Джей Рейнер - Доизвинялся Страница 32

В предыдущий раз Австрия и Турция повстречались на поле битвы, и результат был не менее устрашающий и кровавый. Зачем я сюда пришел? В конце концов, если бы я искренне хотел поесть настолько невкусно, то мог бы остаться дома и попросить приготовить обед мою подругу. Более того, она не запросила бы с меня лишних пятнадцать процентов за угнетающее обслуживание. Обслуживание было бы столь же угнетающим. Она просто не взяла бы за это денег.

Линн я объяснил, что это шутка. Я ей много чего говорил, но она все равно была в ярости, и по праву. Однако своего рецензия добилась. Разделение труда в домашнем хозяйстве позволило нам достичь своеобразного равновесия: мы дополняли друг друга и почти стали единым целым. Я готовил и мыл посуду. Она выполняла остальные обязанности по дому, где от меня в любом случае было мало толку. Меня это вполне устраивало, так как по характеру я повар-одиночка, который и желает, и нуждается в том, чтобы держать под контролем все, что происходит на кухне. Полагаю, будь даже Линн хорошей поварихой, я все равно сделал бы все, что в моих силах, лишь бы не пускать ее к плите. Пусть ей остаются ванная и гостиная. Пусть ей остаются коридор и спальня. Кухня – моя. Я не играю в ансамбле.

Вот почему первые три дня в Луизиане оказались для меня такими необычными и удивительными. Там в большом доме возле медленных вод Миссисипи мы с Дженни готовили вместе, окруженные томами рецептов от Камиллы Гленн и Крейга Клейборна, Билла Нила и Жанны Вольтц, и Американского института кулинарии. Мы жарили курицу по Гленну, лишь слегка обваляв ее в муке, а потом жарили еще, предварительно вымочив (согласно Клейборну) в молоке и соусе «Табаско», а после решили, что предпочитаем невымоченную. Мы попробовали свои силы в приготовлении фрогморской похлебки, такой густой от кусочков сосисок, креветок из Мексиканского залива и мелко порубленных кукурузных початков, что ложка стояла. Я приготовил гамбоу из дикого риса, пряное от кайенского перца и французских свиных колбасок, а Дженни варила речных раков в огромной кастрюле, которая занимала половину плиты и от которой запотевали окна, и мы подносили друг другу ложки с готовой снедью, чтобы пробовать, проверять и советовать. Мы по очереди толкли кукурузу, пока у нас не начинали болеть руки, а потом варили полбу с солью и сливочным маслом. Мы практиковались в мягком замешивании теста с добавлением пахты, чтобы клейковина не распалась и печенья не стали жесткими. Мы варили подливу для пирога с говядиной и вареньем на молоке, которая, хоть и готовилась согласно инструкции, вкуснее от этого не становилась. Мы даже попытались изобрести пирог с орехами макадамия, взяв за основу начинку из пеканов, но он не имел успеха.

– Вкус как у мертвечины, – сказал, попробовав его, Фрэнки. А поскольку Фрэнки был уроженцем юга и пистолет в кобуре носил не сбоку или сзади, а на груди, спрашивать, откуда у него такие познания, показалось неразумным.

– Фрэнки в пирогах дока, – одобрительно сказал Алекс. Оба они сидели за кухонным столом в чуть пропотевших рубашках, в пиджаках нараспашку и пробовали плоды наших трудов.

– Тогда давайте испечем лаймовый пирог Ки,[22] – предложила Дженни. – А орехами макадамия просто украсим?

Фрэнки и Алекс согласились.

– С хорошей макадамией большего и не нужно, – сказал Фрэнки, исполненный мировой мудрости, наследия проведенного в Алабаме детства. – Хватит шоколадной глазури толстым слоем.

Хорошо было трудиться на той кухне, хорошо было готовить бок о бок с Дженни. Мы понимали друг друга. Поэтому, когда под конец второго дня она спросила, как прошла встреча с Максом Олсоном (она назвала ее «Мгновение Макса») на военно-воздушной базе Дейтон, я чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы сказать правду.

– Он, наверное, хотел сделать ее особенной, но, откровенно говоря, получилось довольно странно.

В соответствии со вторым законом Шенка (никогда не извиняйся за то, за что не несешь ответственности) ВИПООН сочло необходимым предложить отдельным государствам назначить собственных представителей для разрешения проблем в зонах «местного покаянного интереса», которые оказались вне моей компетенции. Например, в студенческие годы я выступал против южноафриканского режима апартеида и даже принимал участие в Борьбе (отказываясь делать покупки в ближайшем супермаркете, который упорно продавал консервированные ананасовые кольца из ЮАР), поэтому было совершенно очевидно, что я не самый подходящий человек для извинения перед его жертвами. В результате его возложили на голландского извиняющегося. Точно так же французскому извиняющемуся придется разбираться с многочисленными наболевшими проблемами в Северной Африке и Индокитае (хотя войну во Вьетнаме мне оставят из-за американских связей моей семьи и определенного нежелания французов признавать, что они имели хоть какое-то отношение к этой колонии. Решать проблемы Эфиопии и Албании выбрали итальянскую графиню. Троица немцев получила лишь одно задание: в течение двух лет ежемесячно извиняться перед Израилем за вопиющие злодеяния Холокоста. Россия назначила бывшего офицера КГБ Владимира Ращенко извиняться за весь ущерб, который причинила своим соседям в советскую эпоху. «А это особенно уместно, – сказала Дженни, ведя меня через бальный зал конференц-центра на военно-воздушной базе, где происходило инаугурационное совещание ВИПООН, – потому что старый добрый Влад принимал участие в большинстве тогдашних операций». Вокруг нас шумел прием, и в зале топились дипломаты и аппаратчики ООН, Дженни как будто была знакома почти со всеми.

– Ты что, шутишь? – стараясь не отставать, спросил я.

– Правда-правда. По всей видимости, он творил чудеса с шокером для забоя скота и тисками для больших пальцев. Написал руководство КГБ по методам современного допроса.

Ращенко оказался горой уже давно заплывших жиром мускулов. Его тяжелая славянская голова как на пьедестале сидела на шее толщиной в мою ляжку. Увидев меня, он оттолкнулся от своего кресла, его двубортный пиджак из темно-синего атласа натянулся, как поймавший парус ветер, а он все поднимался, пока не глянул на меня откуда-то из-под потолка. А потом вдруг, безо всякого предупреждения, расплакался. От обильных рыданий его плечи заходили ходуном, когда он заключил меня в объятия и затянул глубоко в мягкую, потную пещеру между лацканами. Он пробормотал мне в ухо что-то сырое о том, как ему стыдно за холодную войну и связанные с ней прискорбные события, и сказал, что каждый вечер смотрит видеозапись моего извинения перед Дженни, потому что она такая «вдох-но-вляющая». Отпустив меня, он вернулся на прежнее место – его лицо в мгновение ока снова стало бесстрастным.

– И это все? – спросил я у Дженни, когда мы спаслись в дальний конец зала.

Она улыбнулась.

– Это его коронный трюк. Ращенко много плачет, когда извиняется. Смотри…

Ращенко тем временем снова встал, подхватил еще одного ошарашенного человека. Со щек русского закапали слезы.

– Мне говорили, на славян он производит очень хорошее впечатление.

– Рад, что хоть кому-то это нравится.

– У каждого свой метод. Посмотри на итальянку…

На другом конце комнаты элегантная дама в костюме от «Шанель» увлеченно беседовала с лысым усачом. Одно за другим она снимала с себя дорогие украшения.

– Как только греческий извиняющийся уйдет, она все снова наденет, чтобы быть готовой для следующего. По всей видимости, у нее есть какая-то завлекательная речь о том, чтобы обнажиться перед собеседником. А француз без конца цитирует Мольера.

Я пробежал глазами по комнате.

– Все это кажется несколько…

– …топорным?

– Я собирался сказать «расчетливым», но «топорно» тоже подойдет.

– Верно, Марк. Потому-то ты здесь. Искренность в покаянном подходе – это искусство. Его вот здесь надо чувствовать. – Она ткнула меня пальцем в левую сторону груди. – Плюс, уверена, ты сваришь потрясающий гамбоу. А вот и Макс. Пойдем поздороваемся. Знаю, он хочет кое-что тебе показать.

Оставив меня с Максом, Дженни ушла улыбаться гостям. А Макс сразу же повел меня к боковой двери.

– Пойдем, сынок. Лучше бы нам отсюда выбраться, пока я не попал в лапы к Ращенко.

– Значит, вы с ним знакомы?

Макс устало кивнул.

– Знаком? Меня временно направляли в Российскую Федерацию, так что встреча с ним была неизбежной. Уж ты мне поверь, он мне немало костюмов промочил.

– Выходит, с Форин-офис вы уже не работаете? Я не знал.

– Дела, дела, – просто ответил он. – Дел всегда по горло.

Сгущались сумерки, и нас ждал двухместный кар, на каких ездят по полю для гольфа. Макс сел за руль, завел мотор и на первой же развилке свернул к одному из ангаров. В углу рта у него висела неизменная сигарета, и, пока мы ехали, ветер уносил струю дыма ему за плечо. У ангара инженер в сальном синем комбинезоне отпер раздвижные ворота, и мы скользнули в темноту, разгоняемую лишь клинком света от лампочки сигнализации снаружи. Макс вынул из кармана пачку и достал очередную сигарету, а потом, прикрыв огонек ладонью, прикурил от трещащей искрами зажигалки: тактичное пятнышко оранжевого тепла подсветило снизу его сухое, угловатое лицо. Где-то в темноте пистолетным выстрелом щелкнул выключатель, за ним последовал другой щелчок, потом третий. В дальнем конце ангара ожила батарея дуговых ламп.