Поль Виалар - Жатва дьявола Страница 32

— Вот видишь. Тебе когда надо платить?

— Завтра, — смущенно ответил Обуан.

— Ладно. Знаешь, что мы сделаем?

— Нет.

— Пойдем сейчас вместе. Ты меня проводишь до дому. Я войду, возьму деньги и принесу тебе.

— Вы держите деньги дома?

— Да, в бумажнике.

— Скажи пожалуйста! — воскликнул он, развеселившись. — Так ты стала богачкой, Адель?

— Не забывай, что нас трое — с матерью, да еще Фернан вернулся. Но если нам кое-что удалось отложить, так мы отчасти обязаны этим тебе, Мишель, ты ведь помогал мне во время войны.

— Пустяки! Я делал, что мог.

— Я этого не забыла… Да и другое тоже, — добавила она с некоторой грустью.

— И я не забыл, — сказал он из любезности. — В любви ты понимаешь толк, Адель!

— Меньше, чем Люсьенна.

— По-другому, — ответил он.

— Ну что ж, пойдем, — сказала Адель.

Он уже поднялся с кресла, но вдруг Адель застыла на месте.

— Я вот что вспомнила, — сказала она, — ведь бумажник-то у Альбера хранится. Сто десять тысяч он завсяко просто не выпустит.

— Вот видишь! — разочарованно воскликнул Обуан.

— Да я хочу сказать, что надо ему бумагу выдать.

— Ну, за этим дело не станет! — ответил Обуан, воспрянув духом.

— Да мне-то никаких бумаг не надо, это ему.

Мишель уже направился к старому секретеру, в котором покойный отец держал свои бумаги. Порывшись там, он достал листок бумаги в клетку, пузырек с черными чернилами, какие можно найти в деревенских лавочках, и красную ручку с «унтер-офицерским», слегка заржавленным пером — им не часто пользовались.

— Я напишу сейчас расписку, — сказал он.

— То есть… Расписка само собой. Но Альбер потребует гарантии. Наш Альбер не очень-то покладистый парень, надо его приманить чем-нибудь.

— Чем?

— Да уж не знаю, право. Ты ничего не придумаешь?

— Можно было бы…

— Что можно было бы?

Адель предоставила ему ломать голову, ждала, чтобы он сам предложил то, чего она хотела.

— Мне нужны эти деньги, — сказал он. — Тогда я выпутаюсь.

— Понятно, тебе нужны деньги, — поддакивала Адель. — Надо, чтобы Альбер дал их тебе.

— Подо что же он мог бы ссудить меня деньгами?

— Но ты же знаешь, кроме земли, у тебя нет ничего.

— Знаю, но ведь я тебе сказал…

— Слушай, он же не потребует, чтобы ты продал ему землю, а только… ну как это говорится… дал бы закладную…

— Да, да… в такой форме…

Он уже начал было писать, она его остановила:

— Ты, к примеру, так напиши: «Получил от Альбера Женета взаимообразно сто десять тысяч франков, которые и уплачу ему… ну, скажем, через полгода. Это тебе подходит — полгода? За это время ты сумеешь выкарабкаться, а если даже и не удастся, так мы договоримся с тобой. Подходит? Ну и пиши — „через полгода“, и добавь: „В гарантию уплаты отдаю ему в заклад сорок сетье своей земли…“

— Ого! — буркнул Обуан. — Сорок сетье? Это много за такую сумму.

— Речь-то идет не о деньгах, а о гарантии. Пусть Альбер не беспокоится, не опасается. Понимаешь? А то он и не согласится.

— Но все-таки! — упирался Мишель.

— Тебе нужны деньги или не нужны?

— Да ведь сорок сетье — это больше двадцати гектаров!

— А стоят они немного больше ста тысяч. Если я сказала сорок сетье, так только потому, что как раз за нашей землей, почти что рядом (только полоска Альсида там вклинилась), у тебя есть поле в сорок сетье. Альберу это понравится. Он и соблазнится. А тебе-то что беспокоиться, раз ты отдашь ему эти деньги?

— Ну что ж в конце концов, — согласился Обуан. — Значит, как ты говорила?

Адель продиктовала ему то, что она замыслила. Составляя закладную, Обуан думал, что полгода — долгий срок, вполне достаточный, чтобы обернуться, и если ему за шесть месяцев не улыбнется удача, так это уж будет просто дьявольское невезение. Деньги ему сейчас нужны до зарезу, иначе завтра, встретившись с Буано, он окажется лгуном и мошенником, а достать деньги он может только под эту закладную. Перо царапало, чуть не каждое слово приходилось подправлять; Адель нервничала и успокоилась только после того, как Обуан поставил свою подпись. Она хотела взять у него бумагу.

— Нет, — возразил Мишель. — Ты уж не обижайся, пожалуйста, но я дам ее в обмен на деньги. Не потому что я тебе не доверяю, но ведь и твой брат хозяин.

— Правильно, — сказала она. — Я просто хотела показать ему бумагу, ведь лучше всего мне сначала поговорить с ним, а ты чтоб не показывался…

— Вы с ним поговорите, и, когда все обсудите, ты вынесешь мне деньги. Ты видела бумагу, я тебе ее отдам взамен денег. Брат твой поверит тебе, я думаю?

Адель замялась. Такая форма сделки ей не нравилась, казалась рискованной.

— Да ведь он знает, что между нами было… он может подумать, будто я вздумала тебе угодить за его счет, ему в убыток. Ну, как хочешь, — сказала она, видя, что не удается убедить его. — Я попробую, а только у нас в Босе люди упрямые, ты же знаешь.

— Да ведь и я в Босе родился, — ответил Мишель.

Они вышли во двор. Обуан запер за собой дверь. Не обменявшись ни словом, они двинулись по дороге, залитой лунным светом, и быстро дошли до фермы Женетов.

— Подожди меня тут, — шепнула Адель.

Оставив Мишеля во дворе, она вошла в дом.

— Альбер!.. Альбер!.. — позвала она, встряхивая за плечо брата, спавшего на своей постели в большой комнате… — Альбер, я его поймала!

— Что такое? — бормотал он, протирая глаза.

— Он во дворе… С закладной на сорок сетье земли… мы ему даем в долг сто десять тысяч франков под эту закладную… на полгода…

— Погоди! Сто десять тысяч? Все, что у нас есть!

— Через полгода земля-то будет наша!

— Это еще неизвестно.

— Все известно. Ему нечем будет заплатить. Во всяком случае, никакого риска.

— Ты уверена?

— Ах, оставь! — с досадой воскликнула она. — Оставь! Сколько труда я положила, чтобы добиться этого.

Она почти что вырвала у него из рук кредитки, когда Альбер вынул их из бумажника и пересчитал.

— Дай сюда, — крикнула, она. — И не вылезай из дому.

Во дворе она подошла к Мишелю.

— Готово дело! — сообщила она.

— Быстро ты! Он, что, сразу согласился?

— На, считай, — сказала она, не отвечая на вопрос.

Обуан принялся пересчитывать при свете луны пачку кредиток, и Адель казалось, что он никогда не кончит.

— Да будет тебе, все правильно, — нетерпеливо сказала она.

— Погоди! Восемьдесят восемь… восемьдесят девять… девяносто.

— Давай закладную.

— Сто одна… сто две… сто три… сто десять… Правильно, — сказал он. — Вот расписка.

Мишель протянул бумагу, но все не отдавал ее.

— А мы о процентах-то позабыли, — сказал он.

— Ну, дашь сколько захочешь… Три процента подойдет тебе?

— Надо было бы указать…

— Да не нужно это. Лишнее. Деньги у тебя найдутся… да ведь и дали-то тебе по дружбе, ты же хорошо знаешь.

— А лучше было бы по-другому, — сказал он, отдав наконец закладную, не думая о том, какое значение могли иметь для Адель эти слова, в которые он, однако, и не вкладывал двойного смысла.

Адель сжала в кулаке закладную и, засунув ее в карман, сжала в руке так крепко, как будто у нее вот-вот отнимут бумагу, — ей все еще не верилось, что она действительно получила драгоценный документ.

— Спасибо, Адель, — сказал Обуан.

— Не за что, — ответила она.

Глава VI

Крестьянское упорство — это не пустые слова. Оно сказывалось не только в стремлении достигнуть своей личной, узкой цели, как это было у Адель, Альбера, Альсида, — цели, к которой они шли неуклонно — не так, как Мишель Обуан, избалованный легкой жизнью и преуспеянием его семьи, или Люсьенна, у которой ее мнимый взлет произошел так быстро, что она не могла сохранить хладнокровие. Это упорство направлено было и на другую цель — можно сказать, «общую», объединявшую всех крестьян Франции, хотя они это и не сознавали и не сговаривались между собой, — цель, к которой они шли в силу традиции и мудрости, передававшейся от отцов к сыновьям, — они стремились восстановить разрушенное, а затем и преуспеть всему крестьянству в целом, — ведь война оказалась, как это ни парадоксально, не только разрушительной, но и прибыльной для деревни.

Во Франции нет единого крестьянина, а есть крестьяне; в Перше, в Боcе или в Бри широко развита культура зерновых, и крестьянин этих краев зачастую нисколько не походит на бретонца, который разводит лошадей, и на садоводов Воклюза, так же как и нет типического земледельца. Однако люди, которые в нашей стране живут землей, в любой отрасли сельского хозяйства отличаются неким единством в своем поведении, в своих реакциях на внешние воздействия, и эволюция их одинакова — в рамках определенных норм и эпохи. В тысяча девятьсот четырнадцатом году крестьянина любой местности Франции отличало смирение, а в тысяча девятьсот двадцатом году эта черта у него уже отсутствовала. Иногда он бывал недоволен своим положением, иногда богател, но он уже не был пассивным.