В. Коваленко - Внук кавалергарда Страница 32

— Какая ты у меня умница, лебедушка моя синеокая. Затем поднялся и быстро подошел к столу:

— Надо выпить за моего будущего сына.

— А может, это будет дочь? — улыбнулась Даша.

— Пускай дочь, но только такая, красивая и умная, как ты, — согласился будущий отец, стукаясь с любимой кружками.

Выпив, бережно выхватил девушку из кресла и, кружась по комнате, со смехом кричал:

— Я буду отцом! Я отец, ха-ха — отец!..

149

Ординарец, как очумелое привидение, заглянул в комнату и невесть кому доложил:

— Товарищ подполковник проверяють чехов, а я тверёзей тверезого, товарищ фрейтор связистов… — и, икнув, призрак испарился.

— Отпусти, — игриво стуча кулачками по погонам Георгия, радостно умоляла Даша.

— Ха-ха, я отец, — комбат вдруг остановился и с побледневшим лицом опустил с рук Дашу.

— Что с тобой? — увидев его лицо, испуганно отпрянула она.

Георгий, обхватив голову руками, опустился в кресло, тяжело простонав.

— Я забыл, забыл, от счастья, я не имел права, — ударяя себя ладонями по лицу, стонал он.

— Да что случилось? — встревоженно тормошила его Даша.

— Я расскажу тебе все, — встал с кресла Георгий, — хотя должен был сделать это много раньше. — Я, Герой Советского Союза, подполковник Красной Армии Кехоев, есть сын лейб-гвардии полковника царской армии князя Кехоева, мать, урожденная Скоропадская, близкая родственница последнего гетмана Украины Павла Скоропадского.

Подполковник невидящим взглядом посмотрел на испуганную девушку и до крови прикусил губу:

— Отца расстреляли в двадцать восьмом, мать умерла годом позже. Меня забрали в женский монастырь две сердобольные монашки и всячески опекали там. Однажды весной, мне тогда было года четыре, они вывели меня за ворота монастыря и передали седому хромому старику, — глаза комбата потеплели. — Это был мой дед, вернувшийся из ссылки. Представь меня полностью седым и с бородой, это будет полная копия деда. В тот же день мы уехали на Кубань в забытый людьми и богом городок. Дед, ничуть не сетуя на жизнь, стал торговать в лавке керосином, основное время отдавая моему воспитанию. Бывший лихой кавалергард и спартанец, он по натуре оказался терпеливым домашним учителем, и нет ничего удивительного, что в школу меня приняли сразу в третий класс. Мой день начинался строго с семи утра, с приветствия старика: «Бонжур», на что я, еще толком не проснувшись, неизменно отвечал: «Бонжур, месье…»

— Вчера во сне я видел своего умного деда: он, как в детстве, поприветствовал меня всегдашним «Бонжур», а я ответить ему не успел. К чему бы это? — он вопрошающе посмотрел на робко слушавшую Дашу.

Та неуверенно пожала плечами:

— Наверно, пойдешь перед академией в отпуск, и вы встретитесь.

— Где? Он умер в сорок втором.

— Прости, — испуганно прошелестело с припухлых губ девушки.

Георгий, вновь уходя в воспоминания, не расслышал сказанного Дашей.

— Я окончил десятилетку в возрасте пятнадцати лет, и тут началась война. Дед, прошедший лагеря Сибири, вынес оттуда много нечистых знаний, ночи напролет он корпел над моими документами и, когда достиг желаемого, сказал мне, поставив перед собой: «Ремень носят, чтоб не уронить штаны, шпагу — чтоб не уронить честь. Сегодня честь твоих военных предков падает, и ты — единственный из нас двоих, оставшихся из рода воинственной династии Кехоевых, кто должен взять шпагу. В обоих твоих родах было предостаточно мрази, но ни в одном не было трусов». Я был не по годам рослым мальчиком, что сослужило на призывном пункте добрую службу. Документы, подправленные дедом, были безупречны, аттестат — отличный, и меня без лишней волокиты направили на ускоренные курсы пехотных командиров. Это и есть моя святая тайна, дальше ты знаешь, — устало качнул головой Георгий. — Да, будет делов у контрразведки, — горько ухмыльнулся подполковник, — когда начнут проверять документы для академии…

— Молчи, ты только не признавайся, — кинувшись с гибкостью ласки Георгию на шею, умоляюще вскрикнула Даша. — Ради нашего будущего ребенка молчи, а если что откопают — отказывайся, говори, мол, был в монастыре с матерью, мать умерла, а какой-то жалостливый старик подобрал, а кто он, мол, не знаю. Да и зачем тебе академия, уедем ко мне в Оренбург, будем жить тихо, и никто не узнает, что ты из князьев. По мне, будь ты хоть сыном царя, я все равно не разлюблю тебя, — заливаясь слезами, по-бабьи причитала Даша. — А случись с тобой какая беда, сына выращу достойным тебя.

— Все будет хорошо, мы зря тревожимся, — вытирая ладонью слезы под глазами девушки, успокаивающе говорил Георгий.

На улице затарахтел мотоцикл, и свет его фары яркой полосой проскользил по стене.

— Со штаба наверняка, — сказал Георгий, усаживая все еще всхлипывающую девушку на стул.

В дверь постучали.

— Войдите, — прикуривая сигарету, разрешил подполковник, тревожно покосившись на безучастную Дашу

Вошел запыленный майор со штаба полка, козырнув старшему по званию, усталым движением стащил с головы танкистский шлем:

— Найти вас не можем, связист талдычит одно: «Проверяет посты», — и только сейчас, рассмотрев в полу мраке комнаты сержанта медицинской службы, понимающе хмыкнул. — Ну, вообще приказ на словах. В общих чертах вам известно, что после капитуляции некоторые небольшие немецкие группировки, не приняв ее, продолжают упорно сопротивляться нашим частям. Так вот, вам с батальоном сегодня в шесть ноль-ноль надлежит занять позицию, — с ловкостью фокусника вытащив карту из планшетки, он ткнул пальцем в обведенное кружком место, — здесь, за рекой, надо сказать, довольно глубокой. В старом замке засел с полком матерый солдафон барон Крюгер.

Майор с прежней ловкостью спрятал карту обратно:

— Завтра в указанное время он должен капитулировать, в случае отказа при поддержке авиации начнем штурм, пленных не брать. Да, еще, — нахлобучивая на лобастую голову шлем, спохватился он, — связь держать со штабом дивизии постоянно. Вопросы есть, товарищ подполковник?

— Один. Какой псих выбирал позицию для моего батальона? Стоит на башне замка поставить миномет или засесть снайперу — через полчаса от батальона останется пшик.

— Ну, батенька, — подражая комдиву, пропел майор, — мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай, — и он театрально развел руками. — Кстати, о рассвете. По всему, вам пора выступать, туда ходу два часа с гаком да на окапывание батальона прикиньте. Пора, пора, — наставительно сказал он, плечом толкая массивную дверь.

— Да, пора, — согласился комбат после ухода майора. Он подошел к Даше, накидывая портупею на парадный китель:

— А ты будь у рации, замок — это не уличные бои в Сталинграде, мы его быстро упакуем. Подумаешь, барон, мы тоже с усами, — подмигнул он.

Даша болезненно улыбнулась.

— Там полк, и сам же сказал про башни, у меня тревожное предчувствие…

— Ерунда! Как говорят наши казачки на Кубани: «Когда я есть — смерти нет, смерть придет — меня не будет», — и он, улыбнувшись агатовыми глазами, вышел.

Ранний рассвет был расплывчато нежен. По реке плыли, как обрывки рваных парусов, белые туманы.

— Комбат поднялся с двумя связистами на взгорок, оставляя след на росной траве, приник к биноклю:

— Сообщи: выкинули на главной башне белый флаг, сейчас пой…

Последнее, что он увидел, — это падающее на него огромное небо.

— Бонжур, месье, — с кровавой пеной вырвалось с посинелых губ.

А в кубанских садах буйно кипела сирень. Был четвертый день Победы.

Идущий в рассвет

Он родился ранним весенним утром, когда в лесу зазвенели птичьи голоса, а у большой пещеры собралось племя у костра. Позже пришла старая, как болотный мох, колдунья и долго смотрела на него, шепча какие-то только ей известные заклинания. Затем поворошила сучковатой палкой в догорающем костре и, уже уходя, прошипела: «Гений». Это слово, означающее «идущий в рассвет», и стало его именем.

Племя равнодушно отнеслось к его появлению на белый свет, у людей были свои волнения и тревоги. Они который месяц уходили от погони Бешеных псов. Племени злого и воинствующего. Уходили глубоко на север, в холодные горы.

На пятую весну своего рождения, карабкаясь на скалу, сорвался с нее и покалечил ногу. С того дня он стал хромым. И с того дня он перестал мечтать о том, как он станет, когда вырастет, добычливым охотником. Теперь все дни он проводил подле Красной лисы, тот делал наконечники для копий и стрел из кремневого камня. Он так ловко ударял по нему, что, казалось, весь камень состоит из одних наконечников или лезвий для ножей. Каждый удар его по камню приносил желаемую поделку.

А еще Гений любил сидеть на крутом взгорке и скатывать с него круглые речные камешки. Он долго с немым восторгом наблюдал, как те красиво катятся вниз. Игра в бегущие камешки завладела полностью его детским воображением. Как взрослый человек попадает под волшебное очарование звездного неба, так и он попал в плен бегущих с холма камней. Гений уже не видел в этом игру, бегущие камешки стали смыслом его жизни.