Леонид Сергеев - До встречи на небесах Страница 32

Во время разговоров о литературе Ишков становился не просто резок в оценках, он становился беспощаден, никому не давал спуску (особенно тем, кто писал развлекательные рассказики, и популярным детективщикам, которых рвали на части); от него только и слышалось:

— Дурь какая-то! Суррогатная проза!..

Как-то прочитал рассказы Валерия Рогова (нашего общего приятеля, прозаика тяжеловеса, работающего основательно, со знанием дела) и в редакции «Советский писателя», будучи выпивши, врезал автору в глаза:

— Хреновина!

Рогов пожал плечами и, расстроенный, вышел из комнаты. Шашин, который присутствовал при этом, набросился на Ишкова:

— Мишка, ну что ты молотишь?! Прочитал два рассказа, ничего не понял, оскорбил человека. Ты знаешь, что у Рогова есть отличный роман?

Когда Рогов вернулся, Ишков воскликнул:

— Валера, ну прости! Хочешь, встану перед тобой на колени? — и брякнулся на пол; потом поднялся, — но пишешь плохо.

Ишков никак не мог расстаться с провинциальными замашками — частенько кого-то изображал, (здесь его талант очевиден, здесь он накопил достаточно мастерства). Взять хотя бы его наигранные предпосылки:

— Можно выругаться?

Или:

— Можно я скажу прямо? Я по-другому не могу. Мне твоя вещь понравилась (тому же Рогову).

А то вдруг выступает в роли сурового судьи. Недавно выдал Шашину весомое обвинение:

— Хороший ты был мужик, пока не бросил пить.

А потом досталось и мне (когда я что-то ляпнул):

— …Ты это серьезно? Я все ждал, когда ты скажешь то, что ясно и детям. Дождался, ха-ха!

Но у Ишкова есть немалое достоинство — он умеет слушать собеседников, и не раз произносил:

— Да, ты прав, а я не прав.

Во время споров о политике, Ишков вскакивал, ударялся головой о люстру, и, размахивая руками, с дикими усилиями (до заиканий) доказывал свою правоту, а потом внезапно стихал, опускался на стул.

— Не о том говорим, — бормотал и тут же перескакивал в другую область: — Наше дело писать, рукопись убедительней всего.

Это и так понятно каждому пишущему, но и разговоры и споры с друзьями необходимы.

Ишков живет в Подольске и в первые годы, после наших застолий, иногда оставался у меня ночевать, предварительно позвонив жене (семейное счастье он оберегал, как истинный пуританин, и кстати, у себя в домашней обстановке становился мягким, улыбчивым, играл на гитаре, пел туристские песни; в своем доме к друзьям он предельно внимателен и даже нежен). За бутылкой мы вели захватывающие разговоры — это были самые длинные ночи в моей жизни. И самые прекрасные. Благодаря Ишкову, я здорово поумнел. Закончивший Литинститут (вместе с Шашиным), глубоко начитанный Ишков по-настоящему сведущ во всех областях литературы, но ему не хватает художнического взгляда на жизнь. Он все говорит и пишет правильно, умно, но где образность, метафоричность?! Мы с Шашиным ждем от него шедевров (его потенциал огромен), а он в спешке выдает обычное чтиво, чуть лучше всяких, набивших руку, ремесленников.

Сейчас Ишков работает ночным сторожем на заводе (сутки дежурит, трое свободен; за смену успевает и потрепаться с рабочими, и посидеть над рукописями, и поспать) — ему постоянно приходиться подрабатывать (младшему сыну нужна квартира, жене — санаторий, лечить больные ноги), он берется за любую «вспомогательную работу» (попросту халтуру): надо сделать путеводитель по Подольску — делает, надо написать детектив — пишет, надо придумать компьютерные игры — придумывает (и все на неплохом уровне); а работу для души оставляет на будущее, и мы с Шашиным тревожимся — как бы эта гонка не вышла нашему другу боком.

Не так давно прозаик Юрий Перов предложил Ишкову писать сценарии для телефильмов. За короткое время наш неутомимый друг настряпал десяток серий, довольно средних, без особых находок.

— У меня по утрам голова кипит от планов, — говорит, — и я сразу бегу к столу.

— Тебе, Мишка, главное — заработать деньги, — возмущался Шашин. — Тебе все равно, что писать. Что не предложат, хватаешься. Разбрасываешься! Ты стал чересчур прагматичен. И такое впечатление, что катаешь первое, что приходит в башку.

Я тоже наседал на «многостаночника»:

— Ты совсем спятил в погоне за деньгами. Деньги всем нужны. Мы ведь с Шашиным тоже подрабатываем на своих колымагах — он бомбит, таксорит, я развожу и таскаю книги. Устройся сторожем еще куда-нибудь, такого здоровяка везде возьмут. Но халтурить в литературе — последнее дело.

— Ну что вы от меня хотите?! — вспыхивал Ишков. — Ну не могу я делать лучше, графоман я!

— Не болтай ерунду! Шашин говорит — у тебя есть отличный фантастический роман, и ты сам хвастался — в столе куча рассказов.

— В романе есть немного мусора, но я готов отредактировать. Мишка упрямый, не хочет, а вещь получилась бы классная. — Шашин подробно пересказывал, действительно, интересный сюжет. (Ишков слушал и посмеивался в усы — похоже, считал, что его роман и без всякой редактуры эталон мастерства).

Кстати, несколько раз Ишков ездил обсуждать сценарии к Перову в Переделкино (тот, как и подобает классику, работал в Доме творчества). Позднее Рогов говорил:

— Я тоже там недельку жил в соседнем номере. Мишка пять раз приезжал к Перову, ко мне даже не зашел поздороваться.

В конце концов наша с Шашиным «проработка» автора исторических романов пошла ему на пользу — он стал бережней относиться к друзьям, но главное — написал два романа, которые назвал «гениальными» (вроде, действительно сделал гигантский шаг вперед).

Шашин, можно сказать, выглядел юношей в нашей группе (и сейчас таковым выглядит — ему чуть перевалило за пятьдесят), но, пожалуй, он-то и был самым рассудительным — все отмечали цельность его натуры. (Внешне он спокоен, но внутри его нервы всегда напряжены и случается это напряжение выходит наружу — в виде вспышек раздражения). Шашин плотный молодец, всегда гладко выбритый, без всяких украшательств в виде усов и сложных шевелюр, немногословный, дотошный аккуратист, постоянно делал мне выговоры за неухоженность и прокуренность квартиры:

— …Не можешь сделать ремонт! Хотя бы поклеить обои!.. Жена по запаху узнает, что я был у тебя, сразу стирает мою одежду, а меня отправляет в ванную — смывать впитавшийся никотин.

Во время споров Шашин редко выходил из себя, а если и выходил, то выбирал выражения (не то, что мы), хотя порой чувствовалось — это ему дается с трудом. За прошедшие годы он всего два раза «вышел из себя», правда, впечатляюще. Первый раз выкинул дурацкую шутку — позвонил моему, неуравновешенному, мнительному брату и, изменив голос, прогундосил:

— Вам звонят из издательства по поводу вашего романа. В нем мало секса и надо поменять вашу фамилию на женскую.

Брат жутко расстроился. А Ишков справедливо объявил шутнику:

— Ты становишься опасен!

Второй раз Шашин поступил попросту отвратительно — вез меня домой на машине и, во время спора, вдруг ляпнул:

— Сейчас остановлю машину и тебя высажу (на кольцевой!).

Понятно, ляпнул сгоряча, но я настолько опешил, что не среагировал. Только позднее самым серьезным образом отчитал его. Эту выходку я простил только ему, близкому другу, но, пожалуй, все же надо было выйти из машины, чтобы впредь драматург не забывался и бережно относился к друзьям. Шашин, конечно, понял, что переборщил и в дальнейшем был предельно внимателен ко мне: не считаясь со временем, приезжал налаживать компьютер, помогал готовить в типографию мои книги, и во время этой работы проявил себя, как самый надежный друг.

Попутно замечу: Шашин никогда не приезжает ко мне без сумки с продуктами (их, после наших застолий, мне еще хватает на два дня), в отличие от Ишкова, который раньше, даже «обмывая» очередной роман, являлся с одной бутылкой, которую мы с ним выпивали в один присест. Правда, позднее стал приезжать и с банками закуски. Ну, а свои дни рождения Ишков отмечает с купеческим размахом — устраивает для нас гастрономический беспредел, стол прогибается от яства, наливок (собственного изготовления) и всевозможных маринадов — фантазиями его жены, виртуозной кулинарки — и все с крохотного, две сотки, участка под Подольском.

К слову, на том участке Ишков сколотил из горбыля времянку — что-то вроде шалаша, и вдруг недавно, когда Шашин позвонил в Подольск, чтобы пригласить Ишкова обмыть мою книжку, услышал голос жены Ишкова: «А Миша на участке делает веранду». Мы с Шашиным чуть не умерли от смеха — веранду к шалашу! И делает Ишков, который с трудом отличает гвоздь от шурупа.

У Ишковых отличная родня: брат с женой — астрономы, старший сын с женой — китаисты, племянница и внучка — талантливые девчушки; в застолье они все блестящие рассказчики, а их искренность просто-напросто сражает. Бывать в их семействе — радость.