Шервуд Андерсон - Уайнсбург, Огайо Страница 32

Рей Пирсон поднялся на ноги и уставился на него. Он был на голову ниже Хэла, и, когда парень подошел к нему и положил ладони ему на плечи, получилась живописная группа. Вокруг было огромное пустое поле, позади них тянулись аккуратные рады кукурузных стожков, вдали вставали желто-красные холмы — и они уже не были двумя ко всему равнодушными работниками, а стали друг для друга живыми людьми. Хэл почувствовал это и, по своему обыкновению, засмеялся.

— Ну-ка, папаша, — сказал он неловко. — Давай помоги мне советом. Я довел Нелл до беды. Может, и с тобой такое было. Я знаю, что мне другие скажут — ну, как тут положено поступать, а вот ты-то что скажешь? Жениться и остепениться? Влезть в хомут, чтобы меня загнали, как старого одра? Ты меня знаешь, Рей. Я не такой, чтобы меня кто другой сломал, но сам себя сломать сумею. Так как же — сломать мне себя или послать Нелл к черту? Вот ты мне и скажи. Как ты скажешь, Рей, так я и сделаю.

Рей не сумел ответить. Он стряхнул с плеч руки Хэла, повернулся и зашагал к амбару. Он был чувствительным человеком, и на глаза у него навернулись слезы. Ответить Хэлу Уинтерсу, сыну старого Уиндпитера Уинтерса, можно было только одно — только одного ответа требовали все привитые ему с детства понятия и привычные взгляды всех людей, которых он знал, и тем не менее у него не было сил сказать то, что он обязан был сказать.

К вечеру, в половине пятого, Рей возился у амбара, и тут с тропы, идущей вдоль ручья, его окликнула жена. После разговора с Хэлом он не вернулся на кукурузное поле, а остался около амбара.

Он уже закончил всю вечернюю работу и видел, как из дома вышел Хэл, переодевшийся для гулянки в городе, и зашагал по дороге. Рей, глядя в землю, брел следом за женой по тропке, ведущей к их дому, и размышлял. Он никак не мог уловить, что, собственно, неладно. Каждый раз, когда он поднимал глаза и видел в меркнущем свете красоту полей и холмов вокруг, ему хотелось сделать что-то, чего он никогда прежде не делал: закричать, застонать, наброситься с кулаками на жену или решиться еще на что-нибудь не менее неожиданное и страшное. Он шел по тропке, почесывая затылок, и пытался разобраться, в чем дело. Он пристально вглядывался в спину жены, но жена как будто была такой же, как всегда.

Она пришла за ним, чтобы послать его в город, в бакалейную лавку, но, едва объяснив ему, что надо купить, принялась его пилить.

— Ты всегда еле ноги волочишь, — говорила она. — Но на этот раз сделай милость, поторопись. Дома на ужин ничего нет, так что обернись в город и обратно одним духом.

Рей зашел в дом и снял пальто с крючка за дверью. Карманы были выдраны, воротник лоснился. Его жена сходила в спальню и вернулась с засаленной тряпицей в одной руке и тремя серебряными долларами в другой. Где-то в доме отчаянно заплакал ребенок, и спавшая у плиты собака встала и потянулась. Его жена снова начала браниться.

— Теперь они все примутся реветь, не уймешь. И чего ты всегда еле ноги волочишь? — спросила она.

Рей вышел из дома, перелез через изгородь и зашагал по полю. Уже наступили сумерки, и вид, открывшийся перед ним, был исполнен удивительной прелести. Пологие холмы словно купались в красках, и даже кусты у изгороди казались невыразимо прекрасными. Рею Пирсону чудилось, что весь мир стал удивительно живым, точно так же, как они с Хэлом вдруг ощутили себя удивительно живыми, когда стояли на кукурузном поле и смотрели в глаза друг другу.

В этот осенний вечер у Рея не хватало сил вынести красоту полей и холмов под Уайнсбургом. Только и всего. Она его подавляла. И вдруг он забыл, что он — тихий старый батрак, и, сбросив рваное пальто, побежал напрямик через поле. И на бегу он кричал, протестуя против своей жизни, против всякой жизни, против всего, что делает жизнь безобразной.

— Ведь никаких обещаний не было! — крикнул он в пустой простор, расстилавшийся перед ним. — Я ничего моей Минни не обещал, и Хэл тоже ничего не обещал Нелл. Я знаю, что не обещал. Она пошла с ним в лес, потому что хотела пойти. И она хотела того же, чего хотел он. Почему должен расплачиваться я? Почему должен расплачиваться Хэл? Почему кто-то должен расплачиваться? Я не хочу, чтобы Хэл стал замученным стариком. Я ему объясню. Я не дам, чтобы это продолжалось. Я перехвачу Хэла прежде, чем он доберется до городка, и объясню ему.

Рей бежал неуклюже, один раз даже споткнулся и упал. «Я должен перехватить Хэла и объяснить ему», — думал он и все бежал и бежал, хотя дыхание со свистом вырывалось у него из груди. И на бегу он думал о том, о чем не вспоминал много лет, — как до женитьбы собирался уехать к дяде в Портленд, в штат Орегон, потому что хотел идти в батраки и надеялся, что на Дальнем Западе доберется до океана и станет матросом или устроится на ранчо и будет врываться в западные городки верхом на лошади, кричать, хохотать и будить спящих жителей своими буйными воплями. Потом на бегу он вспомнил своих детей, и ему померещилось, что их ручонки цепляются за него. Но все его мысли о себе перепутывались с мыслями о Хэле, и ему казалось, что за молодого парня тоже цепляются дети.

— Хэл, это случайность, которую подстроила жизнь, — крикнул он. — Они не мои и не твои. Они сами по себе, а я сам по себе.

Рей Пирсон все бежал и бежал, а темнота уже окутала поля. Его дыхание превратилось в хрип. Когда он добрался до изгороди у дороги, по которой небрежной походкой, покуривая трубку, шел в город щегольски одетый Хэл Уинтерс, у него не было сил выговорить то, что он думал и что хотел сказать.

Рей Пирсон оробел, и на этом, собственно, кончается повесть о том, что с ним произошло. Когда он добрался до изгороди, положил руки на верхнюю жердь и замер, глядя прямо перед собой, было уже совсем темно. Хэл Уинтерс перепрыгнул через канаву, подошел к Рею почти вплотную, сунул руки в карманы и засмеялся. Он как будто совсем забыл все, что почувствовал на кукурузном поле, и когда сильной рукой ухватил Рея за лацкан, то просто встряхнул старика, как нашкодившую собаку.

— Пришел мне советовать, а? — сказал он. — Ну, можешь ничего не говорить. Я не трус и уже сам все решил. — Он снова засмеялся и прыгнул через канаву назад на дорогу. — Нелл не дура, — сказал он. — Она не просила, чтобы я на ней женился. Я сам хочу на ней жениться. Хочу завести свой дом и ребятню.

Рей Пирсон тоже засмеялся. Ему хотелось смеяться и смеяться — над собой и над всем миром.

Когда фигура Хэла Уинтерса исчезла во тьме, окутавшей дорогу, которая вела в Уайнсбург, он повернулся и медленно побрел по полю туда, где оставил свое рваное пальто. И пока он шел, ему, наверное, вспомнились все те приятные вечера, которые он провел со своими кривоногими детьми в ветхой лачуге над ручьем, — во всяком случае, он начал бормотать про себя:

— Может, оно и к лучшему. Что бы я ему ни сказал, все равно вышла бы неправда.

Потом он умолк, и его фигура тоже растаяла во тьме, окутавшей поля.

ВЫПИЛ

Том Фостер приехал из Цинциннати в Уайнсбург молодым человеком, с душой открытой для новых впечатлений. Бабка его выросла тут на пригородной ферме и училась в здешней школе, когда Уайнсбург был поселком из двенадцати — пятнадцати домов, окружавших магазин на Вертлюжной заставе.

Что за жизнь прожила бабка с тех пор, как покинула поселок первопроходцев, до чего крепка и смекалиста была маленькая старушка! Она повидала и Канзас, и Канаду, и Нью-Йорк, разъезжая со своим мужем-механиком до самой его смерти. Потом она поселилась с дочерью, которая тоже вышла за механика, и жила в Ковингтоне, Кентукки, по ту сторону реки от Цинциннати.

Тут настали для бабки Тома тяжелые годы. Сперва ее зятя убил во время забастовки полицейский, потом мать Тома стала инвалидкой и тоже умерла. У бабки были небольшие сбережения, но их съели болезнь дочери и двое похорон. Она превратилась в старую измотанную работницу и жила над лавкой старьевщика в одном из переулков Цинциннати. Пять лет она мыла полы в конторском здании, а потом устроилась судомойкой в ресторан. Руки у нее были искореженные. Когда она бралась за ручку швабры или щетки, они напоминали сухую лозу, приторочившуюся к дереву.

Старуха вернулась в Уайнсбург при первой же возможности. Однажды вечером, возвращаясь с работы, она нашла бумажник с тридцатью семью долларами — и теперь путь был открыт. Для мальчика переезд был большим приключением. Бабка пришла домой в восьмом часу вечера; она сжимала в старческих руках бумажник и так разволновалась, что едва могла говорить. Она настояла на том, чтобы выехать из Цинциннати в тот же вечер, — если остаться до утра, хозяин бумажника наверняка их разыщет и поднимет шум. Тому, которому было тогда шестнадцать лет, пришлось тащиться с бабкой на станцию и нести на спине все их земные пожитки, увязанные в вытертое одеяло. Бабка шла рядом и поторапливала. Ее беззубый старый рот нервно подергивался, и, когда уставший Том хотел на перекрестке скинуть узел на землю, она подхватила его и взвалила бы себе на спину, если бы не помешал внук. Когда они сели в поезд и город остался позади, бабка радовалась, как девочка, и Тому еще ни разу не приходилось видеть ее такой разговорчивой.