Эрик Шевийар - Краба видная туманность Страница 31

Пять рук, из которых три — на месте головы и ног, но смешки тут же прекращаются, когда дело доходит до того, чтобы пройтись по пляжу колесом. Затравленный Краб празднует реванш.

Краб дойдет до этого, даст выход злобе, его терпение на исходе, на исходе выносливость, больше нет мочи терпеть, он только и делал, что напрасно сдерживался, слишком часто удерживал свои удары при себе, разжимал кулаки, душил вскипающий гнев, подавлял тигриный напор — холодный душ, звуки фисгармонии, — а когда его ярость несмотря ни на что требовала себе жертвы, он приносил в жертву себя, присоединялся к травившей его своре, готовый первым вцепиться, отыскать горло, где кровь горячее всего, но эта ожесточенность против самого себя не снискала ему в кругу гонителей ни одного друга, дальше он по этому пути не пойдет, хватит, впрочем, лезвие, которое он обращает в свою сторону, ничего не рассекает, возвращается в ножны, нужно все-таки его оттуда извлечь, дабы сразить настоящих врагов: направо, налево, всех вокруг, пронзая сердца, вспарывая животы, отсекая головы, пробил час возмездия, вы этого хотели, на сей раз Краб и в самом деле решил ответить, нет мочи терпеть, теперь и он должен ударить, в свою очередь посеять несчастье, обрушить невзгоды, исторгнуть слезы, разбить, согнуть, растоптать, разгромить, заклеймить, унизить, растерзать, уничтожить, просто напасть, оставить после себя дымящиеся развалины, ввергнуть души в печаль, свершить невиданные еще по своей злобе деяния, затмевающие все достигнутые крайности, ни малейшей жалости, слишком поздно, никакого снисхождения, плохо же вам будет.

В конечном счете, в человеке съедобно все, кроме ногтей, констатирует, сплевывая, Краб.

Краб, чиновник ведомства смертей и рождений, опять начудил, перепутал формуляры в своей картотеке: умершие на этой неделе не долго пребудут в покое, им вновь светит будущее, им вновь придется приняться за то, что осталось от него по прошествии стольких эпох; итак, первые шаги, впрячься, снова в школу — лучшие из них смогут перескочить через класс, — вновь наделить плотью все глаголы, во всех временах, и умереть в конце концов во второй раз, если только Краб, что, правда, всегда возможно, снова не ошибется, но прежде всего — ринуться очертя голову в жизнь и впопыхах покинуть свое последнее место жительства, где смогут вольготно расположиться родившиеся на этой неделе младенцы, тем самым заглаживая допущенный Крабом недосмотр, так что его последствия для общего положения дел останутся скорее всего незамеченными.

По крайней мере, он на это надеется.

Тем не менее вполне естественно спросить, обладает ли Краб необходимой для отправления своих обязанностей компетенцией. Накопившись в избытке, его оплошности нарушат в конце концов принцип ритмичного перехода от поколения к поколению, благодаря которому отслужившее свой срок человечество еще и сегодня с пылом и энтузиазмом дебютанта разыгрывает триумфальные или трагические сцены из своего репертуара: однако то тут, то там чувствуется, как проступает какое-то утомление, и это наводит на мысль, что большую часть труппы составляют пропащие души Краба. Что же касается до срока отосланных на кладбище малышей, Господь всегда навевал на детей скуку: они заодно с котами, хнычут, носятся по ночам на четвереньках по аллеям, портят венки и снопы, разбивают надгробия — все это тоже впредь недопустимо.

Короче, было бы хорошо, если бы Краб согласился публично признать свои промахи и ошибки, с тем чтобы вернуть каждому его законное место, — его бы простили, — но он на это никогда не пойдет. Он уверяет, что тут ни при чем. Отказывается от какой бы то ни было ответственности в этом деле. Он делает то, что ему было велено делать. Но передаст жалобы кому полагается.

(Снять шкурку с кролика, конечно же, не представляет особого труда, грех на это жаловаться, но было бы еще лучше, если бы вместо меха на нем была кожура, как на банане. Его, конечно же, не представляет особого труда разделать, но было бы еще лучше, если бы он, как апельсин, состоял из долек. Несомненно, плоть его нежна, но она была бы еще нежнее, если бы вся состояла из одной мякоти, как у клубники. Как ни крути, жизнь Краба заметно упростилась бы, будь кролик фруктом.)

Краб молится, стоя на коленях перед алтарем, склонив голову, сведя ладони, — всякий раз так живительно видеть, как заблудшая душа возобновляет отношения с исполненными святости религиозными обрядами. Ведь это именно он, нет сомнений, вновь сподобившийся благодати Краб, преклонив колени, склонив голову, сведя ладони, молит нашего всемогущего Господа, творца неба и земли, впредь не творить больше ничего, кроме лун, потому как луны, знаете ли, уж больно здорово у вас выходят, что касается ваших лун, тут ничего не скажешь, очень удались, такие полные, круглые, желтые, прекрасная концепция, вы в самом деле здорово набили в них руку, ну и остановитесь на этом, чтобы избежать в будущем новых катастроф, если у вас есть и другие проекты, ограничьтесь лунами, места на них еще хватит, столько лун, сколько вам захочется, лучше, чем луна, у вас ничего не выйдет, луны на загляденье, лучшие из всех возможных лун, задуманные и тут же реализованные, окончательные, чудесные крохотные мертвые миры без малейших следов мучительных судорог жизни. И Краб, поднимаясь с колен, крестится.

Собранными сегодня благодаря щедрости прохожих деньгами Краб сможет наконец расплатиться за свою чашку для пожертвований. С завтрашнего дня все пойдет ему в карман.

Краб живет в церкви. За вычетом нескольких часов в неделю, отведенных на отправления культа, его никогда не тревожат. Летом он наслаждается в храме прохладой, зимой — теплом. Здесь есть, что читать, что ни витраж, то калейдоскоп, чтобы развеяться, причем что ни день, то новый, смененный за ночь. Подчас тишине, той непоколебимой, нерушимой тишине, что заключена в камне, вторит несколько капель органа всегда запаздывающей грозы. Краб здесь у себя дома, но его незримое присутствие выдает разве что внезапно выхваченный уютный запах свечей и благовоний. Он занимает все пространство: пустоту под сводами, между колоннами, как моллюск раковину, он переполняет неф, хоры, трансепты, вплоть до самых невзрачных приделов, он прилепляется к стенам, ничто его отсюда не вытеснит — но, конечно же, время от времени, в воскресенье поутру, он из скромности ретируется, уступая место собранию своих правоверных.

Завершив свое первое кругосветное путешествие, Краб вновь оказался в исходной точке и не без горечи призадумался, до чего нелепо было преодолевать весь этот путь, чтобы вновь очутиться здесь — он бы зашел дальше, сделав всего один шаг! Поэтому он вновь отправляется в дорогу в намерении расположиться чуть подальше, но каждый его привал в силу обстоятельств совпадает с местом, через которое он уже проходил — стоило ли так долго странствовать, чтобы опять сюда вернуться? — Краб вновь и вновь пускается в путь. Так он завершил свое второе кругосветное путешествие, затем по инерции третье, четвертое, пятое, все быстрее и быстрее, все с большим трудом вынося обязательные остановки в городах и селах, которые провешили уже его первое паломничество, повсюду преследуемый впечатлением, что он бездарно провалился, побежденным, жалким, поджав хвост вернулся восвояси, после того как от него отвернулась фортуна и самым постыдным образом потерпели крах его грезы и амбиции, — итак, он кружит, не давая себе ни мгновения передышки, послеобеденного роздыха под деревом, он кружит, он ускоряется, земля обжигает ему ноги, вот бы оставить Землю позади.

Этот камешек в башмаке причиняет ему страшные мучения. На каждом шагу Краб гримасничает. Тем не менее острым этот камешек никак не назовешь. Но для Краба — просто путь на голгофу. Пожалуй, камешек даже округлый. И все равно Краб едва может наступить на ногу, настолько остра боль. На самом деле, тут есть чему удивиться, поскольку этот округлый камешек почти сплошь покрыт нежной травой и мхом, упругим асфальтом и рыхлой землей, мягким снегом, мелким песком или клейкими водорослями. Краб определенно не хочет больше двигаться, повсюду одни и те же страдания, от шага к шагу, куда бы он ни шел, ай! Нет сил терпеть. Если бы он, по крайней мере, мог извлечь камешек из обуви. У себя дома, растянувшись на кровати, он с легкостью от него избавляется, но, стоит только пуститься в путь, как камешек вновь проникает в обувку, в оба башмака сразу, и вновь начинается пытка.

По сигналу зеленого человека, вперед! многолюдная толпа, пока стоят машины, пересекает бульвар и оказывается на противоположном тротуаре, в то время как слегка запоздавший Краб видит, что ему проход запрещает противный красный человечек; расставив ноги, уперев руки в бедра, он, кажется, бросает ему вызов на, судя по всему, смертельную дуэль — он подменяет зеленого человека в тот самый миг, когда подходит Краб, потому что подходит Краб, увидев, что он подходит, явно спешит, но — стой! ни шагу! — и безудержные машины заставляют Краба отступить.