Эвелина Пиженко - Когда осенние печали. Часть 2. Страница 31

…Домой в этот день ноги не несли. Александр не знал, что вчера Анна записалась на приём к Казакову, и, увидев её, он сразу бы заподозрил неладное. Рассказывать ему об унизительном визите не было сил — Аня чувствовала себя раздавленной и морально, и физически, к тому же ей было ужасно стыдно.

Она могла бы рассказать об этом кому угодно, только не Саше. Ведь он её боготворил… Для него она была женщиной, умевшей с королевским достоинством держать все удары судьбы… И признаться в добровольном унижении — всё равно, что пасть, быть растоптанной в его глазах.

…Чувство униженности давило. Анне ужасно хотелось сбросить с души эту каменную глыбу, услышать в ответ слова сочувствия… да-да, именно — сочувствия. Всё-таки, она обыкновенная, слабая женщина, и ей ужасно хочется, чтобы её пожалели… И пусть это будет чужой человек.

…Ноги как будто сами несли её в сторону телефонной будки. Конечно, Мила — не самый лучший собеседник в таких делах, но она обязательно выслушает…

"Только бы Милка была дома".

— Алло… — неожиданно прозвучавший в трубке голос Леонида заставил Анну вздрогнуть, — Слушаю.

— Лёня, здравствуй… — Анюта на секунду замешкалась, поэтому вопрос прозвучал не совсем уверенно, — Мила дома? Позови её, пожалуйста…

— Аня, это ты?.. — он сразу узнал её по голосу, — Аня!..

— Да, я… — она проговорила это как-то глухо, — Милу позови?..

— Что с тобой?.. — его тон стал тревожным, — Что-то случилось?!

— Нет, ничего… — она немного помолчала, — Мне Мила нужна…

— Она ещё не вернулась с работы. Ань, с тобой всё в порядке?

— Не вернулась?.. — проглотив застрявший в горле комок, Анна почувствовала, как предательская слеза чертит горячую дорожку по холодной щеке, — Ладно… Тогда извини…

— Аня, подожди! — видимо, испугавшись, что она повесит трубку, Лапин окликнул её громко, торопливо, — Ты из дома звонишь?

— Нет, из автомата.

— Из какого?.. Ты с кем-то… или одна?..

— Я одна.

— Говори, куда подъехать…

…Через двадцать минут чёрный "Лексус" Леонида притормозил у здания, на которое указала Анюта. Всё ещё сомневаясь, правильно ли сделала, что согласилась на это свидание, она нерешительно шагнула к автомобилю — выскочив из него, Лапин галантно распахнул перед женщиной пассажирскую дверь. Уже сидя в тёплом салоне, Анна почувствовала, что очень замёрзла. Не говоря ни слова, Леонид сам пристегнул её ремнём безопасности и, нажав на газ, резко тронул с места.

Кафе было небольшим, уютным и почти безлюдным в этот час. Расположенное на одной из окраин огромного города, оно казалось сейчас надёжным убежищем от всех бед и тревог, обрушившихся в последнее время на хрупкие Анютины плечи. Рюмка коньяка, которую Леонид заставил её выпить, приятной, обжигающей волной прокатилась внутри, слегка ударила в голову.

С ужасом чувствуя, как начинает дрожать подбородок, Аня опустила лицо на ладони: горячие слёзы крупными каплями упали сквозь пальцы на красную, со стрелками от сгибов, скатерть. Глядя на её вздрагивающие плечи, Лапин молчал, видимо, решив переждать, пока женщина успокоится, но прошло уже несколько минут, а Анна так и не смогла прийти в себя.

Неожиданно поднявшись со своего места, он обогнул столик и, отодвинув свободный стул, присел рядом… Почувствовав себя в кольце его рук, Анюта бессильно уткнулась в мужское плечо.

…Она уже перестала плакать, но так и сидела в объятиях Лапина, не в силах пошевелиться. Наконец, будто опомнившись, слегка отодвинулась и провела рукой по мокрому лицу. Стало неловко… но не оттого, что её обнимал посторонний мужчина. От Леонида пахло свежим парфюмом, он был идеально выбрит — она заметила это, когда невольно коснулась щекой его подбородка… Анна вдруг подумала, что макияж, который она накладывала утром, перед работой, смылся слезами, стёрся носовым платком… и искусанные в отчаянии губы краснеют вовсе не от помады. Даже не глядя на себя в зеркало, она могла представить и свои опухшие веки, и растрепавшиеся волосы. Бросив взгляд на Лапина, она невольно провела ладонью по его плечу — шов трикотажного джемпера был влажным от её слёз.

— Прости… — опустив голову, Анна устремила взгляд на свои колени, — Прости меня, Лёня.

— За что?.. — в его серьёзном взгляде сквозило непривычное участие, — Аня, что всё-таки случилось?

Ещё час назад она не знала, как рассказать обо всём мужу… она была готова просто выговориться Милке — не вдаваясь во все подробности, ибо их было слишком много… Но сейчас Анна вдруг подумала, что Леонид — именно тот человек, кому она сможет рассказать всё без утайки — начиная от ссоры с Казаковым-сыном и заканчивая извинениями перед Казаковым-отцом…

…Она рассказала ему даже о той надписи на доске… Она ждала наводящего вопроса, но, бросив на Лапина быстрый взгляд, поняла, что он не собирается выворачивать её душу наизнанку. Она рассказала ему абсолютно всё, заново переживая в душе все обиды, тревоги и сегодняшнее унижение. Он слушал внимательно, не перебивая, и по его лицу было невозможно понять, какие чувства вызывает в нём эта неожиданная исповедь.

…Анна ждала от него в ответ всего, чего угодно: сочувствия, осуждения, предложения выпить и успокоиться… Она приняла бы и то, и другое, и третье — просто как участие, как некий жест… Но то, что Аня услышала в ответ, оказалось для неё полной неожиданностью.

— Ты — умница… — он снова сидел напротив и смотрел на неё своим серым, пронзительным взглядом, — Ты просто умница, Аня.

— Что?.. — она растерянно посмотрела на него, — Ты смеёшься?!

— Ты всё правильно сделала.

— Не надо, Лёнь… — решив, что он просто хочет её успокоить, Анна отчаянно замотала головой, — Правда, не надо. Я всё прекрасно понимаю… просто я не смогла найти другого выхода. Если бы ты знал, чего мне это стоило… Теперь я ненавижу себя… Понимаешь?.. Ненавижу.

— За что? — достав из пачки сигарету, Лапин прикурил от зажигалки и снова поднял на Анну чуть прищуренный взгляд.

— За что ненавижу? — усмехнувшись уголком рта, она второй раз за день пожалела про себя, что не курит, — Неужели непонятно?.. Мне пришлось просить прощения у человека, который сам передо мной виноват. Я чувствую себя полным ничтожеством.

— Почему ты так — о себе? — положив на стол локти, Лапин подался вперёд, — Поверь, я не из праздного любопытства спрашиваю.

— Как почему?! — в её взгляде были и боль, и растерянность, и обида, — Я — учитель, Лёня! Я полностью отдаю себя работе, я даже дома привязана к этой работе, я проверяю тетради, я готовлюсь к урокам, я не считаюсь со своими близкими, в конце концов!.. И вместо благодарности учеников получаю неуважение, оскорбление, если хочешь… только потому, что сынок богатенького папы захотел самоутвердиться перед одноклассниками! Самоутвердиться за счёт моей чести, моего достоинства!.. Я — учитель, Лёня! Но я не имею права защитить себя перед малолетним ублюдком, иначе получу настоящую зуботычину! И я её, в конце концов, получила! Казаков избил моего сына, и на него же повесил всех собак! Мне пригрозили жалобой, разбирательствами, увольнением… За десять лет работы в других школах я не имела ни одного замечания, только благодарности! А здесь мне устроили настоящую травлю… И всё только потому, что я посмела не играть по их правилам! Но они вынудили меня встать на колени… Как я могу себя после этого чувствовать?!

— Ты однобоко судишь о своей ситуации.

— Я?! — от возмущения у Анны перехватило дух, — Я однобоко сужу о своей ситуации?! А ты знаешь, почему я, отличница, окончившая школу с золотой медалью, оказалась в самом задрипанном в городе пединституте?!

— Кстати, да… — Леонид задал этот вопрос с нескрываемым интересом, — Ты же могла поступить в любой престижный вуз.

— А я и поступила. В институт иностранных языков. Только учиться мне там долго не пришлось…

— Почему?

— Не почему, а из-за кого.

— И из-за кого?

— Из-за такого же вот сынка… — Анна кивнула головой куда-то в сторону, — Один сынок влиятельного родителя поставил мне условие — или я принимаю его благосклонность, или мне не будет жизни в этом городе.

— И как же всё разрешилось?

— Я бросила институт и уехала. Через пару месяцев перевелась в педагогический и вернулась… пришлось затеряться в общей толпе. Поэтому я имею право судить о своей ситуации, Лёня. Судить так, как подсказывает мне моя совесть.

— Я не хотел тебя обидеть, Аня… — рука Лапина легла на женскую ладонь, — Можешь мне не верить… но ты — человек, которого мне меньше всего хотелось бы в этой жизни обижать.

— Спасибо, Лёнь… — неожиданно покраснев, Анна опустила глаза, — Мне, действительно, больше не с кем поделиться… Саша не поймёт… он воспримет по-своему, ещё и кинется восстанавливать справедливость…