чем отличается спортивный человек от неспортивного?», а потом сама же и ответила: «Поскользнувшись на улице, спортсмен мгновенно сгруппируется и никогда не упадет». По определению Аллы Давыдовны той зимой я заслуживал звания мастера спорта международного класса. Вместе с Новым годом приближался и экватор нашей студенческой жизни. Половина лекций, семинаров, факультативов, заданий была уже в нашем багаже.

У меня начался этап бродячей молодости. Я перестал ночевать дома, предпочитая скитаться по квартирам приятелей, одним из которых был однокурсник Дима Калинин (Калиша), у которого была комната в коммуналке в районе Шмитовского проезда. Там я бывал частым гостем, слушая увлекательные рассказы Калиши и о его летней практике (он работал проводником в поездах международного следования), и о новой работе корреспондентом в отделе недвижимости «Коммерсанта». Фоном звучали песни Высоцкого, а особенно часто — «Назад пятьсот, вперед пятьсот, а он зубами «Танец с саблями» стучит!». Эту песню Дима особенно любил.

Проснувшись как-то у Калиши субботним утром и умывшись в коммунальной ванной, мы, сварив яйца вкрутую и намазав хлеб маслом, сели пить быстрорастворимый кофе.

— Что бы поделать сегодня? — задумчиво протянул Калиша. За окном мела метель, хмурые облака тяжело навалились на крыши домов, и казалось, что непогода будет вечной.

— Не знаю.

— А давай пойдем в «Шемрок-бар»?

«Шемрок» был первым пабом в Москве, зайти туда мог только отважный человек: платить разрешалось только долларами. Паб соседствовал с настоящим, тоже первым в Москве, супермаркетом Irish House, в котором продавали как еду, так и заграничные шмотки, среди которых особняком стояли культовые «родные» джинсы «Левайс 501 на болтах». Оба заведения открыли ирландцы в 1991 году рядом с гастрономом «Новоарбатский» на бывшем Калининском проспекте. С ирландцами тогда конкурировали только финны. В сентябре 89-го они открыли супермаркеты Kalinka–Stockmann в ГУМе и на Зацепском валу. Только в Stockmann продавались чипсы Pringles, наполнитель для кошачьего туалета и ингредиенты для лазаньи. Был еще один финский проект — Super-Siwa на Кутузовском. Рассказывали, что его директор Пекка Лескинен не здоровался с директором Stockmann Яри Ахде на приемах в финском посольстве, считая, что их магазины отчаянно конкурируют. Как бы там ни было, предложение Калинина было заманчивым.

— «Шемрок-бар»? — проверил я Диму на прочность.

— Да, именно он!

— Там же дорого. К тому же он долларовый.

— А у меня есть дол-ла-ры! Но, конечно, было бы неплохо, если бы с нами пошла какая-нибудь симпатичная девушка.

— Кто, например?

— Светка Масютина, — глаза Димы засверкали лучами надежды.

— Светка?

— Ну да. Ты же ее хорошо знаешь. Позвони ей?

Со Светкой у меня уже давно сложились устойчиво приятельские отношения.

— Ну что ж, — прикинул я. — Светка — неплохая идея!

Светка быстро сняла трубку домашнего телефона и так же быстро согласилась приехать в бар! По дороге в «Шемрок» мы купили три бордовые розы.

Идея Калиши была превосходной. Только денег на ее воплощение было мало, всего долларов тридцать на троих, включая Светку, а Светка была та еще штучка. Надо было придумывать, как втиснуть грандиозный вечер в скудный бюджет. Светка, конечно, любила только коктейли. Это усложняло планирование. Первые же две пинты экзотического по тем временам «Гиннесса» за четыре доллара каждая мощно пробили по карману Калиши, оставив в нем всего двадцать два доллара на то, чтобы выглядеть достойно в восхитительных глазах мчащейся к нам на такси однокурсницы. Но это не печалило.

— Смотри, видишь цветочек? — по-детски обрадовался Дима, когда нам принесли «Гиннесс».

Густую пену украшал выведенный рукой бармена клевер-трилистник.

— Это — шемрок, он же — клевер! — Калиша повернулся к юному официанту, который делал свои первые шаги по столичным паркетам, но при этом уже отчетливо пытался обозначить господство в наших с ним мимолетных отношениях.

— Молодой человек, не могли бы вы принести нам вазу или пивную кружку с водой? Чтобы поставить цветы?

Пока несли вазу, Калиша молнией метнулся на улицу, в гущу торговых палаток, в те времена обрамлявших Калининский проспект, и вернулся, загадочно поддерживая рукой правую полу своего модного польского плаща. Под ней у него была только что купленная бутылка «Московской» водки с зеленой этикеткой.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Смотри, — шепотом ответил Дима и обхватил уже принесенную официантом кружку-вазу с розами.

— Сейчас я выну цветы, зайду с кружкой в туалет, вылью воду и перелью в нее водку. Потом мы поставим в кружку цветы. Никто не догадается, что у нас там водка. А мы будем пить оттуда. А?

Через минуту хитрая задумка была осуществлена, а возможные дыры в нашем бюджете — залатаны. Приехала Светка. Дайкири, куантро, малибу с соком… Такими были ее капризы в тот вечер. Все они были исполнены.

Вскоре к нам присоединился студент-математик из МГУ Димон Митрофанов, работавший продавцом в коммерческой палатке у входа в гастроном «Новоарбатский». Свободная торговля превратила Новый Арбат в базар: вдоль всей улицы стояли киоски, наполненные товаром. Их было чуть ли не больше, чем в двух других средоточиях киосков — на площади перед Киевским вокзалом и в скверике за ЦУМом. Димон был моей надеждой: он стал эксклюзивным, а на самом деле просто единственным продавцом дубленок, которые я привез из Турции. «Что-нибудь продалось?» — с надеждой спросил я. «Не, висит пока», — расслабленно ответил Димон. Это был тот самый Митрофанов, который учился с Остапишиным в одном классе и жил над «яйцом» на Дорогомиловке. Димон пришел не с пустыми руками. В кармане штанов у него была бутылка «Московской». С ней мы поступили так же, как и с первой, — долили в вазу. Митрофанов для отвода глаз попросил «Гиннесс» и стал запивать им водку, приговаривая: «Пиво не пьянство, пиво — наслажденье, пиво нам служит средством общенья».

В одной из таких коммерческих палаток: на Новом Арбате сбывал дублёнки и прочие товары мой приятель Митрофанов. Палатки стояли на правой стороне по направлению в центр.

Общение началось сразу. Сначала Митрофанов похвастался огромным синяком на локте — поскользнулся на Смоленке, а потом пустился в рассказ о том, что начал брать уроки английского: хочет компенсировать языковые пробелы, оставленные физико-математической школой. «Жаль, практики нет», — посетовал Дима. Я огляделся по сторонам. Вокруг сидели иностранцы. Тогда они казались людьми из другого мира, инопланетянами. В каждом чудился образованный миллионер или, по крайней мере, обеспеченный человек. Причем с высокими моральными ценностями. Правда, сидели они с сомнительного вида русскими девушками.

— Слушай, — пришла мне идея в голову. — А ты здесь попрактикуйся.

— Дело говоришь! Здесь ведь подходящее место для этого, — оживился Митрофанов.

Он отхлебнул для храбрости из вазы и пошел по столам. В тот вечер он побеседовал со всеми присутствовавшими интуристами. И с каждым начинал одним и тем же вопросом: «Хеллоу. Ду ю хэв э сигарет?»[83]. Не дожидаясь ответа, он обезоруживающе улыбался, по-дружески хлопал иностранца по плечу, оценивающе смотрел на его спутницу и задавал второй, чудовищный вопрос, который больше смахивал на утверждение: «Ю ноу, ер герл из э проститьют»[84].

Как ни странно, обошлось без последствий. Наоборот, иностранцам импонировал панибратский тон Митрофанова. Они веселились, живо вступая с ним в дискуссии, смысла которых он уже уловить не мог, да и не хотел, поэтому и переходил от стола к столу, подмигивая мне и напевая песенку из старого туркменского фильма: «Только у любимой могут быть такие нэобыкнавэнные глаза»[85].

Митрофанов радовал не в первый раз. Пару недель назад в снежную пятничную ночь мы с Севкой мчали на электричке до станции «Кутуар» Савеловской железной дороги. Оттуда, чудом договорившись с местными гаишниками на пустой неосвещенной площади у станции, по заснеженной дороге долетели на милицейском УАЗике-«козле» до дома отдыха «Аксаково». С гаишниками расплатились надкусанным батоном белого хлеба. В «Аксаково» ждали Остапишин, Лаврик и Митрофанов с девушкой. В единственном снятом трехкомнатном номере стояло три кровати. Жребий рассудил: мне спать на полу в коридоре. Я улегся, надеясь быстро заснуть. Не тут-то было. Всю ночь за дверью Митрофанова раздавалось сопение. Ух-ух-ух-ух! Как усиливающийся прилив волны, как ветер, стремящийся стать бурей! Ерзая на жестком полу, я чувствовал: нарастает напряжение в комнате дона Хуана, пружинит дверь, изо всех сил петлями хватающаяся за косяк, чтобы устоять под натиском эмоций. Время от времени Митрофанов выходил ко мне и, улыбаясь до ушей, просил лишь об одном: «Воды!». Под утро он выполз в последний раз, вытер пот со лба и слабым голосом вымолвил: «Рекорд! Семь раз!», после чего удовлетворенно напел: «Я подарю вам хризантему и мою первую любовь«…Из «Шемрока» мы уходили на бровях, поддерживая друг друга боками. Ночевать я поехал к братьям Немчиновым на улицу Студенческую рядом с Кутузовским.