Вадим Фролов - Что к чему... Страница 31

Мы вызвали Ольгу, рассказали ей, в чем дело, и она согласилась помочь нам уговаривать Юркину маму.

У Юркиных дверей я замялся. Пантюха отвел меня в сторону и сказал на ухо, что Лельки нет дома.

– Что вы там шепчетесь? – спросила Ольга.

– Я ему с-сказал, ч-что у него… ш-ш-штаны расстегнулись, – ответил Пантюха.

Вот осел, ничего другого не придумал. Ольга фыркнула, а я покраснел как рак и таким красным вошел в переднюю, где, конечно, сразу увидел Лельку, которая сразу же заулыбалась. Пантюха свирепо затолкал ее в кухню, а сам зашел в комнату и уже оттуда позвал нас. Зинаида Ивановна – его мать – сидела на диване и что-то шила. Вблизи она показалась мне еще красивее, только вид у нее был очень печальный и усталый. Лицо бледное, а губы ярко-красные. Она обрадовалась, когда увидела нас.

– А я давно Юрику говорю, – сказала она, улыбаясь, – ты бы хоть пригласил своих друзей к себе как-нибудь, а он стесняется… Меня, наверно, стесняется…

– Да будет тебе, – сердито сказал Юрка, и она смущенно замолчала.

Ольга сердито посмотрела на Пантюху, но он не заметил.

– Мам, – тоскливо сказал Юрка, – я с Сашкой в деревню поеду, ладно?

– В какую деревню, Юрик? – спросила Зинаида Ивановна.

Я, сбиваясь, начал рассказывать насчет деревни. Юрка молчал, а Ольга поддакивала. Зинаида Ивановна слушала, но я видел, что она никак не может понять, при чем здесь Юрка, если мне надо ехать в деревню. Тогда за дело взялась Ольга. Она очень толково объяснила, что нам с Юркой обязательно надо ехать в деревню, а то нас уже начинают считать тунеядцами, и если мы сами не уедем куда-нибудь на работу, то нас могут выслать из Ленинграда, очень даже просто. А в деревне для нас найдется работа – там всегда нужны люди, и если мы настоящие советские граждане, то просто обязаны помочь сельскому хозяйству.

Она говорила так здорово, что я уже всерьез начал думать о том, что в деревне без нас они там просто не обойдутся…

Юркина мать совсем перепугалась и начала причитать, что это она во всем виновата и что теперь делать и как теперь быть, чтобы Юрку в самом деле не выслали.

– Мам, – сказала Лелька, которая, оказывается, торчала в дверях и все слышала, – отпусти ты его в самом деле. Мы хоть отдохнем от надзирателя этого.

Юрка яростно обернулся, но я схватил его за руку, и он сообразил, что, в общем-то, Лелька сейчас говорит тоже нам на пользу.

– Уж я и не знаю, – сказала Зинаида Ивановна, но мы видели, что она почти согласна. Ольга подмигнула мне, а я подумал, что на Пантюхину мать больше подействовали Лелькины слова, чем Ольгины разглагольствования.

В общем, она согласилась. Почему согласилась – это уж не мое дело.

Зинаида Ивановна заставила нас выпить чаю с вареньем. За столом Лелька села рядом со мной и то и дело прижималась к моему колену своим коленом. У меня горели уши, и я все время старался отодвинуться подальше, но она все равно доставала меня своим коленом – я уже сидел на самом краешке стула и не знал, куда деваться. Ольга сидела напротив меня и сердито смотрела на Лельку, которая усмехалась себе в блюдечко. Пантюха тоже глядел на Лельку и свирепо сопел. А Лелька все трогала меня своим мягким коленом и хихикала в блюдечко, черт бы ее забрал. И только Зинаида Ивановна ничего не замечала и расспрашивала меня про Красики, и говорила, что я хороший мальчик и со мной она не боится отпустить Юрика хоть на край света, и давала всякие наказы Юрику, как он должен там, в деревне, себя вести и что надо взять ему с собой в дорогу. Выходило, что Пантюхе для его багажа нужно будет заказывать грузотакси.

Потом Лелька встала, подошла к зеркалу, достала из сумочки помаду и начала подкрашивать губы.

– К-куда? – спросил Пантюха.

– Не твое дело, – ответила Лелька.

– Н-не пойдешь! – сказал Пантюха, подошел к Лельке, вырвал у нее из рук помаду и хлопнул ее об пол. – Х-хватит!

Лелька вдруг заплакала.

– У-у, надзиратель, – сказала она, всхлипывая. – Надоели вы мне все! – и выскочила в переднюю.

Мы услышали, как хлопнула входная дверь.

Зинаида Ивановна виновато смотрела на нас, а Пантюха пыхтел и сопел.

Мы с Олей ушли.

Во дворе она вдруг засмеялась.

– Ты что? – спросил я. Мне было жалко и Пантюху, и Зинаиду Ивановну, и Лельку тоже было жалко.

– А у тебя уши горели, как помидоры, – сказала Оля.

– Вот еще! – сказал я. – С чего это?

– Ладно, – сказала Оля, – я ведь все видела.

Я надулся.

– Ну, я не сержусь, – сказала Ольга и взяла меня за руку. – Ты не виноват – это все она.

– А может, и виноват, – буркнул я.

– Не воображай, пожалуйста, – сказала Оля и опять засмеялась.

Вот и пойми этих девчонок! Голова от их шуточек кругом идет…

– Слушай, Саша, – сказала Оля тихо, – чего вы там с Юркой на танцплощадке натворили?

Час от часу не легче! Как же тут не смыться куда глаза глядят?

– Ничего особенного, – сказал я, – дали одному гаду…

– Не ври, мне папа рассказал. Если не хочешь – не говори. Только не ври.

– А что мне врать – раз ты сама все знаешь.

– А ты все-таки расскажи.

Ну, я рассказал ей все, что было, и она, по-моему, обрадовалась.

– Только-то?! – сказала она. – А я уж думала… Понимаешь, меня папа просил с тобой поговорить, – она засмеялась, – на воспитательные темы…

– А сам он не мог, что ли?

Она кивнула.

– Не мог. Ему… тебя жалко. Он говорит, что просто смотреть на тебя спокойно не может, – так ему тебя жалко.

Опять какие-то новости, подумал я: жалостливый старшина милиции. Ужасно люблю, когда меня жалеют!

– А тебе меня жалко? – зло спросил я.

– Нет, – сказала Оля, – я вообще, наверно, жалеть не умею. Человека вообще жалеть не надо. Помогать ему надо, а жалеть не надо.

И мы с ней опять поцеловались, как тогда, в первый раз, и я помчался домой. Не домой – к Андреичу. И в первый раз за все время мне не захотелось уезжать. Но я все равно уеду. И Оля считает, что это правильно. И она будет мне писать.

А вечером ко мне неожиданно пришел Лешка. Адрес Андреича он узнал у Ольги.

Я познакомил его с Андреичем, и они сразу заспорили о каком-то бегучем такелаже. (Лешка, оказывается, служил на флоте и в этих делах разбирался.) Андреич ругался и кричал, что Лешка в парусном деле ни хрена не понимает, а туда же лезет. Спорили они долго, но остались довольны друг другом. Я уже думал, что Лешка забыл обо мне – не к Андреичу же он в самом деле пришел, – но он наконец вспомнил и сказал, чтобы я проводил его. Мы вышли, и Лешка сразу спросил, что у нас с Пантюхой за дела и зачем нам нужны деньги.

– Ты пойми, – сказал он, – я ведь ему добра желаю.

Я задумался: сказать или не сказать, и решил не говорить, – ведь Юрка-то не хотел ему ничего говорить, что ж я – продам его, что ли?

– Ну, как хотите, – сказал Лешка и достал из кармана тридцать рублей. – Ты только скажи: ничего плохого?

– Честное слово! – сказал я, но, если говорить по правде, и сам не знал, плохо или хорошо то, что мы задумали с Юркой.

Лешка протянул мне деньги:

– На вот, отдай ему. И пусть не злится.

– Не надо, – сказал я, но он сунул мне деньги в карман пиджака и ушел.

И меня не очень мучили угрызения совести. Я понимал, конечно, что это не очень красиво, но мне так нужно было уехать, что совесть у меня куда-то спряталась. Денег теперь нам хватит, и мы можем ехать хоть завтра.

А на следующий день все полетело к черту, вверх тормашками: появился Юркин отец. И Юрка уже никуда не мог ехать. То есть мог, конечно, но не хотел, и это мне казалось вначале очень странным, потому что отец его был… Ну, ладно, лучше все рассказать по порядку, спокойно, не волнуясь.

Утром я пошел к Пантюхе отдать ему Лешкины деньги и сказать, что мы можем ехать хоть сейчас. За дверью их квартиры я услышал какие-то крики и чей-то плач. Я долго не решался позвонить, и только когда там стало потише, позвонил. Дверь мне открыл Юрка. Я никогда не видел его таким: он был очень мрачный, но не просто мрачный, а какой-то торжественно мрачный.

– Х-хорошо, что ты пришел, – сказал он шепотом. – Знаешь, где Алексей работает? (Он сказал «Алексей», и я удивился: никогда он раньше не называл так Лешку.) Беги к нему, и пусть он сейчас же идет сюда, и сам приходи.

Он даже почти не заикался. Я открыл было рот, чтобы спросить, но Пантюха подтолкнул меня и сказал:

– Ну, понял? Д-да побыстрей!

Лешку я нашел на экскаваторе. Он работал как черт, чуб свисал на глаза, и на лице блестели капельки пота, а губы были крепко сжаты. Экскаватор грохотал и скрежетал, и Лешка долго не слышал, что я зову его. Тогда я забежал вперед и замахал руками. Лешка увидел меня и сразу остановил экскаватор, слез и подбежал ко мне. Наверно, вид у меня был такой, что он с ходу спросил:

– Что случилось?

– Не знаю, – сказал я. – Пантюха просил, чтобы ты сейчас же шел к ним…

Лешка ничего не сказал. Он заглушил мотор экскаватора, накинул прямо на майку ватник, и мы побежали. Он молчал, но я видел, как он волновался. Я волновался тоже, – никогда я не видел Пантюху таким…