Николай Шипилов - Псаломщик Страница 32

– Тогда скажи мне: что заставило Ивана Георгиевича Хару, во вскрытом кейсе которого и оказались эти бумаги, среди ночи выйти из машины у мусорных контейнеров? Мне известно, что героическим поведением он не отличался. Об этом говорит и тот факт, что штаны его оказались полны, и запах от него исходил сильней, чем от помойки. Там же и в ту же ночь лежал начиненный дробью номер три мусор Слава Рыбин. А третьим в нечистой компании оказался вор Чимба. Что, скажи, свело этих типов на ночной помойке?

Курбан слушал.

«Вся страна нынче – ночная попойка…»

Он понимал, что после череды терактов, а иначе говоря – диверсий, спецслужбы зазнобило. В каждом милицейском управлении, в каждой службе ФСБ работают комиссии администрации президента с доступом ко всем документам, агентурным делам и делам оперативной проверки. Спецслужбы в ответ изображают боевые, полные опасностей и полунощных бдений будни. Вот и Палач взялся за Анонимного Мыслителя. При этом делает вид, что нуждается в аналитике.

Эрастов грыз кончик галстука и откровенно вычитывал мысли в глазах коллеги. Лицо его при этом выражало жалостное сочувствие.

Это была ночь за полторы недели до начала мэрских выборов в Китаевске.

Еще одна ночь от начала времен пересчитывала звезды над степью. Звезд прибывало. Врата Небес бесшумно раскрывались и пропускали на Страшный Суд сотни отлетающих душ, которыми убывала страна великанов. Какая же может быть всем нам мера наказания за теплохладность? Надругательство над Россией – безмерно. И, наверное, наказание уже пришло.

28

– Умер, что ли?

– Нет-нет! – говорила Наташа. – Не умер он, а пришел в сознание и дышит на ладан в кислородную подушку. Ой, я боюсь ужасно! Пионеркой была – так греков не боялась! А тут прямо – ой! Нет, не «ой»: бр-р-р! Ты, Петя, мой депресс-компресс! Пошли со мной, Петюньчик! Пошли, родной, а? Он, мой Ваня-то-капиталист, меня зовет, зовет. Жа-а-алобно: «Ау-у-у!» Ну не могу же я дедку – отказать! Это же, Петюнчик, негуманно, согласись! Он ведь крещеный, он ведь православный! Да, он эллин, а может быть, он иудей, но сказано…

– Остановитесь, девушка. Вы вот с Юркой ёрничаете, а у меня Алешка пропал.

– Да, да, ты мой петушок в самом хорошем, изначальном смысле! Если бы только знал, Петя…

– Помолчи. У меня нет сил на аферы, – прервал я говорунью.

– Боюсь! Мне кажется, он весь синий!

– Это я уже синий.

– Нет, ты белый, Петя. Клоун.

– Белый клоун, говоришь? Мне, красавица, за двое суток побега в родной Горнаул надоели ваши с вашим бывшим мужем аферы! Зачем я вам, некрасивый и белый? Всё! Я убегаю в степь!

– Да? Вот прямо так вот, доктор? Ай да ну! Ай да филолог ты наш! И на кого ж вы меня спокинули: и Грека, и ты, и Царь Бомбил29 Всея Вселенной – бывший властелин меня одноя? Думаете, баба с возу – очередь за кобылой! Нет, я, конечно, понимаю: ты сохнешь по своей Анютке! Грека тает в антоновом огне, как Снегурочка! Царь аккатоне – так тот просто жулик! А я? Кто мне поможет? Где ваше чувство долга? Господи! И это русская интеллигенция! О, три Ивана – Грозный, Бунин и Шмелев! О! Таким ли, господа, вы видели в своих грезах…

– Наташка, перестань, а? Ну кто, скажи, на тебе, на такой… на неугомонной, женится? Всё. Устал… – сказал я и положил трубку.

Но трубка тут же ожила, подобно греку Харе. С ума сойти, что ли?

– Я одинока, – сказала она. – Разве вы не понимаете, что я – одинока?

– Так бы сразу и сказала… – сломался я. – Мы же не бессердечные…

– Приезжайте ко мне в бункер, Ю! Ну-у-у! Мой китайчонок! Ну-у-у! Але-оп!

«Первая – колом, вторая – соколом. Будет ли третья?»

– Какое я вам ю! Кто вам нужен? Юрий?

– Ой, вы артист! Ха-ха-ха! Ну вы артист! Ха-ха-ха! Это же надо такое исполнить! Ну перестаньте, ради Бога, Ю, мой китайчонок! Берите же такси, берите шампанское, приезжайте и берите меня, наконец!

– Я – не Ю! – только и нашел сказать я, выдернул телефонный шнур из розетки и пошел на кухню с намерением выпить залпом стакан лимонной водки.

За окнами падал влажный, нежный снег. Es Schnee – на двоюродном языке нашего президента. «Шне-э-э…» Так сказал бы шепелявый русский: «Шне-e-ег…» И я выпью за шепелявого русского непрезидента дядю Сашу Шуйцына, которому не на что вставить зубы. Я налил до краев тонкий стакан, я выпил бы, но зазывно пропел позывные «русский с китайцем братья навек» сотовый. Я забил бы на это братство, если бы не ждал Алешиного звонка.

– Наталья на проводе. Поехали, а, керя? Туда – и сразу обратно. Я отвезу тебя на пролетке, – смиренно заговорила она. – Имеющий уши да слышит меня, пропащую.

– Да ладно, Наталья. Заезжай, керя, по холодку. Лед растаял.

– Милый! – чирикнула она. – Я внукам своим буду рассказывать, какой ты великодушный и благородный! Лечу! Volare!

Рука моя пошла к лимонной водке, но я остановил ее, как факир танцующую кобру. Тяжело перекрестился тою же рукою, упал на колени и через разумное усилие воли, спеша стал творить молитву.

– Господи! Дай мне с душевным…

«…с душевым, с душевым… в душевой…» – хихикал во мне лукавый.

– …с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело…

«…и повсеместно, и паки, и паки… како… тако» – бубнил лукашка.

– …дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня…

«рога, рога… рога… наставь…»

– … Какие бы я ни получил известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне, Господи, забыть, что все ниспослано Тобой…»

«…ой-ой-ой!..»

– Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей…

«…кто – твоя? где семья! ты да я… я… я…»

– …семьи, никого не смущая и не огорчая, Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи волею и научи меня каяться, молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать, благодарить и любить всех. Аминь.

Раздвоенность исчезла из неустроенной души. Я сразу же – в крепость:

– Отрицаюсь тебе, сатана, гордыни твоей и служения тебе и сочетаюсь Тебе, Христе, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

И – на засов, на заплот.

Только сейчас я услышал долгие очереди дверного звонка. Я потрогал небритый подбородок и летящим шагом кинулся отпирать.

– Иду-у-у, Ната-аха-а-а!

«… В дверях стояли Анна и запах вечного снега. Она близоруко, внимательно, пристально смотрела на меня сквозь затуманенные очки, моя Анна. Минус девять справа, минус восемь – слева. Она надела их, она боялась, что это, может быть, не я, а кто-то чужой. Она надела для выезда в город свою лучшую одежду, но забыла про линзы.

– Ох, ты! Анна!

«Уж не сослепу ли ты венчалась со мной, занудой?»

– В Кронштадтском Сне стреляли… – начала она с порога. Но тут же кинулась ко мне, руками, как хмелем, обвила мою шею.

– Петр! – и это ее «Петр» звучало совсем иначе, нежели Наташино «Петюньчик». Наташа – ведьма, Анна – веденица. – Зачем ты ищешь смерти, зачем? – шепнула она.

– Жизни, Нюра! Я жизни ищу! – смеясь, шепнул я, обнял ее бережно и ногою толкнул дверь…»

… Все это мне привиделось.

В дверях стояли Наталья и запах духов, названия которых я не знал, да и знать не хотел.

«Зачем мне это все? Бежать…» – в который уже раз решился я и поглядел в ее глаза. Они смеялись, они прятали смущение.

– Здравствуй, Петя. Я хочу тебе сказать, что ведь одно время… Помоги снять пальто! Одно время Шалоумов жил у меня…

Я помогал ей снять пальто, но она бестолково рвала с шеи шарф, будто решилась на отчаянный поступок.

– Здорово! Без прописки жил, да? Как домовой, да? Знакомо.

Она протиснулась мимо меня в прихожую, которая когда-то была частицей этого ее дома.

– Не прописки, а записки! Какие-то его записки оставались. Похоже, я по ошибке отдала их Греке вместе с остальной канцелярией. Где они теперь? Кейс-то его пропал – обыскалась! В гостиничном номере его нет, в больнице – тоже…

– Не ищи, – вежливо посоветовал я. – Успокойся. И записки эти тебя найдут, и тебя найдут.

– А Шалоумов как же?

– Соврешь что-нибудь, Натаха…

– Кому?

– Всем. Вот скажи-ка мне, Натаха, как бывалый человек: что нужно делать, когда пропадают дети? Заявлять куда-то?

– Согрей меня! Стаканчиком чайку! И я скажу тебе всё! Всё. Эй! Ты где?

– Уймись, Наташа. Ты распространяешь вокруг себя бытовой цинизм.

– Нет. Я сею вокруг себя милосердие. Греке нужна кровь, – она постукала пальцем по своему локтевому сгибу. – Четвертая группа. А у тебя в жилах, Пит, она самая и есть! Так отдай излишки эллину Ванюшке Греке.

– Ага, спешу, как эмчеэс! Похоже, мало твой экс-хахаль русской крови выпил? Подсыпь ему педигрипала в миску или налей собачьей растишки! Совсем тявкать-то перестал? Жаль псину, жаль кобеля…