Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 31

Я – жена кадрового офицера Военно-морского флота.

Сейчас мы вместе с мужем на пенсии и часто вспоминаем былое.

Какие только истории не приключались с нами и нашими друзьями и знакомыми!

Пожалуй, трудностей в нашей жизни было больше, чем радостных дней. За время службы мужа видела дома редко, и приходилось весь быт, всю кочевую неустроенность, воспитание детей брать на себя. Самое трудное – это научить детей уважать и любить отца, который приходил, когда дети уже спали, а уходил, когда дети еще спали. При слове «папа» они, маленькие, смотрели на фотографию отца на стене над кроваткой. Дух отца витал в доме всегда. Воспитывая детей, говорила: «Вот папа придет, и чем мы его порадуем?» Или: «Папа придет, увидит и скажет…», «Нет, папа не порадуется…», «О, вот это папа одобрит!»

Так жили почти все семьи нашего военного городка.

Когда дети подрастали и уже могли побороть сон и дождаться поздним вечером отца, уровень общения был уже полувзрослым. Мой муж с удовольствием рассказывал детям сказки на ночь, а в редкие выходные дни обучал детей чтению и счету. Я же с детьми повторяла пройденное, слегка расширяя и углубляя уже выученное. Авторитет отца рос, но сказать, чтобы дети были привязаны к нему, не могу. Отношения у них были с детства больше деловыми. И только начиная со старшего подросткового возраста, появилась и привязанность детей к отцу. Но такой благополучный путь проходили не все семьи, если не сказать единицы. Как правило, этой доли не выдерживали жены. В семьях начинались маленькие и большие скандалы. Мужья после службы начинали ходить не домой, а в рестораны, где «разведенок» было много в поисках очередного мужа. Так распадались одни семьи, создавались другие– и тоже как временные союзы. Маята да и только!

Среди благополучных семей выделялась видная семейная пара. Судьба свела двух очень красивых людей, как будто созданных не для повседневной жизни, а для кинематографа.

Особенно выделялась Валентина. У нее была немодная по тем временам прическа. Черные прямые волосы были разделены посредине и гладко зачесаны назад, где внизу у шеи собраны в крупный блестящий валик. Таким образом открывался красивый матовый лоб и изумительный нежный профиль.

Игорь был тоже хорош! Рослый, стройный, черноглазый, с правильными чертами лица, всегда пышными аккуратными усами, особенно во флотской офицерской форме выглядел романтическим героем.

Игорь с Валей жили дружно и растили голубоглазую дочку Марусю. Голубые Марусины глаза чуть не поссорили их в начале семейной жизни. Но врачи их успокоили. Оказывается, у черноглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок.

В военном городке жизнь текла своим чередом. Мужья в который раз готовились уйти в океан на «боевую» службу на полгода.

Мы их проводили, и потянулись постылые дни ожиданий, окрашиваемые письмами «оттуда» и немедленными ответами о своем житье-бытье, о детях и родственниках.

Через три месяца городок стал оживать. «Оттуда» стали возвращаться первые отпускники офицерско-мичманского состава. Они прибывали на судах обеспечения, и каждый оставшийся на корабле старался передать домой письмо или бандероль с небольшими гостинцами или морскими сувенирами, которые изготавливали своими руками из даров моря. То-то радости детям и жене!

Игорь тоже не забыл своих Валюшу с Марусенькой. И вот два молодых порученца, ошалевших от отпускной свободы и легкого алкоголя навестили Валю, чтобы передать гостинцы. Радостная, она пригласила их на чай, но у подъезда их ждали подружки, интересные мероприятия, и, передав посылочку и письмо, быстро попрощавшись, весело перепрыгивая через ступеньки, они уже бежали по лестнице вниз. Валя, стоя на лестничной площадке, кричала им вслед «спасибо». И вдруг услышала снизу: «Вася, жена командира брюнетка, а та блондинка в Севастополе кто ему? Ха-ха-ха!..»

Хлопнула дверь парадного, как выстрел. Валя оцепенела.

Мы ничего этого не знали. По-прежнему ежедневно встречались на детской площадке с детьми и живо обсуждали, кто уже в отпуске, а кто будет следующим.

В Вале мы не сразу заметили перемены. А когда заметили, то решили не бередить ее душу – скучает.

Прошло больше месяца.

Меня неожиданно пригласили в политотдел базы. Тогда политотделы серьезно работали с семьями тех офицеров, которые ушли в море надолго. Начальник политотдела, подполковник Нефедов, начал сразу, как только я вошла:

– Вы, кажется, дружите с Валентиной Никитиной? Ее муж обеспокоен тем, что уже месяц от семьи нет ни одного письма. То писала каждые три дня, а сейчас даже за гостинцы спасибо не сказала. Что-то случилось?

Вот тут все и выяснилось. Игоря срочно отправили в отпуск. Тех мичманов заставили во всем признаться, извиниться. Политотдел подтвердил, что в Севастополь корабль даже не заходил.

Но Валина депрессия не проходила, и примерно через полгода она, собрав вещи, когда Игорь в очередной раз был в море на учениях, ни с кем не простившись, уехала с дочкой к родителям в Николаев.

Игорь запил, перестал ходить на службу, потом уволился из Вооруженных сил и уехал к своим родителям в Саратов. Там и стал работать на речном флоте.

Не зря говорится, что злые языки страшнее пистолета!

Наталья.

4

Чу, запахло родиной!

Как это? Где это? Что это?

Неужели родина к нам приближается и настолько то становится очевидным, что не уйти нам, не деться никуда от ее аромата? Вспомните, как это было: только ты открываешь двери на камбуз, как в нос тебе бьет ужасное кислое духовище.

Вот и с родиной так же – просто задохнуться можно от внезапно нахлынувших чувств.

Вот идешь ты, идешь, никому не мешая, бормоча про себя всякую звонкую дребедень, покачивая на ходу в такт головой, и вдруг – как тебя шибанет.

Словно всего тебя скорежит, скрючит, продерет насквозь, холодом-холодом, мурашами, дрожью обдаст, а потом и жаром нестерпимым пойдешь ты изнутри, словно пылаешь, словно горишь, а это все она – родина.

Не отпускает.

Зовет.

Кличет: «Приди ко мне, сынку, приди! Уж я-то тебя обниму! Уж я-то тебя приюлю, приголублю, потому что люблю!»

Вот ведь пропасть какая! Юдоль, да и только! Право слово, юдоль, ежели не чего похуже. Будто налипло что-то и никак не отцепить, разве что о стену обмазать, только вот есть ли где-то стена? Тускло как-то, несвежо впереди!

«Кто там?» – шепчешь ты в полнейшем кошмаре, потому что видишь перед собой вдруг не девицу красную, а ведьму полночную, всю в крови невинных младенцев, с клюкой, с бородой до пят, с прыщами незарастающими, с язвами, струпьями – она. Точно она!

Полноте! Не может родина так себя повести. Что мы для нее, чтобы к нам она так приближалась? Мы для нее тлен и прах. Нас бы замесить во что-то полезное, а потом на лопату да в печь – вот и выпечется что-то угодное.

А так, сами по себе, на кой мы ей.

А вот съела, и хорошо.

Это ой как хорошо! Сыта на сегодня, вот и полноте!

А тебе все-то неймется. «Я, я!» – говоришь.

Чего ты-то, косоротенький? Угомонись! Упластайся! Твое дело очереди своей дожидаться.

А она настанет. Она придет. Очередь.

Вот тогда и употребят тебя.

Так что жди.

Знаете, чем может закончиться ухаживание мужчины за женщиной?

Оно черт-те чем может закончиться. Вот послушайте.

Воскресное утро в доме капитана третьего ранга Петрова было тем уже хорошо, что это был тот самый, редкий для морского офицера, выходной.

В эти минуты мы нежимся в голом виде в постели с женой или без жены, если она уже встала и отправилась колдовать на кухню. В последнем случае мы зеваем, обещаем себе еще немного соснуть и в то же время потягиваем носом – не готовится ли нам что-либо вкусненькое.

Петров потянул носом, но этот орган чувств никакой информации ему не принес – что же она там делает?

И Петров – как был, голый – отправляется на кухню. Там он видит: жена с увлечением гладит постельное белье.

Бесшумно подкравшись к жене сзади, наш бедолага обнял ее, и жена шутливо оттолкнула его со словами: «Отстань!» – а за ними стоял старинный дубовый кухонный шкаф, украшенный всякими такими резными штучками.

И попал Петров от толчка собственной жены голой жопой на ключ.

Ключ торчал из ящика.

Ну сколько раз говорить женам, что этот ключ вынимать надо?

Сколько раз им все это повторять?

А ключ – хороший, старинный, с разными завитушками – вошел Петрову точно в анус и там замер.

Вернее, они оба замерли – и ключ, и Петров. Он даже не вскрикнул, и мышцы, окружающие анус Петрова, так здорово схватили тот самый ключ за головку, что их даже от этого судорогой свело.

– Что? – спросила жена, заметившая, что лицом Петров потемнел.

Он молча указал на свой зад, скрипнув при этом зубами.

– О Господи! – вскричала жена, и после этого она совершенно машинально дернула Петрова на себя.

И вот тут заорал Петров. Это был крик дикого фазана, взмывшего свечкой из кустов.