Анатолий Ким - Остров Ионы Страница 31

Когда жизнь по возрасту и по благополучному исполнению всей жизненной программы существенно приблизилась к завершению, Стивен Крейслер оглянулся и увидел, что он точно исполнил то самое предписание, которое в молодости прозвучало внутри его уха приятным мужским голосом: он заработал и положил в банк предначертанные полмиллиона и стал жить в своем собственном доме на окраине Олбани. Семейная жизнь у него не сложилась, хотя в Риме предположительно у него должен был быть сын, рожденный от итальянки, после развода с ним уехавшей в Италию… Итак, глухой ночью явилась к нему в спальню не эта бывшая жена Стивена Крейслера, а та почти незнакомая русская девушка, которую он встретил однажды в молодости. Она была в точности такою, как в день их встречи. Многочисленные крупные веснушки, обсыпавшие ее хорошенькое личико, словно птичье яйцо, были не только не припудрены, а умело подчеркнуты розовым гримом, наложенным на верхние веки и окраины скул, — собственно говоря, если бы не эти милые веснушки, Стивен и не узнал бы вновь, после столь давнишней, единственной встречи, Наталью Мстиславскую. Она явилась как раз в тот миг, когда спящему Стивену Крейслеру снилась его бывшая жена-итальянка, и он, проснувшись, довольно дружелюбным тоном молвил ночной гостье:

— Как это вы сумели войти в мой дом? Впрочем, я могу предположить, что сон мой продолжается. Или кто-нибудь из нас двоих только что умер и получил Большую Свободу… И теперь может гулять за пределами своей жизни, где хочет. Даже по чужим снам.

— А что, без этого никак нельзя? Ну, получить эту вашу Большую Свободу по-другому нельзя?

— Не умирая, что ли? Я не знаю… Но мне кажется, что нельзя.

— Можно, мистер, можно! — улыбнувшись, возразила Мстиславская. — Вот я же пришла к вам СВОБОДНО, а я не помню, что мне пришлось умирать.

— Тогда, возможно, это я сам? Хотя тоже не помню… Я бы, наверное, что-нибудь да и заметил, что-то почувствовал бы?

— Разумеется. Совершенно ничего не заметить нельзя.

— А вы, мисс? Каким образом вы получили Свободу, если вы не…

— …Очень холодно было… это я помню… Я плыла по холодному морю. Почти доплыла до острова. Я была черной собакой с длинными висячими ушами. Когда плыла по морю, уши мои плыли по воде рядом с моей головою.

— Как и почему вы… черная собака… оказались в море?

— Того я не знаю. А вам разве известно, почему вы оказались здесь?

— А что за остров был, к которому вы подплывали?

— Это остров Ионы, возле Камчатки. Я почему-то должна была быть там. Наверное, я упала в море с проходящего мимо японского китобойного судна. И вот, когда я совсем замерзла в холодной воде, мне почему-то вспомнились вы…

— Но позвольте, черная собака — и вы? Как это прикажете понимать?

— Наверное, я была превращена в черную собаку. Или внедрена в нее.

— Кем? За что?..

— Не знаю. Словом, я вспомнила про вас, про то, что вы говорили на молитвенном собрании квакеров, и подумала: а получилось ли у него заработать полмиллиона и построил ли он свой дом? То есть вы, мистер… мистер…

— Крейслер. Стивен Крейслер.

— И вот в следующее мгновение я оказалась здесь, у вас, мистер Крейслер. Извините, что в такое позднее время.

— Значит, вас «внедрили» в черную собаку… А меня вот никто ни во что не внедрял… Как закончил университет, так и поработал юристом в нескольких крупных фирмах, затем открыл свою адвокатскую контору… Я честно заработал свои деньги, осуществилась и моя американская мечта… Но меня никто никогда ни во что не превращал.

— О, бедный мой американский мечтатель! Не надо печалиться. Сейчас и вас подвергнут превращению, как и меня… Это делается просто, с помощью Слова…

— В результате чего вы, мисс…

— Мстиславская.

— …вы, мисс Мстиславская, снова оказались молоды. Я же перед вами больной, полудохлый старик.

— А вы посмотрите на себя в зеркало.

— И… что?!

— Просто подойдите к зеркалу и посмотрите на себя. Кажется, вас превратили… в самого себя, мистер Крейслер, — но помоложе…

Через несколько минут после этого разговора два полупрозрачных силуэта поднимались по длинному, отлогому автомобильному пандусу к зданию университета — потихоньку шагнули они с крыши высоченного коричневого небоскреба, похожего на воткнутую в клумбу колбасную палку, и зашагали по воздуху. Отныне в Америке они были свободны от трудов зарабатывать доллары, чтобы тратить их, — много зарабатывать, чтобы много тратить. Я освободил их от этой суровой американской повинности и направил к Тихому океану, на запад, в сторону острова Ионы.

Они не видели меня, как видел Я их, и, даже не заметив того мгновения, когда были выведены мной из зоны жизни — нижней земной жизни, — преспокойно зашагали по небу аки по суше, в оживленном разговоре распознавая друг друга… В нижней зоне жизни вышло так, что эти люди только однажды встречались, в молодости своей, поговорили совсем немного и жизнь до старости прожили друг без друга. И если бы не моя воля, так бы и преспокойно умерли в общем порядке, а встретились бы они в Онлирии или нет, это еще вопрос.

Америка — огромная страна, я имею в виду Соединенные Штаты, и неспешным образом проходить над нею, разглядывая сквозь толщу воздуха ее поистине бескрайние просторы, было делом захватывающим. С высот Онлирии наши герои вполне удостоверились в том, что их страна и на самом деле могущественна и прекрасна. Оба они были патриотами, но из них двоих более патриотичной предстала Наталья Мстиславская, потому что она, шагая по ровным перистым облакам над каким-то равнинным центральным штатом, вдруг приостановилась и, обернувшись к следовавшему за нею Стивену Крейслеру, стала чуть ли не с угрожающим пафосом восклицать, тыча пальчиком вниз, в прореху меж облаками:

— Америка! Это Америка!

О чем-то глубоко задумавшийся Стивен Крейслер от неожиданности словно запнулся о завиток облака и, качнувшись, выехал за его край метров на тридцать сразу. Склонив лысоватую голову, он вгляделся в этот провал под ногами — и где-то очень далеко, на самом дне, различил словно наклеенные на желто-бурой плоскости равнины ярко-зеленые, абсолютно круглой формы заплаты.

— Но это же фермерские поля! — сообразив, воскликнул Стивен.

— Да, поля! — с прежним пафосом, высокопарно продолжала Мстиславская, вдохновенно глядя в глаза спутнику. — Американские суперрациональные поля! Автоматизированная распашка земли по кругу! Ведь мы кормим хлебом весь мир!

— Кормим, конечно… — усмехнулся он. — Заваливаем всех дешевым хлебом, а их собственный заставляем закапывать в землю.

— О, мистер Крейслер, да вы, я вижу, не патриот своей страны! Вы что, коммуняка?

— Нет, я квакер. В политику не лезу. Но в молодые годы работал юристом в одном хлебном синдикате, и я видел, как это делается.

— А я всю свою молодость прожила в бедности. Очень часто и куска хлеба не было. Мои родители были эмигрантами из России. Маленькими детьми их вывезли сначала в Европу, потом они выросли и перебрались в Америку. Пытались всю жизнь снова подняться наверх, но так и не выкарабкались. Мой отец, потомок князей, был таксистом. Я жизнь прожила в прекрасной Америке, глядя со стороны, как в ней прекрасно живется другим. Словно во сне все это было! Но никто не виноват, что так у меня получилось, такая была моя карма, не так ли, мистер Крейслер?

— Называйте меня просто Стив. Ведь мы уже снова, кажется, стали молодыми.

— Это мы только кажемся такими. А на самом деле… ах, мистер Крейслер… Стив… Как же это снова можно стать молодым, если молодость давно уже прошла? жизнь пролетела, как сон?

Тем временем спутники пересекли долину полупрозрачных перистых облаков и вышли на воздушную территорию сплошной облачности. Облака в ней шли чуть пониже уровнем, но были столь плотны, что уже ни пятнышка не проглядывало снизу, и ровная тускло-серая пустыня тянулась до самого едва заметно искривленного, страшно далекого края небес. И вдруг над этой войлочной пустыней плотной облачности появился быстро летящий одинокий самолет. Длинный ряд иллюминаторов вдоль его фюзеляжа отсвечивал вечернее солнце, отчего казалось, что в самолете начался пожар и он исходит изнутри огненными брызгами.

— Интересно, люди там видят нас или не видят? — сказала Мстиславская после того, как воздушный лайнер исчез вдали и гул его двигателей стих. — Когда мне приходилось летать в самолетах, я любила смотреть в окно на землю, на облака. И мне всегда казалось, что я вот-вот увижу какие-нибудь похожие на людей существа, заоблачных жителей. А вам так не казалось?..

— Признаться, нет. Я всегда помнил, что за бортом пятьдесят градусов холода по Цельсию. И что человек тяжелее воздуха и на него воздействуют силы гравитации. Да и теперь, несмотря на всю очевидность этой нашей прогулки, я не представляю того, что мы и на самом деле существуем и что нас даже могут увидеть из пролетающего самолета… Дайте вашу руку.