Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все Страница 32

– Нет, нет! – настойчиво сказал он, когда Иоганн хотел было пропустить вперед его.

Фон Рендт закрыл за собой дверь, опустил защелку замка, задвинул засов, которым снабдил дверь сам, и заложил цепочку в скобу. Потом, потирая руки, он прошел в гостиную.

– Wunderbar! Wunderbar![6]

Он перешел на немецкий с тем облегчением, с каким человек надевает старый привычный пиджак.

Иоганн присел на ручку кресла и без всякого выражения смотрел на дядю, пока тот наполнял две рюмки. Подняв свою, фон Рендт сказал:

– Prosit[7], или, как тут выражаются, «махнем по маленькой». Тебе надо поднабраться их отвратительного жаргона. Не воображай, будто ты умеешь говорить по-австралийски, только потому, что пять лет изучал английский язык.

– Я так не думаю и постараюсь восполнить этот пробел. Младшая мисс Белфорд обещала помочь мне.

– Gut! Gut![8] Только не называй ее мисс Белфорд. Называй ее Лиз. Дурацкое имя! Эти молодые австралийцы любят, чтобы их называли уменьшительными именами при первом же знакомстве.

– По-моему, это очень хорошо.

– Возможно. Мне эта манера не нравится, но ведь мы выросли в совсем разных мирах – ты и я, и после двадцатилетнего пребывания в Германии американцев тебе, возможно, будет гораздо легче, чем мне, приспособиться к этому чрезмерному демократизму. Меня же воспитывали в мире, где корректность и уменье себя держать ценились очень высоко.

Иоганн пожал плечами.

– Бабушка и ее знакомые пытались придерживаться прежних обычаев, но большинство молодых немцев не ставит эти обычаи ни во что. Они им не нравятся.

– Ты считаешь себя типичным молодым немцем?

– Я не понимаю смысла, который люди вкладывают в слово «типичный». По-моему, вернее было бы сказать «средний».

– Об этом не стоит спорить. Главное, что ты произвел хорошее впечатление. Я должен поздравить тебя, мой мальчик: ты держался превосходно. Я очень доволен, что ты сумел представить себя юным наивным иммигрантом, который свято верит всей их иммиграционной пропаганде.

Он снова налил виски. Иоганн взял свою рюмку и сказал:

– Я рад, что вы довольны, но я вовсе не пытался произвести какое-то впечатление.

– Тем лучше, но не следует забывать, что здесь, в чужой стране, необходимо все время думать о том, какое впечатление ты произведешь. Эти люди простодушны, даже, можно сказать, несколько отсталы, а так как Европа отсюда далеко, они постоянно ждут, что мы, европейцы, вот-вот проявим те скверные качества, которые они нам приписывают.

– Мне они показались простыми, приветливыми людьми.

– Простыми? Это верно. Приветливыми? Да, пока.

– Я думал, что они вам нравятся, что они ваши друзья.

– Да, они мне действительно нравятся. А друзья мы или нет, покажет будущее. Главное то, что им понравился ты. Это я видел.

Фон Рендт снова наполнил рюмки, и Иоганн нахмурился.

– А теперь скажи мне, почему ты решил поехать в Австралию. Потому что я приглашал тебя, когда еще была жива твоя бабушка?

– Отчасти. Но я еще раньше думал куда-нибудь уехать.

– Почему?

– Кто теперь не хочет путешествовать?

– В этом случае я могу только радоваться, что ты решил приехать именно на эту окраину цивилизации. Я всегда мечтал, что мое изгнание разделит кто-то, кто будет напоминать мне о семье, с которой я так долго был разлучен. Ты не можешь себе представить, как ужасно одиночество человека, оторванного от родины и семьи.

– Но почему вы не возвращаетесь? Участникам антигитлеровского заговора теперь совершенно нечего опасаться, хотя многие из старых нацистов снова в седле.

Фон Рендт задержал руку на бутылке.

– Это тебе рассказала моя мать?

– Да. Она объяснила мне, почему вы бежали перед концом войны. Я никогда не мог понять, почему она это как будто скрывала.

– О, ты еще слишком молод, чтобы разобраться в этой старой истории. Может быть, твоя бабушка рассказывала тебе и о том, какие страдания мы перенесли в те черные дни?

– Она вообще почти никогда не говорила о войне. Она так и жила в том далеком прошлом, когда была молодой женщиной в большом старом поместье среди гор недалеко от Загреба.

– Ах, какие замечательные это были дни! Не удивительно, что моя мать предпочитала жить в грезах о них. Я помню отца – он был крупным человеком, большим человеком. Охота в лесах! И у нас отняли все это!

– Вашим родственникам, по-видимому, живется в Западной Германии совсем неплохо, хотя их и выслали из Югославии вместе с остальными фольксдойчами.

Фон Рендт со стуком поставил рюмку на стол.

– Пожалуйста, не произноси больше в моем присутствии этого слова! Югославия – это выдумка! Как и фольксдойч. Мы настоящие немцы. Мы поселились в Хорватии в тысяча семьсот девяносто седьмом году, когда она была частью Австро-Венгерской империи. Мы жили там, пока нас не предали в сорок пятом. Это наш дом и наша земля. Но немец остается немцем, где бы он ни родился. Разве немецкий рейх не принял меня как своего, когда я в тридцать четвертом году приехал в Мюнхен в офицерскую школу? Разве я не дослужился в вермахте до чина майора? Ты должен всегда помнить, Иоганн, в какой бы роли ты ни выступал тут, что в твоих жилах течет кровь древнего и благородного немецкого рода и что наш долг – вернуть себе нашу утраченную родину.

Он встал и подошел к племяннику, но Иоганн не поднял глаз. Глядя в рюмку, он сказал:

– Мне кажется, я должен напомнить вам, дядя Карл, что я родился не в той стране, которую теперь называют Югославией, и что по рождению я просто Иоганн Фишер без приставки «фон», – он покосился на дядю. – Да, кстати, а почему вы – фон Рендт в семье фон Меннхеймов?

Фон Рендт засмеялся своим излишне добродушным смехом.

– Это просто, мой мальчик. Очень просто. Моя мать была замужем дважды. Мой отец – весьма достойный человек, как мне рассказывали, – был убит до моего рождения во время первой мировой войны. Она снова вышла замуж. Так что, как видишь, тут нет никакой тайны.

Лицо Иоганна прояснилось, и фон Рендт, подняв рюмку, улыбнулся ему.

– Твой же отец принадлежал к хорошей баварской семье и был чистокровным немцем.

– Ну, меня интересует только, что он был хорошим художником и что его картины висят теперь во всех галереях – в Мюнхене, Берлине, Дрездене.

– Да, да… Но не будем говорить об этом. Бесспорно, его картины не пользовались успехом в ту эпоху, когда он жил, и в этом была его беда. Но он тут не виноват. Художники – особый народ. Лично мне его произведения не нравились, но это дело вкуса. Если бы он был таким же хорошим солдатом, как художником, то, возможно, остался бы в живых.

– Не понимаю, почему его следует считать таким уж плохим солдатом. Под Сталинградом погиб не он один.

Фон Рендт обнял племянника за плечи.

– Милый мальчик, я не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто я способен сказать что-нибудь дурное о твоем отце или даже подумать это. Мы просто были разными людьми, вот и все. Моя сестра горячо его любила. Ты знаешь, что она вышла за него тайком, против воли семьи?

Иоганн в первый раз улыбнулся.

– Нет, впервые слышу. И очень рад.

– Я вижу, ты романтичен, – фон Рендт со смешком ткнул его под ребро. – Женщины здесь тоже романтичны. И у тебя будет много возможностей поразвлечься. Э? Она тебе понравилась?

– Младшая мисс Белфорд?

– Нет, ее тетушка. Ммм! – он закрыл глаза. – Лакомый кусочек!

– Чересчур толста.

– Чепуха! Она похожа на немецких девушек, за которыми я когда-то ухаживал, пухленьких и наивных. Теперь таких больше нет. Все тощи, как на подбор. О мечты юности! – Фон Рендт вдруг заметил, что на лице Иоганна нет улыбки, и сказал поспешно: – Что касается моей сестры, то трудно сказать, чем бы это кончилось. Романтические мечты хороши, но не могут служить надежным фундаментом для брака. Началась война, он был убит, ваш дом был разрушен во время массовых налетов, и ее жизнь оборвалась, так что мы никогда не узнаем, как все сложилось бы в дальнейшем. А что тебе рассказывал мой брат Руди?

– Мы с ним никогда не разговаривали о войне, да и ни о чем другом практически тоже.

Дядя смерил его взглядом.

– Мне кажется, тебе не по душе наша семья?

Иоганн смотрел на свою сигарету, и его юношеское лицо было непроницаемо.

– Я любил бабушку. Она всегда была очень ласкова со мной, когда не молилась и не плакала. А что касается остальных, то никого из них, кроме кузины Хельги, я ни люблю, ни не люблю. Мы просто принадлежим к разным мирам.

Фон Рендт поднял рюмку.

– Ну тогда я выпью за твою первую встречу с австралийцами. Ты достиг большего, чем я смел рассчитывать. Если ты сумеешь так же хорошо играть эту роль еще полгода, то приобретешь много полезных связей.

– Но, право же, я никакой роли сознательно не играл.

– Конечно. Конечно. С этими милыми типичными австралийцами, чья история начинается в лучшем случае с деда, нетрудно ладить. Но между ними и нами, способными проследить свой род на триста лет назад, всегда будет пропасть. Во всех молодых странах одна и та же картина – они не верят в кровь. Но я рад тому, что при первой же встрече с австралийцами ты обеспечил себе полезное знакомство. Белфорд – человек влиятельный, и он может помочь тебе подыскать занятие, которое тебя устроит. Ты уже думал, что будешь тут делать? Это богатая страна, и деловой человек – к сожалению, сам я старый солдат и деловыми талантами не обладаю – может нажить тут хорошие деньги. А деньги в этой стране решают все.