Абель Поссе - Путешествие в Агарту Страница 31

Танцовщица всегда уходит, когда я засыпаю.

Ее не было две ночи, но вчера она пришла. Она натерла мне поясницу какой-то мазью. Она удивительно искусна в ласках, которые превращаются у нее в массаж. Вот она кое-где касается моих позвонков большими пальцами. Я чувствую, как теплая волна окатывает позвоночник и спускается по костям до самых пяток. Кажется, словно она разлила внутри меня теплый бальзам, животворящую влагу.

– Это спинной мозг тигра. Ты станешь тигром, – сказала она по-китайски.

Это были первые слова, которые я от нее услышал. Она рассмеялась, но вскоре притихла и посерьезнела, вновь охваченная желанием.

– Кундалини, – сказала она. – Дремлющая змея.

– Скажи, как тебя зовут, – произнес я.

Но она уже начала ласкать меня губами. Она находит самые неожиданные уголки моего тела. И, насколько возможно, оттягивает мой страстный, предсказуемый ответ.

Она целует меня своим цветком. Она владеет его губами не хуже, чем руками или ртом. Так она целует меня в затылок, в уши и наконец находит мой рот, и мы сливаемся в долгом судорожном объятии.

Она избегает взгляда и слов. Мы все выражаем только телом.

– Кундалини, – повторяет она. Но в ответ на мои расспросы продолжает молчать.

Я взял ее лицо и попытался приблизить фонарик, но она одним ударом сбросила его с помоста. Мне отдаются только ее губы. Ее лицо всегда покрыто белой мазью, и она не позволяет мне прикасаться к нему.

Я записываю слова Ли Лизанга, сказанные во время разговора о Танцующих:

«Тулпа – существо, созданное чьим-то психическим усилием. Кто-то создает ее или управляет ею. Чаще всего случается, что люди вдыхают их, и те вытесняют их из тела. В Тибете вы наверняка слышали о тулпах, господин Вуд…»

«Создатель тулпы может потерять контроль над ней. Не удивляйтесь, все так называемое «образование», которое так ценят люди в ваших странах, – не более чем дело рук тулп».

«Знаменитые проститутки часто отправлялись на поиски мест, подобных этому. Они устраивали дорогие паломничества, взяв с собой всю свою роскошь, своих управляющих и служанок. Эти женщины обладали большой властью, были связаны с могущественнейшими в Азии кланами. Они приезжали, уже затронутые страхом перед болезнями, старостью, смертью. Они поглощали силу янь, высасывая ее из своих любовников».

«Кхадомы[103] странствуют по разным мирам. Это очень хрупкие существа, воплощение женственности. Они пролетают сквозь так называемую реальность, как бабочки, и на крыльях у них таинственные знаки. Они зажигают то единственное, что нужно поддерживать в себе, если выбираешь жизнь, – любовь. Кхадомы…»

Сейчас мне кажется, что все в мире крутится вокруг моих чувственных странствий с удивительной ночной возлюбленной.

Три ночи подряд я прождал ее, время от времени засыпая. Мне снились только эротические сны.

После обеда я отправился смотреть на церемонию Танцующих, но медлительность их движений и размеренная музыка вывели меня из себя, хотя раньше завораживали.

Я подумал, что одно из этих хрупких тел, которые сейчас двигались так одинаково и чинно, было причиной охватившего меня любовного безумия. Но с этими масками и в одинаковой одежде их невозможно было различить.

Но когда я уже совсем отчаялся, она вернулась. Мне показалось, я услышал шепот, будто кто-то о чем-то спорил, понизив голос, возле каменного пруда. Я сделал вид, что сплю, и она разделась у моей циновки.

Ее жаркие, напряженные бедра и лобок едва касались моей спины. Ее тепло и аромат окутывали меня. Все случилось еще один раз.

Меня охватило желание, неистовое, почти несдерживаемое. Обняв ее, я испытал огромное наслаждение. Я вообразил, что она тоже соскучилась за три дня разлуки. Ее вздохи показались мне глубокими, страстными и отчаянными. Мне показалось, что рядом есть кто-то еще. Я обернулся и увидел в дверях силуэт другой танцовщицы.

– Если ты согреваешь мою сестру, сможешь согреть и меня, – ясно произнесла она по-английски. Тогда я подумал, что они бирманки.

Но моя возлюбленная издала возглас, полный гнева и удивления, и одним прыжком соскочила с помоста, кое-как прикрываясь одеждой.

Гостья не уходила. Сейчас, когда я пишу об этом, мне кажется, что голос ее звучал твердо, как будто взрослее, словно она была наделена властью. Говорили они, судя по всему, по-тайски.

Послышался сердитый шепот, и моя сообщница (как еще я могу назвать ее?) разрыдалась. Она быстро надела длинное шелковое платье, застегнула сандалии и обняла гостью, не переставая плакать. Так они ушли, перешептываясь и обмениваясь сердитыми возгласами. Я видел, как они удалялись по тропе вдоль канала.

Я не знал, что делать. Меня охватило какое-то странное уныние. Я был не в силах пошевелиться. Я понимал, что все это ни к чему, что здесь есть что-то губительное или запретное. В любом случае это тайное ночное приключение не сулит мне ничего, кроме опасностей и бед.

Я стал пленником чувственности, которая оказалась сильнее, чем я мог предположить. Оборвалось мое странствие, постепенное молчаливое узнавание. Я знаю, что нелегко будет снова привыкнуть к одиночеству.

Это никак нельзя назвать словом «любовь».

Все это выглядит почти смехотворно, но отрешиться мне не удается.

Дата на чистом листе вызывает у меня ощущение неловкости. Это свидетельство напрасно потраченного времени. Времени, проведенного в сомнительном ожидании в этой печальной местности, на пороге последнего этапа.

«Три месяца ждал генерал Хаусхофер ламу Гомчена Ринпоче в Киотском храме в 1904 году», – сказал мне профессор Хильшер во время нашей последней встречи в Берлине. А теперь и слово «Берлин» звучит для меня как нечто далекое. Весь тот мир кажется принадлежащим четвертому или пятому, измерению. Нереальность, безвременье, антивремя или надвременность этого мира, затерянного на окраине, в конце концов подействовали на меня.

Ближе к вечеру меня охватывает невыносимое уныние.

Мне бы так хотелось, чтобы вернулась моя сладостная тулпа. Мне не хватает ее игр, в которых мои кажущиеся победы и обладание всегда оказываются лишь этапами нескончаемого пути.

В своей последней игре моя танцовщица научила меня сдерживать оргазм. Она все объяснила жестами, не прибегая к словам. Потом она повела меня от кажущегося разочарования к странному ощущению, удивительному состоянию, которое она усилила, массируя мне определенные точки на позвоночнике.

Ее игры несут в себе неведомую мне мудрость. Тело, аромат кожи и дыхание цветка делают ее невыразимо привлекательной. Мы привыкли видеть в сексе потребление и ждем кульминации, а моя возлюбленная, судя по всему, видит в нем путь постоянного восхождения.

Ночью она вернулась.

Она подарила мне недвусмысленное, нескончаемое объятие. Мы продолжали быть вместе уже за пределами оргазма. Я дышал ее дыханием. Мой воздух был ее воздухом, мой член – ее членом, а я был ее женщиной.

Тогда я понял, что оргазм, эта «высшая цель», эта вершина эротических достижений, – не более чем граница. Одним словом, оргазм – это то же время. Те же наши часы. Это еще одно звено в цепи тюремных камер, воздвигнутых нашей Великой Культурой.

Наслаждение было очень острым. Я почувствовал, как во мне поднимается неудержимая волна благодарности к ней, но не знал, как ее выразить. Потом я уснул, умиротворенный, омытый ее любовной росой. Я ощутил бесконечную безмятежность, как будто впервые в жизни, которую понимал как движение, героическое, воинственное, я провалился в складку времени. Материнского времени, изначального, вселенского, неделимого. Как будто бытие и действие слились воедино в пребывании. Просто пребывать в мире, избегая вреда и боли. То, на что никогда не будет способен наш грозный «Запад».

Меня разбудили голоса, они спорили горячим шепотом, как накануне. Гостья вернулась. Моя возлюбленная едва сдерживала слезы.

Мне показалось, я разобрал фразу гостьи, которую можно было бы перевести так: «Если ты не пойдешь, я остаюсь».

Я постарался сделать вид, что крепко сплю. Рядом с нами заскрипел помост: гостья укладывалась, накрываясь нашей простыней из льняных волокон.

Я никак не мог уснуть, тело захватчицы влекло меня. Она дышала глубоко, словно уже собираясь заснуть, но потом повернулась, и я почувствовал, как ее бедро коснулось моего.

Я медленно высвободился из объятий своей возлюбленной, которая, казалось, спала, и стал поворачиваться, пока не оказался лицом к лицу с вторгшейся к нам кхадомой.

Мы обнялись и соединились, испытав наслаждение, свойственное всему запретному и опасному. К уже пережитому возбуждению прибавилось новое. Я почувствовал, что для захватчицы во всем этом есть привкус мести. Мы сдерживали дыхание. Казалось, наше извращенное удовольствие вот-вот вырвется наружу, разорвав купол навязанной нам тишины.