Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов Страница 32

И тут — о, чудо! — болезнь прошла.

В иной передаче больного жалили пчёлы, когда он нарочно потревожил их улей (или змеи, когда он воткнул палку в их клубок), а излечил — яд.

Терентий Гробовой. «На каждый день» (1907)

В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

Я её семь лет знаю. И мужа её. Сын у них взрослый — в армии. Не то, чтобы подруга, в сорок уже не сходятся, а так — позвонить-посудачить. Я одинокая, мне мужчин всласть обсудить, а она мужу кости перемывает. За глаза можно, а так он строгий, врач. У меня чуть какая болячка — к нему иду, под вечер приём окончит, меня осмотрит и в шкаф — за рюмками. А под коньячок жалуется, мол, жена не понимает, любовь ушла. Я у них вроде исповедника. Он говорит, а я думаю, есть ли она, любовь-то? Оказалось, есть. Прибегает раз его жена в слезах:

— Муж ушёл!

— Далеко?

— К молодой! — и ревёт белугой: — Развод требует…

Что тут скажешь? Ну, всплакнула, конечно, за компанию.

А через год у него уже ребёнок. И квартирка чуть больше детской кровати. Он с работы — ужин холодный, он засыпает — у ребёнка сопли-вопли. Жена сцены закатывает. А тут ещё её родители зачастили. Муж косится, а тесть раз и залепил: ты старый, нашёл бы ровню, всё равно наша доченька тебя бросит. Муж и спустил его с лестницы. А жена отмалчивается. К тому же стал он её в измене подозревать. С работы по три раза на дню домой бегает, от ревности убить готов. И однажды решил её выгнать, а самому с ребёнком остаться. Но она ни в какую, идти, говорит, мне некуда, к родителям не поеду. Мне и тут хорошо, хоть завтра второго рожу. Но пелёнки стирать не буду, не домработница. Он ей: ты не мать, ехидна! Я тебя прав материнских лишу! Подал в суд. А самому куда? Пришёл к бывшей. Так и так, возьми назад с ребёнком, будем вместе воспитывать. А у той уже новый мужчина появился. Нет, говорит, хватит одного. У мужа истерика. Дома тесть хозяйничает, тёща заживо ест. Что делать? И вдвоём с бывшей удумали. Звонят: у тебя же комната есть, пустишь? Он согласен и гражданским браком, а хочешь — женится. И ребёнок готовый, тебе всё равно рожать поздно. Ну, каково! Я-то здесь причём?! С другой стороны, куда ему деваться? Делать нечего, пустила.

Генриэтта Чилиндарова. «Мужчины a la deja vu» (1961)

СТАРОСТЬ, КАК ОНА ЕСТЬ

Уличный художник поймал за рукав прохожего, у которого упала визитка. На ней значилось: «Букин. Всегда к услугам».

— Вот… — протянул он карточку. — А вот к ней и портрет…

Он показал масляную картину.

— Не похож, — отмахнулся Букин. — Слишком молод.

— Желаете взглянуть на себя в старости? — поправил берет художник. И не дожидаясь ответа, нарисовал

Все знают, что пот в старости источает чужой запах, а глаза делаются, как медяки, которые кладут мертвецам. Но это открытие удивляет так, что на лбу собираются складки, а уши меняются местами. И Букин не стал исключением. Он подолгу смотрел в зеркало и жадно принюхивался к сладковатому аромату, которым пропитался его дом. Он полагал, что постиг образ мира, а на самом деле созерцал его изнанку, ведь за окном цвели «медвежьи ушки» и пахло весной.

Не скопив богатств, Букин кичился бедностью. «Мне фигуру беречь надо, — отказывался он, когда ему предлагали лишний кусок, — мне просторный гроб не по карману!» И всем делалось неловко, все чувствовали вину за его годы, которые, пробежав по телу мурашками, отдавались болью в суставах.

Старость обидчива не потому, что немощна, а потому, что приспособилась. Она злорадна и не прощает своей откровенности. Теперь Букин часто говорил с собой. И не делал различия для собеседника. Его присказками стали болезни, пенсия, страх быть обузой. Он жаловался на детей, всеобщую чёрствость, врал, что не сможет жить захребетником, и ему нравилось видеть смущённые лица.

Однако признаться в этом он не мог — сколько бы ни смотрелся в зеркало, Букин не видел себя. Так защищается старость, у которой три стража: слепота, немота и глухота. Они не допускают искренности и позволяют раскаиваться только в излишней доброте…

— Хватит, хватит, я понял! — замахал руками Букин. — Юность щетиниста, как ёрш, а старость едка, как каустик, так что обеими можно чистить туалет!

Он развернулся и зашагал прочь.

— Старость кусает, как августовская муха, — неслось ему вслед, — чтобы освежить свою кровь, она пьёт чужую!

Букин втянул шею, пригибаясь, точно от пуль, свистевших у виска.

Гаврила Гаврилюк. «Приключения Букина» (1982)

ПОВОДЫРЬ

Он не терпит вмешательства. Он сам по себе. Зато меня водит на коротком поводке. Я ем, сплю, завожу детей, но не знаю, зачем? А он молчит. Когда я думаю, мне приходят его мысли, когда говорю — его слова. Я следую его правде, осознавая, что повторение чужой истины есть ложь.

Когда я бунтую, он быстро меня усмиряет. Раз во сне я увидел его на кресте и пронзил копьём. И тут же вскрикнул от боли. Это он живёт, а я — существую! Я раб, он — царь, мы вместе старимся, и однажды он утащит меня за собой в могилу. А куда деваться от собственного организма?

Марат Сысоев. «Меня опять убили!» (1923)

«ПЕЩЕРА» ДЖОНА БРАСТА

Этот фантастический роман — аллегория. Герой, а повествование ведётся от первого лица, просыпается в гостинице незнакомого города. Он настолько забыл своё прошлое, что мысль о прежнем существовании даже не приходит ему в голову. Амнезия, от которой он не страдает, заставляет его начать жизнь с чистого листа. Ни он, ни читатель так и не узнают, откуда он пришёл и как его звали. Загадка его происхождения остаётся неразгаданной, тайна — неразрешённой. Однако, проступая в каждом абзаце, она придаёт сюжету детективный характер, а повествованию — фантасмагорический оттенок. Герой берёт, точнее, получает от горожан новое имя — старое мы так и не узнаем, — овладевает профессией, вступив в должность, мечтает о карьере. Он видит, что и другие попали в город точно так же, как и он, и это его успокаивает. Он не стремится как можно больше узнать о городе, который не покидает, и живёт одним днём — радуясь успехам, огорчаясь неудачам. Получая удовольствие от вина, сигар, женщин, он живёт, возможно, так же, как и в прежней жизни, а, возможно, и совершенно иначе. Он ходит в церковь (при других обстоятельствах, ею могли бы оказаться синагога или мечеть), верит проповедникам и считает себя вполне счастливым. Постепенно он совсем осваивается, женится, заводит детей. Но тут приходит смерть, и он вдруг с ужасом осознаёт, что прожил, как сомнамбула, двигаясь лунатиком по тонкому канату, что только сейчас, очнувшись, заметил черневшую под ним бездну. От его беспечного бесстрашия не остаётся и следа, он содрогается, представив новый город и новую гостиницу, в которой, возможно, окажется.

Мы все — герои брастовской притчи, каждый из нас такой человек. Параллели настолько прозрачны, что, на наш взгляд, портят роман, снижая его пафос.

Критики слышат у Браста, долгие годы жившего в Индии, отголоски восточной философии, учения о карме и метемпсихозе. Но истоки его замысла представляются нам в другом.

Известное место у Платона уподобляет мир сумрачной пещере, в которую едва пробивается свет. Мир — только слепок, отражение небесных архетипов, о которых мы лишь смутно догадываемся. Наше сознание — это припоминание, вспышки откровения, озаряющие на мгновенье другое пространство, из которого мы пришли. Но человек, по Брасту, не делает попыток прозреть, довольствуясь слепотой. Лишённый любопытства, он приспосабливается, обделённый воображением, привыкает. Его не томит загадка, не мучает неведение. Не ища объяснения своему назначению, он, как ребёнок, цепляется за первое попавшееся.

Быть может, в этом его спасение? Дарованный свыше рецепт счастья?

Освальд Хрубиш «Рецензии на несуществующие романы» (1946)

БОГ ИЗ МАШИНЫ

— Чем могу служить? — поднялся он из-за стола.

— Мне бы стать художником… Известным…

— Считайте, что стали.

— Но я…

— Что?

— Не умею рисовать.

— Да какая разница!

Я повеселел.

— Тогда, может, писателем?

— А чеки выписывать умеете?

Я кивнул.

Теперь повеселел он.

— Ну, вы талант!

И двумя пальцами поднял со стола чистый лист бумаги.

— Завтра о нём заговорят. Как о «Чёрном квадрате». Автор нового направления! Литература без слов! Как вам?

— Подойдёт, а то я неграмотный.

— Главное, не немой! А читать можно и по лицу.

Он протянул руку:

— Готовьтесь к славе!

Будто райские врата, я закрыл дверь рекламного агентства.