Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса Страница 32

Амбапали не сразу поняла, что находится в опочивальне своего дома в Шравасти. Это была ее первая ночь на новом месте, и вот какой дивный сон ей приснился! Говорят, сны приходят к человеку из мрачного царства Ямы, ho теперь она знает: это не так. Ощущение счастья было слишком сильным, чтобы обмануть. Ее сон послан светлым божеством и предвещает радость. Но какую? И кто была та странная девочка?

Ей вспомнилось последнее торжество в Бенаресе, праздник Агнистомы. В шествии, проследовавшем к городскому святилищу, было множество белых коров; их спины и бока пестрели священными знаками, рога были окрашены в красный и синий цвета, а у некоторых позолочены и посеребрены. Какой-то малыш лет пяти или шести, сидя на бедре своего брата-подростка, громко запел: «Несут меня в небо соки растений! О, не напился ли я сомы?..» Это были слова гимна, посвященного Индре, царю богов, и даже идущие в процессии пожилые жрецы не могли сдержать улыбок.

Амбапали наблюдала за певцом из своего паланкина. «В детстве нас часто охватывает ощущение чистого восторга, неизъяснимой радости, — подумала она тогда. — Куда уходит это чувство? Наверное, мы сами погребаем его под своими тревогами, страхами, желаниями, сомнениями, ожиданиями… Если зеркало покрыто пылью, стоит ли удивляться, что лик в нем неясен? От рождения до погребального костра — только одна жизнь, но мы не умеем проживать даже ее. Мы хотим господствовать, обладать, покорять и в этом теряем себя. А ребенок — маленький раджа, он живет в центре всего мира, и взгляд его чист, как цвет его кожи. Он прислушивается и присматривается ко всему, ожидая повсюду увидеть чудо…»

В тот день, один из последних в Бенаресе, ею овладело ощущение неполноты жизни, и она почувствовала смутную тягу к чему-то настоящему, значительному, но заботы и хлопоты, связанные с переездом, отвлекли ее. И вот теперь этот загадочный сон.

«А вдруг эта девочка — я сама?» — с волнением подумала Амбапали.

Лицо человека, стоявшего перед ней, казалось вырезанным из твердого желтого дерева.

— Может быть, пригласишь меня войти? Кажется, вместе с гостем в доме появляются боги и счастье?

Оторопевшая Амбапали посторонилась, впуская его. Она уже несколько дней не выходила из дому, переживая по поводу одного события. В то утро, думая о девочке на слоне, Амбапали облачилась в шелк и, украсив запястья и лодыжки браслетами, выехала на прогулку в паланкине. О, Шравасти оказался куда богаче и многолюднее Бенареса! Здесь были широкие улицы, мощенные камнем, величественные дворцы (у них были плоские крыши с беседками для сна в жаркую ночь), святилища, парки, пруды и водометы. Особенно Амбапали понравились водометы, бившие целыми каскадами струй. Вволю нагулявшись и насмотревшись на всякие диковинки, она отправилась к известному в Шравасти отшельнику, значку упанишады «Каушитаки». Изможденный старец, со смиренно сложенными руками и лбом, натертым белой золой, сидел на пороге шатра, сделанного из циновок. Старец принял подношение Амбапали, выслушал ее, зевнул и отогнал муху. Амбапали долго ждала ответа на свой вопрос, но знаток упанишады, казалось, заснул. Когда она уже хотела удалиться, мудрец разлепил веки и сказал:

— Покидающие этот мир имеют местопребывание на Луне, которая в первую светлую половину месяца постоянно увеличивается от их жизненного дыхания… Во вторую же темную половину месяца она подготовляет их к возрождению. Луна есть дверь, ведущая в небесные обители; кто отвечает на ее вопрос, того она пропускает, а тот, кто не дает ответа, низвергается вниз, превращаясь в дождь. Такие люди, по их делам и знанию, вновь рождаются в виде червя, моли, рыбы, птицы, льва, кабана, дикого осла, тигра, человека или другого существа в том или ином состоянии…

— А какой вопрос задает Луна? — спросила Амбапали.

Ответа так и не последовало, и на следующее утро она отправилась к старику опять. Однако на этот раз мудрец не пожелал говорить с нею и не принял подношение, перевернув чашку. Амбапали приехала к нему в третий раз. Старец выказал непоследовательное радушие и пригласил ее в свой шатер.

— Хочешь, я возьму тебя в ученицы? — предложил он, сверля танцовщицу маленькими белесыми глазками.

— А чему ты учишь? Упанишаде «Каушитаки»?

— Я учу многому, и все меня боятся. — Старик понизил голос и зашептал ей на ухо: — Я владею следующими священными способностями — зазывание, обзывание, оговаривание и обчихивание. Пока человек не встретился со мной, он чихает самым обычным способом, вот так: «Апчхи!» Но в моей власти наслать на него порчу и оговорить его чих. Хуже всего ему придется, если я устрою ему злое обчихивание. Скажу по совести, — мудрец захихикал, — немногие после этого наслаждаются чистым чиханием…

Вернувшись домой, она с содроганием вспоминала об этом безумце. Амбапали казалось, что все учения лживы, что и брахманы, и шраманы городят нелепицу, и нет ровным счетом ничего — ни жизненного принципа, ни души. В довершение всех бед Амбапали застала рабыню за проверкой сундука, в который той лазать не полагалось. Рабыня плакала и умоляла о прощении, но Амбапали была непреклонна. Она отхлестала мерзавку веером по щекам, а потом велела слугам поучить воровку побегами бамбука, привязав к шесту во дворе.

Кража из сундука была последней каплей, и Амбапали даже украдкой всплакнула. Теперь, когда она увидела Девадатту, в ее голове замелькали несвязные мысли о Бенаресе, о слонах, о юноше, что когда-то приходил к ней с любовным томленьем, словно громко ржущий жеребец. Ей казалось, с тех пор прошла целая кальпа. Сейчас этот шраман с обритой головой и гордой осанкой был мужчиной, и вид его внушал робость.

Рабыня, все еще переживая наказание, двигалась нарочито медленно, подчеркивая каждым движением, что испытывает невыносимые муки. Однако Амбапали посмотрела на нее так свирепо, что вода для омовения ног появилась без промедления, а сама рабыня тотчас исчезла.

Сняв сандалии, Девадатта опустил ступни в воду. На пальцах у него были ровные ногти медного цвета.

— Ты не похож на отшельника, — сказала Амбапали, с удивлением разглядывая гостя. — У тебя ухоженные ноги и дорогие сандалии. И от тебя пахнет камфарными духами!

Девадатта бросил на нее веселый взгляд.

— Могут ли камфарные духи и сандалии повредить тому, кто пересек поток, кто освободился от сомнений, кто достиг высшего блага и уже не имеет дома?

— Ты не имеешь дома?

— Я говорю о другом доме, Амбапали. Дом из бамбука у меня есть. И не один. А скоро у меня будут и каменные дома.

Попугай Джина отчего-то забеспокоился, и она набросила на клетку шелковое покрывало.

— У тебя будут дома в Бенаресе? Говорят, там происходит что-то ужасное. Перед отъездом я слышала, будто раджа собирается забрать казну и бежать.

— Забудь о радже, Амбапали. В Бенаресе все как нельзя лучше.

— А чем ты теперь занят?

— Я раскручиваю колесо Учения.

— Вот как? Но еще недавно, я слышала, ты был учеником Сиддхарты?

— Твои сведения устарели. Теперь я создаю большой монашеский союз, сангху… Кстати, этот союз — не только для мужчин. В нем будут и женские общины. О, у меня большие планы! Наше учение должно победить во всех полуденных странах.

«Неужели это он? — с волнением думала Амбапали. — Тот юноша, что когда-то приходил ко мне и болтал о слонах?»

— У тебя хватит силы и мудрости, Девадатта?

Отшельник поморщился.

— Теперь меня называют Гаутамой Шакьямуни. Сила моя — в чреслах, а мудрость — в созерцании просветления.

Почему-то Амбапали вспомнился давний сон, что преследовал ее еще в Бенаресе. Тогда она тоже видела слона, но тот слон был страшный, с клочьями желтой пены на смертоносных клыках. Спасения от него нигде не было: слон превращался то в жеребца, то в огромную змею, то в тигра…

— Ты достиг просветления? Неужели?

— Однажды я оказался в джунглях, на берегу ручья… Я пустил чашу по воде со словами: «Если мне суждено достичь просветления, пусть эта чаша поплывет вверх по течению; если же нет — пусть она поплывет вниз по течению». Чаша доплыла до середины ручья и закружилась в водовороте. И тогда я сказал себе: «Кожа, жилы и кости могут иссохнуть. Моя плоть высохнет, высохнет кровь, высохнут желчь и слизь, но, не достигнув просветления, я не сойду с этого места». Я сел под смоковницей и погрузился в медитацию. Медленно длилось созревание достоинств; через круг многих рождений тек поток моего сознания. И вот я достиг уничтожения ассав, устранил препятствия, сбросил бремя, разорвал ремень, плеть и цепь с уздой. Так я стал буддой, полностью просветленным.

Слушая его, Амбапали не знала, что и подумать; все это было слишком странно, слишком внезапно и никак не укладывалось в голове. Она видела, что с ним и вправду произошло нечто значительное, изменившее его даже внешне. А еще от него исходило ощущение силы.