Ингрид Нолль - Прохладой дышит вечер Страница 31

Тут уже Хуго встает на дыбы. Никакие они, мол, были не девки, а порядочные женщины.

После Антона мне осталась небольшая страховка. Я долго не дотрагивалась до этих денег, но миновал год траура, и жизнь пошла дальше. Я взяла детей и отправилась в отпуск в южную Австрию, в Каринтию, на озера. Тогда немцы снова стали путешествовать, выезжали целыми семьями, например, в Италию, в Римини, пожариться на солнышке. Меня распирало от гордости: подумать только, я, солдатская вдова, еду в отпуск за границу, да еще с детьми, которые до того не уезжали дальше деревни моей невестки Моники. Я сдуру сообщила об этом не только маме и Алисе, но еще и нашей праведной католичке Фанни. Сестрица моя покидала своего пастора на несколько дней в году, чтобы навестить нас, родных, и мое предприятие так ее заинтриговало, что ей страшно захотелось поехать со мной. Я пораскинула мозгами: Ульрих и Вероника уже самостоятельные, у них свои дела, а вот Регина — ребенок пугливый, все держится за мою юбку; жить мы будем не в отеле, комнату у частников снимем, ну Фанни мне поможет с Региной, я буду посвободней. Меня она, конечно, будет опекать, глаз с меня не спустит, ни один мужчина ко мне на десять метров не приблизится. Ну да ладно, пусть едет с нами. И я тут же сообщила ей, что буду рада ее обществу. Отказать ей язык не повернулся.

Это было как в раю. Нам выделили три комнаты в деревенском доме. Постели с пуховыми перинами, кухня и ванная — все в нашем распоряжении. Я взяла к себе Регину, Фанни поселилась с Вероникой, а Ульрих, как единственный мужчина в компании, получил отдельные апартаменты. В хорошую погоду семейство плескалось в Оссиахер-Зее, а мы с Региной на пару учились плавать. Фанни водным спортом не увлекалась, вязала, сидя на берегу. Под ее предводительством мы собирали лисички и польские грибы, а потом вечером на чужеземной кухне готовили сало с луком и грибами.

Наше летнее блаженство было вскоре несколько омрачено. На этот раз не я, а дочка моя Вероника подцепила кавалера. В первый же день каникул она, в вязаном обтягивающем купальнике, присоединилась к ватаге деревенских подростков и резвилась вместе с ними в озере. Они называли ее Верони, и ей это очень нравилось. Но через пару дней у нее уже совсем другое было на уме. Американский школьник, приехавший к бабке и деду на каникулы в Виллах, вынырнул как-то рядом с ней из воды, как тритон, и обрызгал ее с ног до головы. Паренек почти не говорил по-немецки, так что дочке пришлось несколько напрячься и вспомнить весь свой школьный английский. С легкой завистью я позволила ей флиртовать с ним, но тут сверх всякой меры разволновалась Фанни.

— Что ты! Ни в коем случае! Нельзя!

— Да с какой стати? Что такого? Они же всего-навсего гуляют вместе с нами, взявшись за руки, лисички собирают.

— Неужели ты не видишь, как у него глаза блестят? — не унималась Фанни.

Потом я поняла, что сестра была права, еще как права. Ульрих был в основном со своей теткой согласен. Новый наш знакомец ему не нравился: необразованный, навязчивый, вообще какой-то недоразвитый, к тому же еще и косит на один глаз. Регина шпионила за парочкой и даже подбивала на это брата. Старшая сестра измучила ее вечными издевками, и теперь Регина ей мстила. И я не пришла влюбленным вовремя на помощь.

Однажды вечером Вероника пропала. Я вышла в сад с подносом в руках — хлеб, тирольское сало и яичница к ужину. Все уже собрались вокруг деревянного стола, окруженного цветущими флоксами, обычно мы там ужинали. Голодные животы у всех урчали после купания. А где Вероника?

Даже шустрая шпионка Регина не знала. У выдержанной, спокойной Фанни сдали нервы. Ей мерещилось изнасилование, убийство, а все я виновата, распустила девчонку! А мне представлялась моя беременная дочка, которая сломя голову кидается замуж за косоглазого американца. Ульрих побежал в полицию. К сожалению, нам было известно только имя соблазнителя — Стивен, фамилии его мы не знали.

Хуго слушает не дыша. Его Хайдемари таких штучек, конечно, никогда не выкидывала. Так-то вот, милый, понимаешь теперь, бывает, что мать даже в отпуске расслабиться не может, что уж тут о кавалерах говорить.

— И куда же это наша ненаглядная тогда запропастилась? — спрашивает Хуго. — Это за него она потом замуж вышла?

— Да нет. Этот был ее первый американец, один из многих, просто янки с Севера. Она, кажется, из всех штатов перепробовала, пока в девятнадцать лет за своего Уолтера в Лос-Анджелесе не вышла.

Веронику через три дня вернула полиция. Они собирались автостопом в Гретна Грин, ничего у них не вышло, и полиция задержала их в какой-то гостинице. Ох, как вспомню… Кажется, тогда у меня появились первые седые волосы.

— А что Фанни?

Моя сестра встретила Веронику вопросом: «Ты еще девственница?», и бедная девочка, конечно, ей солгала. Дед и бабка Стивена так его отругали, что он у нас больше не показывался. Фанни племяннице не поверила и продолжала всех изводить: я не приучила детей читать перед трапезой молитву, я их распустила. Ее слушала одна Регина. Вероника с отсутствующим видом валялась в кровати, а Ульрих все читал, читал, читал, как сумасшедший, так он и до сих пор читает.

— Что же он читал? — интересуется Хуго.

— Греческих философов. В его годы другие увлекались еще Карлом Маем.[16] Кстати, это был наш первый и последний отпуск всей семьей. Ульрих и Вероника вступили потом в Союз европейской молодежи, который устраивал для молодых людей недорогие автобусные и велосипедные туры.

— А наша младшенькая, наша Регина?

— Она ездила со мной до самого своего замужества. И, честно говоря, зря, с ней было только хуже.

Хуго незачем знать, как Регина, не спуская с меня ревнивого взгляда, отпугнула нескольких весьма интересных претендентов на мое внимание.

— Скажи, Вероника в браке счастлива?

Кто ж знает. Трудно сказать. Не знаю. Как бы то ни было, я виновата перед моими детьми. Права была Фанни: слишком много воли я дала своей старшей дочери, никаких запретов, никаких правил. Она из тех, кому нужен сильный отец, эдакий ветхозаветный патриарх-мудрец. Я сначала позволяла ей все, а потом поздно было притворяться строгой матерью. Там в Калифорнии такие все вольнодумцы, либералы, дочка с мужем от них открещиваются, а жаль. Они, с одной стороны, ханжи немножко, это меня страшно раздражает, но при этом заботятся о больных СПИДом, а вот этим я горжусь.

Счастлива ли она? Счастье относительно. Вот так проживешь жизнь, а потом поймешь, что всего-то пять минут и был счастлив.

— Что это ты, Шарлотта? — теряется Хуго. — Давно ли ты такая пессимистка? Что-то ты стала черства с годами.

— Или просто прозрела.

Самой счастливой я чувствовала себя, когда была в полном одиночестве, с моими белыми розами.

— А со мной?.. — намекает Хуго.

Бог его знает, что он ожидает услышать в ответ. Я всю жизнь ждала, что он придет и сделает меня счастливой.

— Упустили мы наше счастье, Хуго. Да мы никогда и не были долго вместе, — осторожно напоминаю я ему.

Смеется, не унимается. Как я его понимаю. Одна я только и понимала его всегда. Со мной одной он так вот от души мог хохотать. У меня одной был такой темперамент, столько страсти, юмора. А как я была хороша собой и грациозна…

Признаюсь, мне его смех греет душу. Я таю и целую старого проказника. Стукаются друг о друга наши вставные челюсти, и сладкий сон улетает. А чего ж еще ждать в нашем возрасте: скрюченные руки, выпадающие волосы, впалые щеки. А все остальное и вовсе — одни аморфные расплывшиеся очертания, одни силуэты.

Хуго читает мои мысли.

— В старости, Шарлотта, телесное влечение превращается в сердечную дружбу и преисполненную любви заботу.

— Ты когда про сало с луком и грибами рассказывала, у меня прямо слюнки потекли, даже слушать дальше не мог спокойно. Что нам принесли сегодня на ужин?

Пока мы гуляли по городу, очередной молодой человек, получив ключи от моего дома, привез нам всякой всячины. Так, что у нас тут, чем нас сегодня порадовали? Гороховая каша с кассельскими сосисками. Замечательно, а горчицы-то у меня как раз и нет. Уже все остыло, мы заболтались, время пролетело незаметно, лекарства не приняли вовремя и даже постели еще не постелили.

Готовить Хуго не умеет, но фантазировать он мастер. Идем на кухню, будем печь пирог «сделай сам». Из гороховой каши лепим два отличных шарика, Хуго делает из своего сердечки, я — холмик, укладываем все это на противень и посыпаем тертым пармезаном и тмином. Хуго кладет на вершину моего холмика изюминку, получается как будто женская грудь. Сосиски мы размельчаем и тушим в красном вине. Вкус ужасный, а мы хохочем, как два дурачка. Мне снова кажется, что я влюблена в Хуго, но он тут же оставляет мне отскребать запекшийся почерневший противень, и все мои мечты опять испаряются. Когда я сгребаю и выкидываю в помойное ведро остатки одного сердечка, из желто-зеленой гороховой массы со звоном выкатывается обручальное кольцо Хуго, падает на заляпанные бумажные салфетки, скатывается в фильтр от кофеварки и исчезает среди истлевших лепестков моих роз. Кряхтя, Хуго лезет в помойку, копается в мусоре, перебирает его, ищет кольцо и все ругается. А я и пальцем не пошевельну, только стою, смотрю на него и улыбаюсь.