Ксения Велембовская - Дама с биографией Страница 31

— А ты все такая же очаровательная, Лю! — коснувшись ее руки, вдруг шепнул он. — Недаром я когда-то потерял из-за тебя голову!

— Кончай заливать, Марк! — рассмеялась она.

— Напрасно ты иронизируешь, — прикинулся он обиженным, поднялся и вскоре откланялся.

Дочь-артистка (да еще какая!), насупленный Ростислав, под бдительным оком жены недобравший сегодня градус, и ковыляющая Зинаида — вредительница, своими каблучищами, как буренка копытами, перепахавшая весь газон, — отправились провожать Марка до его «лексуса», припаркованного на улице, у ворот. Люся проводила дорогого гостя только взглядом: Господи, неужели этот здоровенный дядька с четко обрисовавшимся после обильного застолья круглым пузцом и есть тот самый небесноглазый, стремительный мальчик, в котором когда-то заключался весь смысл ее жизни?

Загрузив посудомойку, она наспех протерла пол и удалилась к себе наверх, чтобы обмозговать кое-какие впечатления, сверить их с содержимым тайной папки и еще раз убедиться, что потеря головы была отнюдь не обоюдной, как это пытался представить Марк…

Надо же! На черно-белых фотографиях, разложенных под настольной лампой, К. Маркс в молодые годы выглядел не таким уж и неотразимым, каким сохранился в памяти. А все потому, что чересчур модничал — расклешенные джинсы, приталенная рубашка, грива волос и черные баки, что твой Пушкин. Одним словом — герой тридцатилетней давности.

Светловолосая девочка в простеньком сарафане, снятая возле белого каменного домика, смотрелась куда современнее… Кстати, классный был домик — обставленный на латышский, европейский манер, чистый, со всеми удобствами. А главное — пустой, без хозяев. Хозяин, Янис, вроде приятель Марка с Рижской киностудии, отправлялся всей семьей на съемки в теплый Крым и разрешил Марку на две недели воспользоваться своим бунгало в Майори, на берегу зверски холодного в тот год моря…

А вот та же юная девочка, в том же самом коротком сарафанчике, надутом парусом, кокетливо улыбается среди песчаных дюн. Куколка успела настолько исхудать в объятиях неутомимого возлюбленного, что, кажется, еще один порыв ветра, и хорошенький «освенцим» улетит. Мордочка — с кулачок. Но ужасно счастливая…

Видеоряд завершал снимок не в фокусе, сделанный по просьбе Марка кем-то из случайных прохожих. Единственный снимок, где они счастливы вдвоем. На площади перед Домским собором… Смешные.

Что ж, настала пора переходить к нарративу, к невесомой страничке письма, отправленного в прошлом веке из столицы Латвийской ССР…

Ах, моя Лю!

Признаюсь сразу: я тебя люблю. Иначе отчего я так томлюсь, скучаю и страдаю? Льет дождь, все пьянствуют по номерам, а я один как перст — я в номере не пью. Меж тем гастролям нет конца. Хотел рвануть к тебе. В Москву. На день-другой. Но главный режиссер взбесился, не отпустил меня. Он просто гад и старый шизофреник. Поэтому — лети ко мне! Я обещаю солнце. И Юрмалу вдвоем. Неделя без тебя, и мне хана! Клянусь, я спячу.

Прости, дальше — проза жизни. О деньгах не волнуйся. Деньги — всего лишь бренный металл. Позвони Додику. За ним должок. Я так скучаю без тебя, моя любимая, что приказываю: возьми билет на самолет. Домой к Додику не заходи. Бутерброд положил на тебя глаз. Зеленый глаз африканского крокодила. Он может съесть мою бедную Лю. Я не переживу. Договорись — у метро. Представил тебя с ним. У метро. Сердце больше не билось.

Навеки твой К. Маркс

Так что же двигало Марком, когда он писал эти строки? Действительно нежное, светлое чувство? Или страстное желание обладать? Понятно, что столь темпераментному парню требовалась подружка для занятий сексом, но ведь красавчик запросто мог уложить к себе в постель любую молодую актриску. Какие проблемы? Особенно если учесть нравы во время гастролей. Другое дело, что театральные подружки не стали бы в перерывах между любовными утехами восхищаться его умом и талантом, петь ему дифирамбы, а Марку это было необходимо. Недаром от письма веяло тоской, одиночеством, презрением к пьянствующим коллегам, с которыми он вынужден жить бок о бок в одной гостинице. Похоже, они его там здорово достали. Не раз и не два прошлись катком по больному самолюбию.

Влюбленной в него восторженной девчонке — на ее счастье или несчастье — до поры до времени было неизвестно, что в театре богатенького Марка недолюбливают, считают бездарью, блатной сыроежкой и страшно завидуют, как умеют завидовать только собратья по театру. Никто точно ничего не знал, но ходили слухи, что его папаша — член ЦК компартии Молдавии, дружок Леонида Ильича. Кое-кто из злопыхателей уверял, что слухи насчет папаши, скорее всего, распускает сам Марк — этого хлебом не корми, только дай покрасоваться, навести тень на плетень. Но все сходились в том, что, как ни крути, большая мохнатая лапа у Крылова, безусловно, имеется. Артисты с зарплатой восемьдесят рублей и концертной ставкой три рубля не гоняют на «жигулях», не живут в кооперативной квартире на Ленинском и не таскаются с бабами по дорогим ресторанам.

Эти сплетни дошли до Люси значительно позже, через полгода, может, через год после Прибалтики, однако, само собой разумеется, она не поверила злым языкам, клеветавшим на ее прекрасного, талантливого Мара. Стоило посмотреть в его чистые, как небо, глаза, и любые, даже самые неопровержимые факты казались гнусной ложью, наговором неудачников.

Конечно, в ту пору она была полной дурочкой, и если Марк страдал и скучал на прибалтийских гастролях, то она просто умирала без него. Получив письмо, тут же помчалась по лужам в автомат звонить Додику, хотя при других обстоятельствах ни за что не стала бы общаться с этим мерзким типом.

От встречи у метро Додик отказался. Ухмыляясь, процедил в телефон: «Пардон, барышня, я не езжу на метро. Даже не знаю, где оно находится», — и велел ждать его завтра в шесть часов вечера у входа в магазин «Березка».

Как ни замедляла Люся шаг, у нее так и не получилось прийти хоть на минуту позже назначенного времени: притащилась на пять минут раньше! В результате пришлось топтаться у «Березки» целых десять минут. Опаздывающий наверняка специально, Додик и место для встречи тоже выбрал нарочно, чтобы лишний раз унизить и поиздеваться: не очень-то приятно прогуливаться возле магазина, куда тебе путь заказан. Тут отоваривались продуктами иностранцы и те, кто работал за границей — дипломаты, внешторговцы и разные другие, в общем, все, у кого есть валюта и бесполосые чеки. Так рассказывал Марк. Еще он говорил, что при желании эти чеки можно купить, но торгуют ими дорого, не всякому по карману, и нелегально.

Скрипучий голос, от которого Люся вздрогнула, окликнул ее, когда она уже перепугалась, что Додик не явится совсем и поездка к Марку не состоится: на авиабилет до Риги она наскребла, а дальше-то что? Вдруг у Марка тоже нет денег?

— Я к вашим услугам, мисс.

— Здравствуйте.

Вместо того чтобы отдать деньги и разойтись в разные стороны, он смерил ее медленным, с ног до головы оценивающим взглядом, растянул лягушачий рот в нахальную улыбку и, кивнув — мол, пошли, — направился к дверям «Березки». Что оставалось делать? Не хватать же его за рукав?

За стеклянными дверями она еле сдержалась, чтобы не ахнуть, впервые в жизни увидев наяву, а не в кино, капиталистический магазин: фирменные коробки конфет, банки с икрой, яркие плитки шоколада, строй бутылок виски, вермута, джина, экспортной водки, разноцветные блоки американских сигарет. Да чего здесь только не было! Прямо глаза разбегались. Среди всех этих запретных яств она совсем стушевалась и, не решившись разгуливать там, где ей не положено, застыла возле кассы.

У Додика глаза не разбегались: он со скучающим видом завсегдатая прошелся туда-сюда, вернулся и вдруг, низко склонившись, так что Люся отчетливо различила запах мятной жвачки, зашептал ей в щеку:

— Что тебе купить? Проси что хочешь.

— Не на… — испуганно попятилась она и затрясла головой: — Нет, спасибо!

— Так уж и нет? — скривились в ухмылке его мерзкие губы. — О’кей. — И он опять пошел бродить по магазину.

Прищурившись брезгливо, будто в сельпо покупал пол-литра, долго выбирал шотландское виски, взял два блока сигарет «Мальборо», конфеты, в общем, набрал полный пакет. Один такой пакет с матрешками стоил у спекулянтов три рубля!

На улице у Люси опять не повернулся язык сказать: «Давайте деньги, и я пошла». Сразу потребовать их показалось как-то неудобно, а потом она вообще перепугалась: молча уставившийся на нее, будто лунатик, жующий жвачку Бутерброд с заметно косившим вблизи правым глазом здорово смахивал на самого настоящего психа ненормального. Лучше было с ним не задираться.

Только она успела об этом подумать, как он очнулся, перекинул у нее перед носом пакет из руки в руку и вытащил из внутреннего кармана пиджака толстый конверт. Протянул и со смешком отдернул руку.