Виктор Мартинович - Озеро Радости Страница 32

Милиционер ищет, как закрепить полоску на тумбе, и не находит — тумба состоит из ровных отполированных древесных плоскостей и трех ящиков. В конце концов он привязывает полоску к рукоятке одного из ящиков льняным шнурком и сцепляет узел вдавленной в сургуч печатью. Куртка на милиционере на два размера больше, чем надо, его ладони тонут в серо-черных рукавах.

— И — лампа…

Зеленый костюм подходит к волшебному деревцу из брабантского стекла, призрачный свет которого освещал Ясины сумеречные свидания с мамой. Он теребит подушечкой большого пальца крохотную фею, расположившуюся на ветвях, и восхищенно заключает:

— А вот это, кстати, нормальная вещь. Как ее записать? Э… Устройство ночного света из капельного э… стекла… Это ж не хрусталь, да? С встроенными в него… э… латунными, да? Это же латунь? Или медь? Латунными запишу… Фигурками женщин… с крыльями бабочек… Нет, крылья бабочек — это лишнее, будут потом ржать, — он вычеркивает что-то в протоколе.

Он протягивает милиционеру ордер на ночник, тот оборачивает его вокруг выполненного в форме сосновой шишечки навершия и закрепляет шнуром.

— Так, оценочная стоимость будет… — продолжает саранча. — Э… для тумбы… э… Ну, скажем, двести условных… А для лампы этой… Я думаю, на косавелло потянет, это ж антиквариат…

Жаргонное выражение, употребленное судебным исполнителем, внезапно выводит Ясю из ступора: она начинает понимать, что происходит поедание саранчой бесценных предметов ее детства. И она произносит отчетливо и спокойно:

— Так. Руки на хер. От фей убрали. Оба.

— Ядвига! — вскрикивает тетя Таня. — Ты что!

Милиционер удивленно поворачивается к ней. А девушка справляется с собой и произносит, подавляя частыми выдохами напор поднимающейся из легких ярости:

— Вещь. Эту. Не трогайте. Не трогайте эту вещь!

— Ядвига! — снова вскрикивает тетя Таня. — Не морозь!

Яся подходит к ночнику, с некоторым усилием разрывает льняной шнурок, складывает ордер в два, четыре, восемь раз и рвет, рвет на мелкие кусочки — медленно и тщательно.

— Не проблема, — усмехается саранча своей парализующей волю улыбкой, и у Яси мелькает быстрая мысль о том, как странно, что человек может успеть стать таким говном в такие юные годы — обычно для этого требуется некоторая работа возраста. А зеленый с искрой продолжает: — Ордера вы можете рвать сколько угодно, главное опись в протоколе, гражданка.

— Вы не можете! Забрать! Это! У меня! — выдыхает Яся.

Ей хочется добавить, что ни один суд, ни один судебный исполнитель, ни один милиционер не может отнимать у человека детство и просто даже залезать туда, где живет мама.

— В чем дело? Вещь вам не принадлежит? — приподнимает бровь саранча. — Я же уточнил с самого начала, все ли в помещении находится в вашей собственности. С этого начали. Это не ее лампа, да? — он обращается к тете Тане. — Не вашей дочки?

Слово «дочка» запускает в мозгу тети Тани сложную и неочевидную реакцию. Кроме того, у нее, видно, своя история отношений с этими феями и цветными стеклышками. Потому что она сжимает губы в узкую полоску, раздувает ноздри и выдает с нарастающим нажимом:

— Это — вещь исключительно этой девушки. К нашему быту в доме она не имеет никакого отношения. Это ее личный… осветительный предмет… доставшийся ей от мамочки…

— Ага, — удивленно говорит судебный исполнитель. Ему странно, что, имея возможность сохранить в интерьере очевидно дорогую вещь, гражданка, приглашенная в качестве понятой, почему-то от этой вещи избавляется.

— Не трогайте, не трогайте, не трогайте, — как заклинание повторяет Яся.

— Мы и не будем ее трогать, — поднимает руки вверх судебный исполнитель. — Вы что думаете, мы ее сейчас заберем? Я и сержант, да? Нам она не нужна. Наша задача — включить ее в опись. Это значит, что ваше право собственности на предмет приостанавливается, вы не сможете ни продать, ни поменять, ни подарить эту вещь. На нее наложен арест. Только и всего!

Саранча несколькими движениями лапки завершает протокол, получает рассеянный автограф тети Тани и, шелестя целлофановыми крылышками, улетает из флигеля. Яся живет рядом с арестованными феями, вьющимися над арестованной тумбочкой. Она стирает с арестантов пыль.

Через две недели, вернувшись с прогулки по городу, она обнаруживает на их месте прямоугольное пятно в полу. Ковровое покрытие тут не выцвело, навсегда закрепляя память о вещах, отправленных в ссылку за хозяина. Глупо, конечно, было верить саранче.

Оставленный на ее кровати ордер сообщает, что, поскольку ответчица по делу номер 2233-23-1КР не компенсировала установленный судом Фрунзенского района ущерб, ее вещи обращаются в доход государства, а по месту прописки будет направлен исполнительный лист о взыскании одной третьей части ее доходов для компенсации назначенного судом наказания, которое будет производиться до момента полного погашения долга в сто двадцать шесть миллионов рублей с учетом индексации.

— Нет, ну ты, конечно, можешь подать апелляцию. — Юный Габсбург указательным пальцем размазывает пивную пиво по усам.

Они сидят в «Пене дней» — эльзасском пивном ресторане возле Ратуши. По залу мечутся одетые в рейнском стиле официантки. Местные воспринимают их как немок и убеждены, что Эльзас — это столица Баварии. Слово «Виан», обильно присутствующее на стенах в виде французских цитат, любители пива относят к малоизвестным в Минске разновидностям вина.

За годы, прошедшие с момента их предыдущей встречи, Костик успел стать похожим на Портоса. Только вместо плаща и шпаги — костюм выпускника юрфака, в котором уже начинает поблескивать искра.

— Ты можешь обратиться в суд вышестоящей инстанции, в данном случае — в Минский городской. Только что это изменит? В деле появились новые обстоятельства? Нет. Ты полагаешь определенный судом ущерб завышенным? Нет, он не завышен. Ты, может, считаешь, что с тобой поступили несправедливо? Так опять же — нет. Все строго по закону. Я вообще не понимаю, чем ты думала, когда уезжала с места распределения? Надеялась, что у государства руки не дойдут? Что возиться не будут? Что забудут о тебе?

Костик с видимым удовольствием заливает остатки пива в отверстие в своих ржаных усах. Он экстатично прикрывает глаза, глотая остро пахнущую жидкость. Снова вытерев усы, он продолжает проповедь, извлекая целые фрагменты из заученных когда-то конспектов:

— Но нашу правовую систему характеризует не только гуманизм, но и неотвратимость! Понимаешь, Янка? Не-от-вратимость наказания!

— Слушай, зачем, как ты думаешь, я с тобой встретилась?

Костик выкатывает свои и без того выпученные глаза — по краю они подчеркнуты розоватым ободком, как на портретах кисти Ван Эйка. Он трясет своими свежевымытыми кудрями цвета ржи. Они благоухают, как подмышка Афродиты. Он размышляет. По тому, как его блуждающий глаз несколько раз останавливается на Ясиной фигурке, видно, что он не исключает и такой вариант, что Ясе просто нужен мужик. И он готов еще раз не побрезговать. Его папа успел вырасти с замминистра юстиции до первого замминистра юстиции.

Глядя на него, Яся заключает: иные телята имеют свойство, вырастая, становиться свиньями.

— Я думаю, ты встретилась со мной, — он растягивает губы в пьяноватой улыбке, — потому что мы давно не виделись. А с твоей внешностью…

— Я позвонила тебе, — резко обрывает его Яся, — потому что ты — адвокат. Адвокат — человек, который умеет защищать в суде тех, кого больше некому защитить.

— Ты неверно понимаешь судебный процесс, — цинично щурится он. — У нас — причем не только в Беларуси, но во всем постсоветском регионе, он выполняет не агональные, а кон-вен-циональный функции. Ты фильмов американских насмотрелась, Янка, и думаешь, у нас тут адвокат против прокурора в залупу лезет. — Яся отмечает, что мальчик успел нахвататься не только словечек, но и интонаций у своих старших коллег. — Доказывает там что-то. Следователей на мелочах ловит. «Обыск проведен с нарушениями закона»! Остервенеть! А то, что обыск выявил кровавый топор со следами волос и кожной ткани ничего? У нас так, кстати, было. Еще на моей даже памяти. Пока спецов — нормальных, кстати, спецов! Дорогих! Так вот, пока спецов с ценником в сто бачей за час, которые в зимних процессах участвовали, лицензий не лишили и из коллегий не турнули. Помнишь зимние процессы? Против тех, озабоченных, что против батьки вылезли на выборах? Вот то-то и оно! Посмотри, где их защитники! Они сейчас всей шоблой грузы растаможивают и кошачьим кормом торгуют. Потому что не надо тут Америку устраивать!

Ему приносят новый бокал сладковатого, густого как кисель портера. Он втягивает в себя сразу треть. Усы от портера становятся каштановыми.

— Кон-вен-циональный характер, Янка! Судья совместно с исполкомом, администрацией, следственным комитетом, если нужно — силовыми структурами, устанавливает меру вины преступника и определяет ему наказание. Ну вот, залез сюда какой-нибудь москаль. Или чурбан. Что, кстати, часто одно и то же. Вложил пару ярдов. И начал пальцы расправлять. Ему звонят из исполкома, говорят: дай деньги вокзал достроить. Не для себя, заметь просят. Для людей. Мы тебе дали тут потоптаться по нашей земле. Будь готов к этой. Как ее. Корпоративной социальной ответственности. Вот звонят ему. Просят. Немного. Например сто килов. Он: «Пошли на хер. Я крутой». Ну что? Тогда приходит проверка. Находит нарушения. Передает в суд. Суд определяет: выплатить в бюджет сто килов. Справедливость торжествует. И вот скажи, Янка, нахер в этой схеме адвокат? Где его роль тут? Все ж красиво работает.