Гектор Тобар - 33. В плену темноты Страница 32

Шли дни, и отчаяние все сильнее охватывало даже тех жен и подруг шахтеров, кто не желал сдаваться и по-прежнему был полон веры и надежды. Сюзана Валенсуэла, подруга Йонни Барриоса, однажды услыхала, как какие-то его дальние родственники в лагере «Эсперанса» сошлись на том, что он уже умер. Сюзана отправилась на рудник вместе с Мартой, женой Йонни, тем самым поставив их обеих в неудобное положение, поскольку там же оказалась и семья Марты, включая ее взрослых детей от первого брака.

Немного позднее уже дома Сюзана угощала Марту чашечкой чая, и та принялась обсуждать новости с шахты, которые оставляли желать лучшего.

– Послушай, Сюзи, – начала Марта. – Понимаешь, дальше так продолжаться не может, и я пришла сказать тебе об этом. Йонни мертв. Поэтому я хочу, чтобы ты отдала мне его вещи. – Марте понадобились его документы, в частности квитанции о начислении заработной платы, которые были нужны, чтобы получить пособие, выплачиваемое по смерти страхователя владельцами рудника и правительством.

Слушая ее, Сюзана вдруг поняла, что не верит в то, что Йонни умер. А эта женщина сошла с ума, но если ей нужны бумаги, то почему бы нет? Для нее же самой подобные материальные ценности особого значения не имели, она всю жизнь работала и потому располагала собственными сбережениями и пенсией, так что какая ей разница? Но, уже собираясь подняться по лестнице в спальню, которую делила с Йонни, она вдруг остановилась.

– Покажи мне тело, и я отдам их тебе, – сказала она. – Докажи, что он умер.

– Какая же ты дура, – ответила Марта, если верить Сюзане, конечно, потому что сама Марта наверняка станет отрицать, что такой разговор вообще имел место. – Каким же это образом я должна вытащить его из шахты? Я что, похожа на какого-нибудь Супермена? Ведь всем известно, что Йонни погребен под колоссальной грудой камней.

– Если он мертв, можешь забрать себе его деньги, но тело передай мне, чтобы я могла оплакать и помянуть его, – возразила Сюзана.

– Об этом тебе придется договариваться с его сестрами, – опять же, по словам Сюзаны, ответила Марта.

– Убирайся отсюда, – заявила Сюзана. – Пошла прочь и больше не смей попадаться мне на глаза.

Вернувшись на рудник, Сюзана узнала, что пропавших шахтеров уже считают погибшими. Один из родственников Йонни даже завел речь о том, что надо-де получить его пособие на похороны. Именно так она запомнила те черные дни: родственники Йонни обращались с нею как с пустым местом, потому что узы, связывающие ее с этим беспутным бабником, пусть и зарабатывающим весьма приличные деньги, оборвались окончательно и бесповоротно. Не исключено, родственники Йонни полагали, что справедливость все-таки восторжествовала: Сюзана смогла охмурить Йонни, воспользовавшись тем, что он нуждался в любви, и распоряжалась его заработком, пока он был жив. Но теперь он мертв, и она больше не выманит у него ни гроша. Впрочем, Сюзана чувствовала, что Йонни жив. «Он был там, внизу, и сражался за свою жизнь. Да, его никак нельзя назвать писаным красавцем, но…» – признавалась она немного погодя. Голос ее дрогнул, сорвался, и Сюзана разрыдалась: «Он боролся. Я буквально наяву видела его там, заживо похороненного под землей». Она представляла себе, как его душит там самая серая, жирная грязь, которую она счищала с его башмаков и одежды, когда он возвращался домой. «Они все мертвы», – донесся до нее очередной возглас, и она вернулась домой, повалилась на пол и забилась в истерике. «Мне хотелось умереть», – и вдруг она услышала чей-то голос: «Чана», – сказал он. Так называл ее Йонни – Чана. «Клянусь чем угодно, Пресвятой Девой Марией, я слышала его», – уверяла женщина. Любовь к пропавшему без вести Йонни Барриосу была настолько сильной, что она ощущала ее во всем, что окружало ее в их доме, – в предметах и звуках. Широко раскрытыми от изумления глазами она наблюдала, как творятся «чудеса», и верила, что ей явился сам Святой Дух. Она вдруг почувствовала, как содрогнулся дом, но соседи на ее вопрос о землетрясении ответили, что ничего подобного не было. Язычки пламени церковных свечей, которые она зажигала на импровизированном алтаре с мольбой о Йонни, гасли и загорались, словно по собственной воле. Однажды, вернувшись с шахты, она увидела перед своим домом полицию. Соседи рассказали, что вызвали стражей порядка, потому что из жилища Сюзаны доносились какие-то странные и непонятные звуки – кто-то словно бы крушил ее дом, разнося его по кирпичику, – и заподозрили, что к ней проникли грабители. Но Сюзана, отворив дверь и переступив порог, обнаружила, что все вещи на своих местах. Она уверилась, что это дух Йонни послал ей весточку: Я жив, Чана! Я борюсь, не забывай меня! Кое-что она рассказала психологу, который вскоре наведался к ней, но о многом предпочла умолчать: «Потому что по его глазам я видела, что он считает меня чокнутой».

Впрочем, сверхъестественные события происходили не только с нею. Так, семья одного из шахтеров получила от него телефонный звонок, хотя он вместе со своим телефоном оставался глубоко под землей и связи с ним не было. Другие уверяли, будто видели, как души тридцати трех горняков блуждают по северной части Чили. В одном из католических районов Копьяпо, где проживали в основном боливийские эмигранты, соседка Карлоса Мамани заявила, что как-то вечером видела его у себя во дворе. Согласно народному поверью индейцев аймара, дух человека, которому вскоре предстоит умереть, бродит по земле в предчувствии смерти. Эта самая соседка не преминула рассказать жене Карлоса, Веронике Киспе, а заодно и матери Вероники, что видела, как ночью Карлос сидел на крыльце ее дома. На нем была сдвинутая набок бейсболка, но когда соседка подошла к Мамани, чтобы заговорить, он вдруг исчез. Вероника и ее мать разозлились на соседку за то, что она разносит такие слухи, ведь для аймара это могло означать только одно: Карлос умирает. «Зачем ты болтаешь об этом направо и налево? – спросили они у нее. – И не докучай нам больше своими вздорными выдумками!»

Но чудеса и видения смерти и страданий посещали все больше и больше людей. Мария Сеговия воображала, как внизу храбрится, не собираясь сдаваться, ее брат. Молчаливый и сдержанный Дарио Сеговия, с квадратным лицом и натурой стоика, обладающий суровой внешностью прирожденного бойца и воина. В детстве старшая и сильная сестра защищала и оберегала его. Сидя в своей палатке, она слышала шум буровых установок, пытающихся добраться до Дарио и спасти его вместе с тридцатью двумя товарищами. Вокруг нее разбили лагерь представители других семей, и этот своеобразный микрокосм родных и двоюродных братьев становился все шире, вовлекая на свои орбиты города близкие и далекие, и те, что находились на другом краю Чили, и те, что располагались по соседству, – Валленар и Кальдера. Но везде родные знали, что это такое – уметь ждать, пока одни мужчины бурят скважины, чтобы спасти других мужчин. Вскоре лагерь «Эсперанса» насчитывал уже более тысячи обитателей, и все молились, так что «…это было похоже на Иерусалим», как вспоминала потом Джессика Чилла, подруга и спутница Дарио.

Мария Сеговия часто поднималась над этим человеческим муравейником в пустыне, чтобы взглянуть и прислушаться к буровым установкам, вгрызающимся в землю в поисках ее брата. Вскоре она уже могла отличить звук одного бура от другого и приемы, которые использовали разные бригады, – как звучит бур с алмазной насадкой, и когда он останавливается во время пересменки вахты. По ночам буровые установки походили на островки яркого света в чернильном океане непроглядной темноты пустыни. Оживление, шум и свет бодрили и дарили надежду. Но вот, после нескольких дней непрерывной работы, одна из буровых установок остановилась, а вслед за нею – и другая. Несколько часов Мария не слышала ничего. И тогда она направилась к голой скалистой горе, зловеще нависающей над рудником, и стала карабкаться на нее. Глядя вниз с вершины, она убедилась, что была права – вокруг установок не клубится пыль. Спустившись обратно в лагерь, она поделилась с другими семьями своим открытием, и вот уже несколько женщин устремились к воротам, у которых приткнулась будка охраны. «Вы остановили бурение! Остановили!» – женщины колотили в сковородки и кастрюли, которые прихватили с собой в лагерь для стряпни, стараясь поднять как можно больше шума. В конце концов к воротам вышел Голборн и сказал: «Нет, они просто сломали один из буров с алмазной насадкой, и нам нужно всего лишь заменить его. Прошу вас понять и проявить терпение». В последующие дни Мария Сеговия еще не раз поднималась на гору, чтобы проверить, как продвигается работа у бурильщиков и сдержал ли Голборн обещание. Она, пятидесятидвухлетняя женщина, уже ставшая бабушкой, карабкалась на гору, словно герлскаут, подавая пример другим. «Мы стали похожи на диких кошек, скачущих по горам», – говорила она.