Ирен Немировски - Бал. Жар крови Страница 31

— Нет.

— Но ты его любила?

— Нет. Я никого, кроме тебя, не любила. Это было до нашей свадьбы.

— Но мы уже любили друг друга. По крайней мере, я тебя уже любил.

— Как я могу тебе объяснить, что произошло?! — воскликнула она. — Двадцать лет прошло. В течение нескольких дней я была сама не своя. Как будто… как будто в меня кто-то вселился и начал действовать за меня. Эта бедная девочка обвиняет меня в том, что я ее забыла. Но ведь это верно, я ее действительно забыла! Не факты, разумеется. Не ужасные месяцы, предшествовавшие ее рождению, не роды, не мое приключение… Но то, что побуждало меня действовать. Я этого больше не понимаю. Это как иностранный язык, которым человек раньше владел, а потом забыл.

Она говорила с жаром, очень быстро и тихо.

Я слушал внимательно, но некоторые слова до меня не долетали. Еще я уловил следующее:

— …Любить, как мы любим друг друга… и вдруг обнаружить другую женщину.

— Но я та же самая, Франсуа! Франсуа, дорогой мой… Это любовник знал ненастоящую женщину, отличающуюся от подлинной, лживую маску. Только ты знаешь истинную. Посмотри на меня. Это твоя Элен, которая скрашивает тебе жизнь, которая спит в твоих объятиях каждую ночь уже двадцать лет, которая занимается хозяйством в твоем доме, которая чувствует твою боль на расстоянии и страдает от нее больше, чем ты сам, которая дрожала за тебя все пять лет войны и не думала ни о ком, кроме тебя.

Она закончила свою речь, воцарилось долгое молчание. Затаив дыхание, я выскользнул из своего тайника. Миновал сад. Вышел на дорогу. Я шагал быстро, и мне казалось, что какой-то забытый жар оживляет мое тело. Это было странно: ведь уже давно я не воспринимал Элен как женщину. Иногда я вспоминаю о своей миниатюрной негритянке из Конго или о рыжеволосой англичанке с молочной кожей, которая жила со мной два года в Канаде… Но Элен! Еще вчера мне потребовалось бы некоторое усилие воображения, чтобы сказать: «Однако, Элен!..» Это было похоже на старинный пергамент, на котором древние начертали сладострастные истории, а позже их соскоблили монахи, чтобы описать жизнь какого-нибудь святого, окружив ее наивными миниатюрами. Женщина, какой она была двадцать лет назад, навсегда исчезла под обликом сегодняшней Элен. Единственная подлинная, говорит она. Я сам удивился, услышав свое громкое восклицание: «Нет! Она лжет!»

Потом я высмеял себя за свое волнение. В чем, в самом деле, заключается вопрос: кто знает подлинную женщину? Любовник или муж? Действительно ли они так отличаются друг от друга? Или же они неразделимо слиты? Или они замешены на двух разных субстанциях, которые вместе создают третью, не похожую ни на одну из двух первоначальных? Что и приводит к выводу, что ни муж, ни любовник не знают подлинную женщину. А ведь речь идет о самой обыкновенной особе. Но я прожил достаточно и знаю, что обыкновенных сердец не существует.

Недалеко от своего дома я встретил соседа, дядюшку Жюля, он гнал домой своих коров. Мы вместе прошли часть пути. Я чувствовал, что на его языке вертится вопрос, но он побаивается его задать. И все же он решился в тот момент, когда я уже собирался распрощаться с ним и повернуть к своему дому. Он рассеянно похлопывал по боку красивую буренку с рогами в форме лиры.

— Говорят, госпожа Декло собирается продать свои земли. Это правда?

— Я об этом ничего не слышал.

У него был разочарованный вид.

— Но они же не смогут жить в наших краях.

— Почему?

На мой вопрос он неопределенно ответил:

— Так будет лучше.

И затем:

— Говорят, господин Эрар намеревается заявить в полицию? Будто бы господин Дорен погиб насильственной смертью и в деле замешан Марк Онет.

Я ответил:

— Этого быть не может. Господин Эрар слишком осторожен и не станет тревожить правосудие, не имея никаких иных доказательств, кроме россказней мальчика с фермы. Я с вами об этом говорю, потому что вы, кажется, прекрасно осведомлены, господин Жюль. Не забывайте, что несправедливо обвиненный в свою очередь может возбудить дело против тех, кто его оклеветал, не имея никаких доказательств. Вы понимаете меня?

Он взмахнул кнутом, сгоняя в кучу свой скот.

— Людям глотку не заткнешь, — просто сказал он. — Само собой, никому из местных не хочется оказаться замешанным в судебных разбирательствах. Если его собственная семья ничего не предпримет, никто за них этого делать не будет, это уж точно. Но вы же знаете госпожу Декло и Марка Онета…

— Я их знаю довольно поверхностно…

— Скажите же им, чтобы продали свои угодья и уезжали. Так будет лучше.

Он дотронулся кончиками пальцев до своего картуза, пробормотал «прощайте» и удалился. И был вечер.

После долгих возлияний в деревенском кабаке я вернулся домой так поздно, что служанка начала беспокоиться. Я изрядно выпил. Со мной такое нечасто случается. Я не враг бутылки, и она скрашивает мое дикое одиночество. Бутылка успокаивает меня, как это делала бы женщина. Но я веду свой род от бургундских крестьян, которые опрокидывали по литру вина за каждой трапезой, как будто это сыворотка, и поэтому обычно я сохраняю трезвую голову. Теперь, однако, я находился не в своем привычном состоянии. Вместо того чтобы успокоить, вино произвело на меня противоположное действие, повергнув в бешенство. Как назло, сегодня моя старая служанка двигалась особенно медленно. Я дожидался ее ухода, словно у меня было назначено свидание. В действительности я ожидал встречи с молодостью. Воспоминания о прошедших годах приходили бы к нам гораздо чаще, если бы мы сами поманили их как наивысшее наслаждение. Но мы позволяем им дремать внутри нас, и даже хуже — чахнуть и умирать. Позднее мы называем блаженные движения души, вдохновлявшие нас в двадцать лет, наивными и глупыми… Чистая, пылкая любовь приобретает позорные черты низменных удовольствий. В этот вечер прошлое воскресало не только в моей памяти, но и в моем сердце. Я узнавал этот гнев, это нетерпение, это алчное стремление к счастью. Тем не менее меня ждала не живая женщина, а тень, сделанная из той же материи, что и мои мечты. Воспоминание. Ничего осязаемого, ничего теплого: да и зачем тебе нужен жар, старичок с иссохшим сердцем? Я оглядываю свой дом и поражаюсь. Я, в свое время столь честолюбивый и деятельный, неужели я могу вести такой образ жизни, день ото дня волоча ноги от постели к столу и обратно? Разве можно так жить? Я больше не существую. Я больше ни о чем не думаю, ничего не люблю, ничего не желаю. У меня нет ни газет, ни книг. Я засыпаю у камина, покуривая трубку. Я глажу собаку. Разговариваю со служанкой. Вот и все, больше ничего нет. Вернись, моя молодость, вернись! Говори моими устами. Скажи этой Элен, столь разумной и добродетельной, что она солгала. Скажи ей, что ее любовник не умер, что она слишком рано его похоронила, что он жив и все помнит. Она солгала! Только я, я один знал настоящую женщину, заточенную в ней, женщину пылкую, веселую, дерзкую, сладострастную! Франсуа достался лишь ее бледный и холодный двойник, столь же фальшивый, как могильная эпитафия, но я обладал тем, что уже погибло, я обладал ее молодостью.

Ну же… Этот последний бокал вина подарил мне странное возбуждение. Надо себя обуздать. Служанка смотрит на меня в изумлении. Суп уже давно стынет на столе, но я все еще сижу в огромном плетеном кресле, куря и делая небрежные записи, время от времени отталкивая ногой собаку, просящую ласки. Прежде всего я должен остаться один. Не знаю почему. В этот вечер я бы не потерпел присутствия в своем доме ни одного живого существа. Мне нужны лишь призраки… Есть не хочется; я прошу Луизу убрать со стола и уйти. Она запирает на ночь кур. Все эти знакомые звуки… Скрип ставней, щелчок щеколды, протяжные стоны опускаемого в колодец ведра, где в прохладной воде до завтра будут плавать бутылка белого вина и упаковка масла. Я отталкиваю стоящую рядом бутылку. Я ее отталкиваю, но потом вновь тянусь за ней, наполняю свой бокал: от вина мои мысли приобретают невероятную четкость. Ну а сейчас, Элен, настало время для нас!

Это вполне в твоем духе, в духе добродетельной женщины, говорящей своему супругу, что случившееся двадцать лет назад было лишь мимолетным умопомрачением. Как бы не так! Мимолетное умопомрачение! Я же утверждаю, что только тогда ты и жила, а с тех пор лишь притворяешься, производишь разные телодвижения, но подлинный вкус, который можно ощутить лишь единственный раз в жизни, — знаешь, тот фруктовый вкус молодых губ — ты его познала лишь благодаря мне и никому другому. «Бедный старый Сильвио, мой добрый друг, бедный Сильвио, живущий в своей норе». Правда ли, что ты меня совсем забыла? Надо быть справедливым. Я ведь тоже тебя забыл. Чтобы вновь найти тебя, нужно было услышать слова этой девочки, нужен был напрасный стыд бедной Колетт вчера, а еще — и в первую очередь — излишек вина. Но раз уж я тебя нашел, я тебя так быстро не отпущу, можешь быть уверена. Правду ты услышишь только от меня, как услышала ее тогда, когда я научил тебя постигать красоту твоего тела и то, как оно может стать для тебя источником счастья. (Ты не хотела, ты тогда была робкой и целомудренной… Поцелуй, пожалуй, но не более того… И все же ты уступила. И какой ты стала любовницей!) Как мы любили друг друга… Понимаешь, очень удобно сказать: «Это был миг заблуждения, несколько безумных недель, я вспоминаю о них с ужасом». Но правду ты не сотрешь, а правда заключается в том, что мы любили друг друга. Ты любила меня так, что готова была забыть о самом существовании Франсуа, согласиться на все, чтобы меня не потерять. Ах, а сейчас у тебя честное лицо стареющей женщины, матери семейства; ты была ошеломлена, узнав, что твоя дочь Колетт принимала мужчину у себя, в идиллическом Мулен-Неф, когда муж отлучался из дома! А ты сама? Твоя дочь пошла в тебя! Да и та, другая, она похожа на нас обоих. Они — живые существа, а мы, двадцать лет спустя, мертвы, так как мы ничего больше не любим, вот в чем вся правда. Ведь мне-то ты не станешь рассказывать, что ты любишь Франсуа, не так ли? Да, он твой друг, твой муж, вы привыкли жить вместе. Вы могли бы жить как брат и сестра. Действительно, после рождения Лулу вы и живете как брат с сестрой, но ты его никогда не любила, а любила только меня. Давай-ка, приди ко мне, вспомни! Неужели ты стала столь лицемерной? Да нет же, ты такая, как я и думал, ты другая. Как ты сказала?.. В двадцать лет кто-то вселяется в нас. Да, это подвижное, крылатое, светящееся существо воспламеняет нашу кровь, опустошает нашу жизнь и уходит, исчезает. А мне бы хотелось его воскресить, это существо. Слушай его. Смотри на него. Ты его не узнаешь? Помнишь ли ты просторный коридор, белый и холодный, и своего старого мужа (не Франсуа, а первого, того, кто уже так давно умер и чье имя больше никто не произносит), своего старого мужа в постели, и приоткрытую в его спальню дверь (так как он был ревнив и подозрителен), и наше объятие — огромная тень, отбрасываемая в свете лампы на потолок, тень, которую я иногда вижу в своих снах; мы еще гадали, кто ты, а кто я. В действительности же — не я и не ты, а то самое чужое существо, и похожее на нас, и отличающееся, и так давно исчезнувшее!