Мюриэл Спарк - Передел Страница 31

Тем временем Берто гостил у Бернардини и утомленно переваривал новость.

– Если бы мы с Мэгги познакомились раньше, – сказал он Эмилио, – она бы не совершила подобной глупости. Теперь ей придется уплатить денежную компенсацию или вообще отказаться от домов. Но с этим она справится. Жаль, что Мэгги сначала действует и лишь потом принимается думать.

– Очень жаль, если нам придется покинуть дом после того, как мы столько в него вложили, – вздохнул Эмилио Бернардини.

– Полагаю, можно что-нибудь придумать, – бросил Берто.

– Разумеется, – улыбнулся Эмилио, желая приободрить друга.

– Ты доверяешь Коко де Рено? – спросил Берто, глядя через деревья на замок на утесе и ряды домиков, построенных под ним, на полукруглых террасах, напоминавших издалека клавиши старой печатной машинки. Переведя взгляд на Эмилио, он внезапно понял, что друга покинуло привычное рассудительное спокойствие.

– Я ему доверял, когда познакомил с Мэгги, – ответил Эмилио. – Он провернул для меня несколько дел, но, как выяснилось, из рук вон плохо. Если честно, сейчас я бы не рискнул сказать, что доверяю ему. Мне очень неудобно, ведь именно я привел его в ваш дом. Но я и предположить не мог, что она передаст в управление де Рено такое огромное состояние. Я подозреваю, что Мэгги доверила ему абсолютно все, что глупо и совершенно, абсолютно немыслимо. Я и подумать не мог, что она передаст ему все.

– Неужели она это сделала? – спросил Берто.

– Я думаю – да.

– А ты сомневаешься в де Рено?

– Да, теперь сомневаюсь. Мои отношения с ним закончились довольно прохладно. Есть в нем что-то сомнительное, и мне в самом деле очень, очень неудобно.

– Бедная Мэгги, – нежно произнес Берто. – Надеюсь, больше у нее не будет причин для потрясений. Знаешь, я только и думаю что о ней. Она необыкновенная женщина. И чтобы оставаться такой, ей вовсе не нужны деньги. Просто она к ним привыкла. – Помолчав немного, Берто добавил: – Ты ни в чем не виноват, Эмилио. Мне самому надо уделять больше внимания ее делам. Наверное, я должен был убедить ее не передавать де Рено управление состоянием. И как я могу тебя в чем-то винить? Я тебя знал, еще когда ты школу не закончил.

– Спасибо, – ответил Бернардини, – но знаешь, нельзя доверять кому угодно только за то, что он учился вместе с твоим сыном. Да и кому вообще можно доверять в наши дни?

– Друзьям, – убежденно ответил Берто. – Знаешь, Эмилио, по-моему, у тебя слишком грустный характер. Почему ты такой грустный? – Этот вопрос, который в другом обществе показался бы нелепым, в Неми, неподалеку от Рима, в Неми семьдесят пятого года для Берто и Эмилио выглядел совершенно логичным. – Итак, почему ты такой грустный?

– Жизнь такая.

На следующее утро Берто с газетой в руках спросил Эмилио: «Ты слышал новости?» В этом вопросе не было необходимости, потому что случившееся оказалось событием национального масштаба, и об этом твердили еще несколько дней. На областных выборах половину голосов получил левый блок. За один день половина Италии стала коммунистической. Впрочем, исходом выборов были шокированы обе половины.

Берто, который в последнее время становился с утра особенно язвительным, долго изводил Эмилио пророчествами и стенаниями. Коммунистов он называл «они», по-итальянски – loro. Loro, loro, loro… Они, они, они…

– Такова воля народа, – сказал Эмилио, но его слова унес капризный утренний ветер.

Берто продолжал:

– Смотри, что пишут в газете: «Теперь стало ясно: что-то умерло и никогда не вернется». Так и есть, что бы это ни значило. Что-то умерло. Loro, loro… Они… Они придут теперь и все у нас отнимут. Далмацию-то уже отобрали. Они все заберут, ничего не оставят. Loro… Придут и у всех заберут… все что есть… – Мимо прошел сын садовника и, разобрав последнюю фразу, задумался, как такое может быть? Ведь у него только и есть что мотороллер. – И убьют… ti liquideranno… – продолжал Берто. – Они все захватят, переделят, а потом…

Эмилио, хотя и не был сторонником коммунистов, проголосовал за них, выражая недовольство нынешним правительством. Однако Бернардини не решился рассказать об этом Берто. В конце концов, он учился вместе с его сыном, как можно разрушать эту связь? Эмилио сохранил свою черную тайну и только печально заметил:

– Сомневаюсь, что после того, как капиталисты с нами покончат, коммунистам останется что захватывать. Взять того же де Рено…

– Пусть лучше деньги Мэгги достанутся жулику, чем коммунистам! – отрезал Берто.

ГЛАВА 14

Завершились выборы, близился клубничный фестиваль. Лауро уехал в свадебное путешествие, Мэгги, как выяснилось, укатила в Швейцарию, а Хьюберт решил, что самое время устроить собрание Братства и подготовиться к битве с апокалиптическими событиями и испытаниями, которые непременно выпадают на долю первопроходцев и просветителей.

Хьюберт надеялся, что Мэгги поехала в Швейцарию, дабы организовать ему возмещение убытков за поддельного Гогена и, возможно, за деньгами, чтобы выплатить компенсацию невесте Лауро и владельцам двух других участков. Он ошибочно решил, что скупердяю мужу она об этом и не заикнется. Ошибался Хьюберт не только в этом, но и в том, что Мэгги получила его требование о компенсации за Гогена. Хотя письмо было заказным, доставка почты из Рима в последнее время сделалась таким сложным делом, что послание попало в Венето, когда маркиза уже уехала. Гильоме расписался за него и оставил в холле на подносе для писем, где оно и прождало Мэгги до ее возвращения, произошедшего при весьма любопытных обстоятельствах. Всего этого Хьюберт не знал, и к тому же под пагубным влиянием собственного культа он стал часто делать ложные предположения. Мэлиндейн так пылко проповедовал действенность молитв, что и сам начал механически взывать к Диане по поводу любого желания, какое только приходило ему в голову, безумно веря, что воля богини непременно свершится. Таким образом, как и многие другие священнослужители, он потерял связь с реальностью и возносил слова хвалы, благодарности и покаяния, а также просьбы и пожелания в твердой уверенности, что божество выслушает, кивнет, улыбнется и взмахнет волшебной палочкой. Хьюберт начал с иррациональным фанатизмом считать, что чудеса могут случаться прямо на глазах: «Скажи свое слово, Диана, и да исполнится мое желание». Как известно, в реальной жизни ни один крестьянин не начнет молить о дожде, пока тот не припозднится слишком надолго. И если кому-то улыбается удача, то это происходит только в те благословенные моменты, когда ее и не ждут вовсе, а думают о чем-нибудь совсем другом. Однако Хьюберт в результате изоляции в Неми, а также оттого, что не встречался с Мэгги вот уже несколько лет, начал верить, что Диана способна подкрутить у маркизы в голове пару винтиков и заставить делать то, что она бы в жизни не сделала.

Более того, Мэлиндейн и мысли не допускал, что Мэгги могла перемениться и стать сильнее. В беспечном прошлом она представляла собой более-менее послушную марионетку. Хьюберт недооценил, как на ее характере сказалось влияние уравновешенного Берто, а также последствия экономического кризиса, который самого Мэлиндейна затронул только через газетные заголовки.

Хьюберт был уверен, что Мэгги вернется из Швейцарии и расплатится за Гогена. Вообще, думая о маркизе, он обычно быстро переключался на мысль о деньгах. Также Хьюберт надеялся, что Лауро со своей пышнотелой супругой тоже скоро возвратится и, да будет на то воля богов, вступит в Братство Дианы и Аполлона. Ведь вернулись к нему три других мальчика, секретари того первого прекрасного лета в Неми, когда дом был еще новым. Тогда, в семьдесят втором году, в год счастья и бесчинств, можно было не запирать двери и уезжать куда заблагорассудится… И вдруг Мэгги оставила его, а потом, по странному велению божеств, вышла замуж за Туллио-Фриоле. (Позже оказалось, что возвращение секретарей стало палкой о двух концах, но и за это Хьюберт возблагодарил Диану.)

Тем временем Мэлиндейн задумал устроить большой съезд паствы. Паулина Фин, «наш Меркурий», как называл ее Хьюберт в благодушные минуты, сзывала родственные души, избранных братьев и сестер Дианы и Аполлона, висела на телефоне, устно передавая весточки жившим недалеко от Неми, а также рассылала многочисленные телеграммы. Таким образом готовилось грядущее событие, важнейшее собрание, которое Хьюберт запланировал на осень и называл в зависимости от настроения то «интернациональным синодом», то «мировым конгрессом», то «глобальной конференцией». Хьюберт был в курсе, что церковные власти, равно как и карабинеры, уже начали относиться к его дому с подозрением, а деятельность Братства не прибавила ему расположения местных жителей.

– Им нечего на меня повесить, – говорил Хьюберт. – Нет наркотиков, оргий и никакого мошенничества. Мы – честная религиозная организация. Однако следует быть настороже.