Катрин Панколь - Звезда в оранжевом комбинезоне Страница 32

– Нет-нет, ничего такого, просто ляг, расслабься.

Он запустил одну руку ей под пижамную рубашку, другой рукой зажал рот, залез прямо внутрь своими грубыми пальцами. Его глаза оказались близко-близко, огромные, горящие безумным огнем. Губы его тоже были совсем близко, и он продолжал нашептывать тем же медоточивым голосом:

– В следующий раз ты наденешь красивую ночную рубашку. Договорились? Я тебе куплю какую надо. Красивую, нарядную ночную рубашечку, чтобы Рэй мог с тобой как следует поразвлечься. Ты же хочешь поразвлечься со мной? Я знаю такие забавные игры…

– Папа, оставь меня, пожалуйста, я хочу спать…

– А ну-ка, перестань ломаться! Ты сама убедишься, это очень здорово, даже очень здорово, все женщины это знаешь как любят, я буду у тебя первым, и потом ты мне спасибо за это скажешь. Ты уже большая, тебе целых пятнадцать лет. И только не надо мне рассказывать, что ты никогда не играла с мальчиком в «потрогать глупости».

Рука его спустилась на живот, поглаживала его. «О, какой славный маленький животик, такой нежный, такой мягонький, м-м, так и съел бы». Другой рукой он в это время расстегнул пуговицы на ее пижамных штанах, потом спустил их до колен, раздвинул ей ноги, полез между ними пальцами…

– Нет! – закричала она. – Папа, не делай этого…

– Не ори! Ненавижу, когда орут!

– Папа! – закричала она опять.

Мама сейчас услышит ее! Она проснется и придет сюда, чтобы ее защитить.

– Ты можешь заткнуться, наконец?! Ох, уж эти мне порядочные женщины! Вечно они ноют! Вечно жалуются, вечно всем недовольны!

– Папа… – крикнула она опять, напрягая ноги, чтобы он не мог проникнуть в нее, отбиваясь от него изо всех сил.

– Ох, как же ты достала! К тому же я не твой отец. Я тоже имею право.

– Но папа…

– Я же сказал, я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?

И его пальцы, как железные когти, впились в ее бедра.

– Ты думаешь, я не видел, как ты крутишь передо мной задницей, маленькая шлюшка? Ты сама позвала меня, и вот он я, пришел! И прекрати свои причитания! Нечего делать из этого трагедию.

И, поскольку она продолжала сопротивляться, он стал колотить ее по носу, по лицу, по голове, она подняла руки, чтобы защититься, и он воспользовался этим, чтобы войти в нее мощным толчком бедер.

Ей показалось, что нож вонзился ей в низ живота.

С тех пор она перестала называть его «папа».

И как так ей удалось жить дальше, вставать по утрам, ходить в школу, делать уроки, разговаривать с Виолеттой и Жюли – и ничего-ничего никому не рассказать?

Тем утром мама не поцеловала ее, она ходила с опущенной головой, суетилась вокруг стола, готовила завтрак, кружилась по кухне с кофейником в руках, не могла стоять на месте.

Стелла ушла в школу. При каждом шаге она чувствовала, как нож вонзается в низ живота. Она была на уроке истории, потом на уроке английского, на уроке природоведения. Записала задания в дневник. Ответила учителям. Она съела макаронную запеканку в столовой, выпила стакан оранжада. И все это время удивлялась, что до сих пор жива.

Но она помнила все до мельчайших подробностей.

Она тем не менее двигалась вперед. Вот в чем была удивительная тайна.

Она захотела наказать свое тело.

Дергала себя за волосы, зализывала их вдоль черепа заколками, стягивала резинками. Обрезала ресницы с помощью маникюрных ножниц. Кусала губы до крови, на них образовывались темные незаживающие корки. Обгрызала ногти. Пережевывала еду и не глотала. Выплевывала остатки в руку и клала себе в карман. Ей хотелось, чтобы у нее не было груди, не было ягодиц, не было половых признаков – ничего такого, что могло привлечь внимание Рэя. Она хотела стать прозрачной. Ведь никто же не захочет мешок с костями, ведь правда?

Она выматывала свое тело до изнеможения. Бегала как заведенная. Говорила, что хочет участвовать в марафонских забегах. Сюзон вздыхала: когда человек так бегает, это значит, что он хочет от чего-то убежать, так?

Сюзон и Жорж всегда оставляли открытой дверь на ферму. Это было большое здание с множеством пристроек. Иногда по ночам Стелла уезжала туда на велосипеде и оставалась там спать в хлеву у ослов или на деревьях. Она присмотрела одно дерево с широкими ветвями и соорудила там помост, на котором, съежившись, проводила ночь. Одна, при свете звезд, она спокойно засыпала. Он ее не найдет. Он толкнет дверь в ее комнату и обнаружит, что кровать пуста. В ночь, когда будет гроза, он придет и отомстит, но она брала у дерева силы для того, чтобы приготовиться к ней. Иногда было так холодно, что Стелле казалось, что ее кожа делается хрупкой и тонкой, как папиросная бумажка, из которой Жорж сворачивал самокрутки. Почему он сказал: «…я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?» Это что, действительно так? С Рэем никогда не было понятно, врет он или говорит правду. Он мог сказать что угодно. Просто для развлечения, чтобы сделать побольнее. Но если ее отец – не Рэй, то кто тогда?

Она слушала ветер, слушала шумы ночи, смотрела на звезды, засыпала, обняв себя обеими руками, в розовом пуховике, в шапочке, в толстых шерстяных носках. Когда солнце вставало, она уезжала домой на велосипеде, по дороге обычно встречала Сюзон и Жоржа, которые рано поднимались, чтобы управляться со скотиной. Она на ходу махала им рукой. Когда она впервые вернулась утром домой, она села завтракать, подняла глаза на Рэя и долго смотрела, выдерживая его взгляд. «Опусти глаза, или я тебя ударю!» – заорал он.

Но не ударил. Он кричал на нее, но не бил. Она не отводила глаз, чтобы испытать свои силы. Глаза болели, но она держалась. Она выиграла очко. Жорж был прав, решаю только я, жертва я или нет. Нужно забить свой гвоздь. Она смогла противостоять ему взглядом, и он отступил.

Она пила кофе с молоком, голова у нее кружилась, она была опьянена первой победой. Первый гвоздь в гроб зла. Не нужно было ни кричать, ни драться, ни хвататься за нож.

Она никогда не говорила об этом с матерью.

Когда они оставались вдвоем, они обнимались и тесно прижимались друг к другу. Они гладили друг друга по волосам, по носу, переплетали пальцы, нежно целовались, щекотали друг друга, чтобы рассмешить, вздыхали и опять обнимались.

– Ты моя маленькая золотая звездочка, звездочка моего счастья, – говорила Леони, накручивая на палец светлые, почти белые пряди Стеллиных волос.

В тот день, когда она переночевала на дереве, в тот день, когда она наполнилась силой дерева, она пришла домой, простерла свои сильные, могучие, как ветви, руки и спросила мать:

– Почему ты никогда не кричишь? Потому что боишься уйти отсюда?

– Потому что у меня есть ты. Ты мой малыш, моя любовь…

– А зачем он вообще на тебе женился?

– Он хотел жениться на потрясающей девушке, а ему подсунули никудышный товар.

– Да ты и есть потрясающая женщина!

Она улыбнулась, покачала головой. Ее тонкие светлые волосы ореолом сияли вокруг тонкого лица, она ответила: «Нет, нет, да какая я потрясающая».

– Да он ничего не понимает в любви…

– Или просто не видит ее теми же глазами, что и я. Есть много разных способов увидеть любовь.

– Но в любви всегда есть сердце. А у него нет сердца.

Она сказала это, словно говорила сама с собой. Сказала вслух, чтобы услышать себя, чтобы удостовериться, что не грезит. Потому что порой ей случалось говорить себе, что все это кошмарный сон, что она проснется, и она не хотела, чтобы это был кошмар, она хотела, чтобы все было на самом деле, чтобы она могла бороться против реальности. Против призраков же не поборешься, ведь правда?

– А когда ты овладеваешь другим человеком даже насильно, это и есть желание? – спросила Стелла. – Как делают ослы с ослицами? Это и называется «заниматься любовью»?

– Нет. Перед тем как заниматься любовью, люди делают множество вещей. Нежность и улыбки, смех и перешептывания, касания руками… Не все сводится к сексу, телу, поту. Но все это так трудно объяснить тебе, моя девочка.

– Но ты-то знаешь! Ты так хорошо объясняешь это.

– Ничего я не знаю. Я думала, что знаю, но это было давно. Я всегда придумывала себе истории, которым не суждено было сбыться. Словно жила на обочине жизни. Я, должно быть, ненормальная. Чуточку чокнутая. Рэй-то прав. Не стоит обращать много внимания на внешнюю сторону жизни, детка моя, он иногда прав и неправ одновременно, но он имеет право наказывать меня.

В этот день Стелла поняла, что пинки и побои – не единственный способ сломать человека.

Ей хотелось, чтобы мать замолчала, она положила ей руку на рот, чтобы остановить поток невыносимой грусти, изливающейся с ее губ.

Она слушала Виолетту и Жюли. И спрашивала себя, а они знают, что такое этот нож в низу живота, который вонзается по ночам. Она смотрела на их отцов. Вглядывалась им в глаза, чтобы проверить, отведут ли они глаза.