Евгений Рубаев - Рыбья кровь Страница 31

В столовой Бабаяга разнообразила меню. Вместо макарон с тушёнкой сварганила вермишель. Вермишелинки были тонкие, алюминиевая вилка плохо их цепляла. Многие помбуры ели эту смесь ложками. Бабаяга затеяла опрос:

— Вам на завтрак кофе сделать, или какао?

Все слова она, конечно же, перемежала своими «сука-падла». Вся столовая сразу загомонила:

— Не-не-не! От какао — изжога! Этот порошок «Золотой ярлык» лежит в этом котлопункте ещё со времён Ивана Грозного!

Кофе тоже был из желудей или овсянки, приправленной цикорием. Затворяли его на сухом молоке, которое лежало на стратегических складах шесть лет, а потом ещё на складах ОРСа года два. Запах от такого молока был затхлый, желудёвый кофе давал цвет, как вода в луже. Приходилось из двух зол выбирать меньшее! Запив вермишель с тушёнкой тёплым сладким чаем, Раф поспешил в вагончик в общей массе, чтобы Фархад вновь не подпас его и не стал скрашивать свою скуку досужими разговорами. Такие времяпровождения могут быть опасными для Рафа, братва может пришить кумовство с начальством, а тогда уже не отмоешься вовеки веков! В вагончике сидел Валя-утопленник и травил байки. Раф понял, что ему «везёт». Вагончик, в который поселил его Фархад, был что-то вроде восьмой комнаты в гостинице-заезжей на базе. Помещение служило по совместительству избой-читальней. В этом вагончике постоянно канителился народ.

— Вот повезло мне! — думал Раф, — теперь Утопленник припёрся!

Этого помбура звали так потому, что как-то весной он напился и упал в лужу лицом вниз. Все проходили мимо и думали, что он утонул до смерти. Никто никогда в этих краях, увидев мертвеца, не станет звать милицию. Есть закон:

— Кого первого менты увидят у трупа — тот и есть убийца!

Потом менты уже соберут доказательную базу, отрепетируют с «убийцей» следственный эксперимент, весь этот спектакль отснимут на плёнку. Всё сделают, как надо! Уговорят чистосердечно признаться, что ему, мол, за это срок поменьше дадут и на хорошую зону определят. И, конечно, обманут! Поэтому трупы обегают стороной, отворачивая голову в другую сторону. Вот так и лежал Валя и спал пьяным сном. Как он не захлебнулся? Но, говорят, что ветер его носил от берега к берегу. У него даже туфли какой-то мародёр-бич снял. Бичам — тем всё равно, им ничего не страшно. Их в тюрьму не сажают, хотя они очень жаждут этого! Особенно перед холодами, чтобы не замёрзнуть насмерть в стужу. В тюрьме тепло, кормят, и спать есть где. Но менты их в тюрьму упорно не сажают. Верховой Геббельс говорил:

— Есть строгая тайная инструкция, что бичей в тюрьму не сажать! Всё равно они там не работают. Лагерному начальству надо тоже план давать. А эту публику даже смертным боем не заставишь работать. Самое большее действие к бичам применяют, когда вывозят за город и выкидывают из автозака. Очень сожалея, что бензин на них потратили. А, к примеру, вот в соседней бригаде работал бурильщик Стёпа. Он приехал в отпуск в деревню. Смотрит — мотоцикл стоит. Он его завёл и прокатился по улице. Менты заставили хозяина заявление написать о краже мотоцикла, и вымогали деньги у Стёпы. Он не дал, так его на три года посадили. Пахал там как медный котелок! Бич, он хоть танк угонит, ему ничего не будет!

Теперь на месте рассказчика сидел на табуретке Утопленник и рассказывал, как он в Питере жил. Он сам из бывших интеллигентов, потом допился, с женой развёлся и приехал денег себе на кооператив заработать. Так и остался в экспедиции. Съездит на отгулы, деньги пропьёт и опять на пахоту, на буровую. Только лишь по манере одеваться он от всех отличался. Туфли поэтому у него в луже и сняли. Уж больно они были хороши! Пришёл он босиком в общежитие в три часа ночи, все обрадовались, что он живой. Водкой его отпаивали. А сейчас он рассказывал:

— Сижу я в Питере в парке. Кругом белочки бегают…

— Настоящие, что ли? В натуре, — сказал Ваня-Лист, — их хорошо, если сварить в котелке и порубать, то стоит от них — не сломаешь!

Слово «в натуре» он применял как присказку. Если ещё он говорил, что это было с ним, он прибавлял «бля буду!» — всё вместе получалось «в натуре бля буду!» В вопросе с белочкой он хотел акцентировать, что у Утопленника не «белочка», то есть белая горячка, а что он видел живых белок.

— Ну, конечно же! Белки живые!

— А мы работали на юге Коми, в заповеднике. Там ни одной белки не увидишь. Всех побили на пушнину! — сказал Горденко, старший дизелист. Он отвечал за все дизеля и шлындался большей частью по жилпосёлку и принимал участие во всех разговорах ни о чём, если дизеля работали нормально.

— Так вот, сижу я в парке на скамеечке, белочка подбегает ко мне, я даю ей печенье, а она ест прямо с рук.

— Да ну? — удивился Геббельс.

— Да, можешь белочек, сколько хочешь печеньем кормить, хоть целый день!

— Вот ещё! — искренне возмутился Геббельс, — Чё это я её должен своим печеньем кормить? Мне-то что за это? Нах…й она мне нужна, белочка?!

Ни у кого комментариев не было. Геббельс был один такой парадоксальный негативист из всех присутствующих. Все, включая Геббельса, были люди добрые и отзывчивые. Несмотря на то, что у товарища могли собаку съесть в одночасье! Пока тот замешкался. Это уже были издержки чисто местного характера, не связанные с душевными качествами каждого помбура и дизелиста. Весь контингент делился, в основном, на помбуров и дизелистов. Дизелисты считали себя умнее, потому что им доверили следить за дизелями! Помбуры считали, что дизелисты пошли к дизелям потому, что у них не хватило мужества стать помбурами! У помбуров была перспектива роста до бурильщика. Дизелисты могли стать, максимум, старшим дизелистом, что являло не столь большой отрыв от начальной должности. С этими раздумьями, под рассказы, что в Коми и Сибири всех белок и прочее зверьё давно побили удачливые охотники-коми, а в Украине всякой живности полно, из-за того, что хохлы стрелять не умеют… Раф заснул. Проснулся опять на вахту и стал надевать спецодежду, уже порядком испачканную. Опять зашёл в бурдомик, ему повезло — Фархада с его бестолковыми разговорами не было на месте. Раф направился прямиком принимать вахту, взяв бумажный круг диаграммы, написав на нём дату и расписавшись под ней.

А на буровой был аврал. При начале спуска верховой с вахты Ферзиловича хотел кинуть свечу утяжелённой буровой трубы в элеватор, чтобы взять её с подсвечника на тали, для очередного наворота. И промазал мимо элеватора. Когда утяжеленная труба наклонилась на критический угол, он не удержал верёвку и упустил трубу в угол буровой. Теперь утяжеленная труба косо стояла внутри буровой с угла на угол, по диагонали. Вся вахта, вместе с дизелистами, собралась на полатях верхового, это на высоте тридцати шести метров, и старалась верёвками вытащить утяжеленную трубу и установить её в элеватор. Уже пошли на помощь вновь подошедшие помбуры, сменявшие предыдущую вахту. От такой помощи дел не прибавилось. Мнения разошлись, у каждой из сторон были свои авторитеты, началась перепалка. Слова перепалки снизу слышны не были. Видно было только, как все активно размахивают руками, очевидно обвиняя друг друга. Раф спросил у Ферзилыча о мере труб, в комплекте достающих до забоя и поинтересовался:

— Так что ты всё-таки приходил в вагончик, турбина остановилась?

— Думал, что так. Когда поднял, то увидел, что долото сносилось, вооружения на шарошках совсем нет.

Раф понял, что как раз умничанья с типом долота, когда его вахта наворачивала его для спуска на забой, привело к преждевременному подъёму. Если бы верховой не упустил свечу утяжелённой трубы в угол буровой, они пришли бы сейчас как раз к концу спуска. Поэтому он ничего говорить Ферзилычу не стал, кроме того, что вахту принял, и сразу полез на полати верхового, прихватив с собой стальной строп. Поднявшись по маршевой лестнице, Раф сказал, что все, кроме верховых его смены, свободны, и пошёл по поясу вышки без страховки, со стропом в руках. Помбуры освободившейся смены не стали спускаться вниз, а с интересом наблюдали, что будет делать новый бурильщик. Раф споро накинул удавку на голову свечи утяжелённой трубы, а вторую петлю, чуть поиграв, прицеливаясь, накинул на крюк талей. После этого он спустился на свой пост и на первой передаче приподнял свечу и поставил её на ротор. Верховые закрепили её верёвкой, скинули строп и кинули свечу в элеватор. После — быстро его закрыли. Дальше пошёл процесс нормального спуска. За этот приём в работе в бригаде нового бурильщика зауважали. Уважение к нему всё росло, от вахты к вахте. Дни так и текли: спуск, подъём, бурение. Потом ещё сон, походы в столовую, слушание всяких обыденных простых рассказов, когда помбуры не играли в карты на деньги. И опять: спуск, подъём, бурение. Работа монотонная, изнуряющая, тяжёлая и на холоде. Во время всех этих процессов, время от времени буровиков обливает ядовитым буровым раствором, который намерзает на спецовке толстой коркой. Мышцы от холода сводит, и помбуры ходят внутри буровой на ветру как водолазы. Один исследователь человеческих душ высказал гипотезу: