Сергей Есин - Марбург Страница 32

Шторки воображения захлопываются. Старый отель вновь превращается в современное серьезное заведение. Ида Высоцкая уезжает сначала в Москву, а потом навсегда за границу. Пряничный марбургский вокзал подвергается современной реконструкции. Опять звучат трели светофора, можно перейти обратно на другую сторону и пойти вдоль улицы, ведущей от вокзала к старому центру, мимо почтамта.

Этот почтамт всегда вызывает у меня особое впечатление. Его, конечно, трудно сравнить с районным отделением связи где-нибудь в России, но изумиться образцовой постановке почтового дела и связи, и в прежней и в нынешней Германии, можно. Вот бы узнать, на этом ли месте стоял старый почтовый двор или раньше, век или полтора назад, почту отправляли через старый постоялый, нынче разрушенный двор под графским замком. Откуда слал свои письма в Академию, отбиваясь от жалоб и инвектив, Ломоносов? Каким образом, через чье посредничество он сумел переслать в Санкт-Петербург, в северную столицу, «Оду на взятие Хотина»? Стихотворный залп, произведенный в крошечном провинциальном Марбурге, разрушил редуты неуклюжей, отчасти заимствованной у поляков поэзии. Видимо, Марбург с его воздухом, берегом Лана и стерегущим, как коршун, окрестности старым замком оказался хорошей позицией.

И тем не менее у меня не хватит знаний, чтобы в аудитории, которая всё знает об этом городе, доказать или хотя бы обозначить особую роль марбургского почтамта в жизни двух поэтов России. Пастернак, может быть, именно отсюда посылал свои пространные письма и выразительные открытки отцу, сестрам, другу юности Штиху, Ольге и Иде. Это другое время, иного ритма работа почты. Она уже стала гордостью любой державы и надежной, как электричество. В восемнадцатом веке всё было по-другому, ее услуги принадлежали другому классу, располагающему иными возможностями. Доставка корреспонденции почтовыми каретами и парусными кораблями, наверное, и стоила много дороже, чем в веке нынешнем. Значит, не сохранился быт, точная датировка, перипетии, нюансировка событий. И кому писать? Ломоносов с его обращенностью ко многим вопросам – от мироустройства до конкретных явлений, от создания собственных неповторимых текстов до служебных переводов и заказных «надписей» (это в дальнейшем), – был одинокий путник. Может быть, в силу этого такой объем сделанного за непродолжительную жизнь? И где в то время располагалась марбургская почта? Надо умерить полет фантазии, да и в Марбурге ли эта ода была написана?

К сожалению, судя по всему, ода была написана во Фрейберге, куда двадцативосьмилетний Ломоносов явился продолжать свое обучение к обер-физику Генкелю. Хотя… хотя Радищев – это другой совершенно не известный Западу русский классик (а ведь по постановке вопросов не менее радикальный, чем Вольтер) – Радищев об этой знаменитой оде Ломоносова писал, что она марбургского происхождения. И кое-что в этом есть: не так быстро всё пишется, лучший работник, как знает любой писатель, это труд подсознания.

«Хотин» – это лишь иллюстрация, вначале была полемика с небезызвестным В.К.Тредиаковским. Оба теоретики и оба практики, оба шли по правильному пути. Один размашисто пишет «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», это 1735 год. Ломоносов только что оказался в Петербурге, и это одна из его первых книжных покупок в столице империи. Ломоносов отвечает через четыре года «Письмом о правилах российского стихотворства». При этой коллизии хорошо бы вспомнить еще одного коллегу двух поэтов: «Мертва теория…» Ломоносовскую теорию оборонял «Хотин».

Рискнем все же на цитату, вещь совершенно не нужную в романе и малопонятную для всех, кроме самого приглашенного с лекцией профессора. «Ломоносов, – писал Радищев, – вознамерился сделать опыт сочинения новообразными стихами, поставив сперва российскому стихотворению правила, на благогласии нашего языка основанные. Сие исполнил он, написав оду на победу, одержанную российскими войсками над турками и татарами, и на взятие Хотина, которую из Марбурга он прислал в Академию наук. Необыкновенность слога, сила выражения, изображения, едва не дышащие, изумили читающих сие новое произведение. И сие первородное чадо стремящегося воображения по непреложному пути в доказательство, с другими купно, послужило, что когда народ направлен единожды к усовершенствованию, он ко славе идет не одною тропинкою, но многими стезями вдруг».

В этом тумане и будем разбираться. Цитата приведена еще и потому, что освящена знаковым словом «Марбург». Так приятно и заразительно всё действие стянуть в один узел, но и для читателя нужна пауза и для «выхаживающего» свою лекцию и свой роман профессора и писателя. Обратимся к правде жизни, к её фактам. Обо всем этом есть еще возможность поговорить возле дома Вольфа и выходя из здания почтамта. А пока войдем внутрь. Если собственное подсознание что-то уже решило, то от наваждения можно избавиться лишь одним способом: поддаться желанию.

Стоит только войти в любое официальное заведение в Германии, как сразу найдешь разницу в российских и западных порядках. Перед каждым окошечком, на расстоянии метров трех от него, красная линия. Любая очередь там, у этой линии. Клиент подходит один к окошку операциониста, твердо зная, что из-за его плеча не выдвинется чья-нибудь любопытствующая голова, чтобы посмотреть, что у него там за бумажки и что в них написано, либо послушать, о чем вы беседуете? Сколько просите снять со счета или положить денег? Куда посылаете телеграмму или письмо? Откуда получаете известия? Немцы, западные люди, не любопытны по природе или предпочитают в ответ на собственную скромность приобрести чужую? Не лезь в мои дела, и я в ответ не заглядываю в твои. Мы-то так точно не можем. Но это между прочим, обычное умиление русского человека перед «их» порядками, расчетливостью. Мы по-другому не можем, мы плохо считаем быт, разгульны по натуре и хорошо помним, сделав это чуть ли не основным, евангельскую заповедь: Бог дал день, Бог даст пищу.

Крестьянский сын Ломоносов, еще совсем недавно нищенствовавший и перебивавшийся в Москве, в Славяно-греко-латинской академии, с хлеба на квас, вдруг здесь, в Марбурге, наделал долгов, которые нижайше просил оплатить императорскую Академию. Ах, эти нерасчетливые русские, ах эта вечная трудность молодого существования! Опять напряжём сознание, и так называемым «внутренним взором» представим себе эту табличку, счет из письма в Санкт-Петербург. Тем более, что эта табличка хорошо ляжет на курс мировых валют, уютно устроившийся в зале почтамта при входе.

Аптекарю Михоэлису – 61 рубль

Учителю французского языка Раме – 22

Башмачнику – 15

Книготорговцу Миллеру – 10

Портному – 10

Учителю фехтования – 8

Учителю танцев – 5

Правда, в этом счете были еще и другие фамилии, по всей вероятности, ростовщики. О какой русской расчетливости здесь может идти речь! Но что самое интересное: проклятый царский режим все эти долги оплатил.

Экран «внутреннего взора» погас.

Где здесь можно купить телефонную карту? Мобильная сотовая связь – лишь для неотложных сведений; чтобы немножко повольнее поговорить, приходится пользоваться обычной междугородней. Перед красной на полу чертой никого не было. Вполне современный просторный операционный зал, стекло и пластик, электроника, светятся экраны, мигают лампы, с тихим звоном закрываются денежные ящики под кассовыми аппаратами. Милая девчушка, протянув телефонную карту, даже посоветовала, из какой кабины удобнее будет позвонить.

Голос Саломеи был хриплым и будто бы заспанным:

– Подожди, я выключу магнитофон.

– Чем ты занимаешься?

– Достала кассету Мирелы Френни в партии Чио-Чио-Сан, слушаю и плачу. Какое это божественное искусство! А еще читаю Гроссмана. В твоей комнате нашла журнал «Октябрь» за восемьдесят пятый год и перечитываю «Все течет». Там, кстати, есть одна фраза по твоей теме. Если хочешь, я найду быстро, страница у меня заложена.

Я подумал, как хорошо, что мы в противовес времени сохранили библиотеку и не выбросили толстые журналы, которые собирали всю жизнь. Избавились только от «Огонька». Я всё это перечитываю редко, а вот Саломея часто ворошит комплекты и выуживает что-нибудь интересное, о чем я порой и забываю. Когда у нас, на её или мой день рождения, бывают гости, я иногда признаюсь: моя жена, которая целый день сидит в доме одна с собакой и телевизором, знает литературу лучше, чем я.

– Ну вот, я нашла.

Это значит, она увидела обложку журнала в груде газет и книг у постели. В трубке послышались милые домашние шорохи. Я ясной картинкой представил, как Саломея роется в бумажном развале. В этом мы с ней похожи. Возле моей кровати, на полу, тоже лежат книги вперемешку с разноцветными журналами. Саломее тяжело нагибаться, и я отчетливо вижу, как на совсем худенькой спине через нежный китайский шелковый халатик проступают острые позвонки.