Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик Страница 31

А дальше пошло, как в известном правиле домино: одна костяшка упала — валится друг за другом весь ряд. Савин и Наталья давно страдали болезнью кишок. Смерть Дмитрия резко болезнь обострила. Наталья прямо сказала: «Умру от горя»…

И осталось Лыковых двое.

Время поставить точку. Вчера вечером я внимательно оглядел памятные вещички, привезенные из тайги. Краюшка черного страшноватого «хлеба», еловый посошок, даренный стариком Карпом мне на дорогу, туесок, с которым Дмитрий ходил на рыбалку.

Перебрал снимки, сделанные на Абакане.

Дорогие лица друзей-геологов! Вспоминаю их с благодарностью. И не потому только, что во многом помогли журналисту. Волею случая Волковское железорудное месторождение оказалось вблизи житейского тайника Лыковых.

Аскетизм, фанатичная исступленная вера в потусторонние силы вошла в соприкосновение с нормальной человеческой жизнью. Люди, которые жили исключительно верою в бога, повстречались с людьми, у которых само слово «бог» способно вызвать улыбку. И у этой второй стороны вполне хватило мудрости, доброты, чуткости постигнуть бездну трагизма одинокой таежной семьи. Никто не соблазнился Лыковых перевоспитывать, никто над ними не посмеялся, не упрекнул, не взялся переселять их в «нормальную жизнь». Им помогли всем, чем только было возможно: материальными средствами, советом, участием в их делах. И сделано все ненавязчиво, с полным уважением человеческого достоинства, с чувством такта и меры.

Я далек от мысли, что как-то иначе отнеслись бы к людям такой судьбы в любом ином месте, — сострадание свойственно человеку как таковому. И все же в истории этой особо надо отметить то, что мы называем обычно советским характером. Не берусь утверждать, что в Минусинском геологическом управлении работают не люди, а ангелы во плоти. Человеческий мир сложен, в нем много хорошего и дурного. Но в случае с Лыковыми мы видим появление того, чем советские люди всегда гордились: доброту, сердечность, способность протянуть руку терпящему бедствие. «Без вас не можем теперь», — сказал отшельник Карп Лыков бурильщику Ерофею Седову. В этом особом случае это исключительно высокая благодарность.

…Размышляя сегодня, какое подходящее слово найти в окончание этой маленькой повести, я увидел: к двери идет почтальон. Мне письмо. От кого же? Оттуда, от Ерофея!

Пишет Ерофей, что все в порядке у них в Абазе и в дальнем таежном поселке. Буренье идет своим чередом. Крючки, посланные из Москвы на всю братию рыболовов, получены.

Лес в пойме у Абакана стоит уже золотой. Все живы, здоровы, шлют привет, вспоминают.

Главные новости две: «поставили телевизор в поселке, и приходили в гости дед Карп и Агафья».

Телевизор, как написал Ерофей, «сигнал хватает прямо со спутника связи, видимость — во!» Но поставили эту новинку уже после прихода Агафьи и деда. То-то они бы поохали: это что же измыслили!

Жили они в поселке три дня. Попросили помочь — вырыть картошку.

«Поможем! И со стройкой поможем. Мы их тут называем «подшефные». Едак!» — ввернул Ерофей под конец лыковское словцо.

Карп Осипович, привыкнув к геологам, стал улыбчив.

Хорошая весть. Она вдохновила меня сочинить Лыковым письмецо. Исписал две страницы. Усердно печатными буквами, вспоминая реченье какого-то древнего Пимена: «Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Попросил в письме Агафью и меня порадовать таким же писаньем. Положил в конверт письмецо — и впору смеяться: адрес «на деревню дедушке» в этом случае слишком точен. Дедушка есть, а деревня?

Послал Ерофею с просьбой о передаче по назначению.

Представляю, как долго будет идти письмо. Самолетом — до Абакана, потом почта его отвезет в Абазу. Там Ерофей положит письмо в боковой карман теперь уже зимней спецовки и «Антоном», меняющим вахту буровых мастеров, улетит к далекой таежной точке на Абакане.

Не тотчас к Лыковым Ерофей соберется — дела, и не рядом живут. Пойдет наконец, не один, «со товарищи», уже по снегу и когда Абакан можно будет по льду перейти.

Представляю путь в гору. Альпинистом тут быть не надо, но все же нелегкое дело — занесенной тропою…

Зимой избушка особенно одинока. Дымок струится из трубы в стенке. Постучат гости в дверь: живы?! Карп Осипович, лежавший на печке в валенках, вскочит немедленно: «Ерофей!» Агафья заквохчет, запоет своим голоском: «А мы жде-ем, жде-ем!» Ну, то да се. Орехи обязательно — в угощенье пришедшим.

И тут Ерофей говорит: «А вам письмо из Москвы!»

«Что, что? — скажет дед. — Ну-ка, Агафья, лучину!»

Нет, в честь гостей будет зажжена свечка. Агафья станет водить по строчкам испачканным в саже пальцем — читать мой листок таким же голосом, каким читает она «Отче наш».

Ерофей скажет, что надо бы человеку ответить на письмецо. Дед, подумав, может, с ним согласится: «Едак-едак, надо бы отписать». А уж если будет сказано так, то Агафья возьмется за «карандаш с трубочкой».

И следует ждать мне письмо с печатными старославянскими буквами. (Вот они у меня в одном из блокнотов!) Как будто из XVII века письмо…

Вот такая история… Мы, возможно, вернемся к ней в новом году. Во всяком случае, писем с реки Абакан я буду ждать с нетерпением.

Фото 3. Томской, Н. Журавлева и В. Пескова.

 9,10,13,14,16,17,19, 20, 22 октября 1982 г.

Пять его сыновей

(Проселки)

Вот они в сборе у отцовского дома и рядом с отцом. Слева — младший Сергей и старший Иван, крайний справа — Геннадий и рядом с ним близнецы — Анатолий и Александр. Шесть мужиков — Садовниковы.

Отца зовут Сергей Афанасьевич. Когда снимались, он, поправляя на голове свою «мичуринку», пошутил.

— Ну, скобари, в одну шеренгу становись!

И получилось что-то вроде боевого подразделенья с веселым, признанным и почитаемым командиром отцом.

Завидно стать вот так рядышком с сыновьями. Пятеро. Один к одному. Здоровые. Веселые. Работящие. И не рассыпались, как горох из стручка, по белому свету, живут где родились. Сказал отец одному: «Собери-ка ребят» — и вот они вечером после работы явились все вместе к родному дому в семидворную приозерную деревеньку Грибно.

Ранний осенний вечер. Топится русская печь, бросает на стены красные блики света. На середину комнаты сдвинут стол — его всегда так ставят, когда собираются вместе. На столе в тарелках и чашках капуста, соленые помидоры, грибы («не зря же в Грибно живем!»). Блюдо горячей картошки, две сковородки некрупной плотвы, пойманной к ужину. Шесть крепких людей да после работы все стоящее на столе как будто за себя кинули. «Мама, что там еще?»

Мать Зинаида Федоровна, привыкшая к этим запросам, вынимает ухватом из печки чугун горячего варева.

— Как едим, так и работаем! — весело щурит глаза в подначке озорной Анатолий.

— Работяга… — Ширяет пальцем в бок Анатолию рядом сидящий Геннадий. Это на случай, если бы гость вдруг принял шутку за похвальбу.

— Секретарствуешь! Дома норовишь секретарствовать? — Анатолий хватает брата за холку, и тарелки от возни за столом начинают подрагивать.

Отец добродушно смеется. Мать грозится огреть обоих ухватом. Старший Иван, сидящий рядом со мной, объясняет: Геннадий выбран недавно освобожденным партийным секретарем, он сейчас примеряется к новой для себя роли и вполне понимает: самую первую критику, ежели что не так, услышит вот тут, за столом, от братьев и от отца.

Гость в доме. Газетчик. Приехал специально увидеть отца и пятерых его сыновей. По опыту знаю: в таких случаях душу свою нараспашку не держат. Нужно время — растопить ледок настороженной сдержанности. Тут же все настежь. Никаких недомолвок, полная откровенность.

Суждение друг о друге и о делах — с шутками, подковырками, равная доля которых перепадает и гостю.

Чувствую себя в этот вечер, как будто и я вырастал в этом доме, грелся на печке, надевал висящий у двери старенький кожушок, слушал собачий лай за окном, ел, обжигаясь, картошку, капусту, моченые яблоки.

Мать с ухватом у печки. Отец в меховой телогрейке и старых валенках у стола… Хорошо знаю: представленье о счастье у многих людей связано с такими вот встречами в отчем доме.

В сутолоке жизни возможность увидеться с матерью и отцом, с братьями, сестрами у родимого очага — как островок для плывущего в море, как ощущение прочного тыла в сраженье. Для матери и отца тоже наивысшая радость — увидеть рядом взрослых своих детей. Но ох как часто эти желанные встречи мы все откладываем — дела, далеко ехать, еще что-нибудь. И как сиротеем мы, взрослые, как остро ощущаем потерю, когда уходит под воду маленький островок.