Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы Страница 32

Голос дочери и курсирующая надзирательница заставили даму дрожать еще сильнее.

— Ох! Ты уже половину времени пронюнила! — завопила Сайкс. — В другой раз пусть Патрик приходит! Почему его нет? На кой ты мне, если только ревешь...

Видя, что я наблюдаю за узницами, мисс Годфри покачала головой:

— Им вправду тяжело. Некоторые вообще не выносят свиданий. Поперву ждут не дождутся, отсчитывают дни, места себе не находят, но потом встреча их так шибанет, что они просят родных больше не приходить совсем.

Мы направились обратно в жилой корпус, и я спросила, есть ли заключенные, кого вообще никто не навещает.

— Есть такие, — кивнула мисс Годфри. — У них, видать, ни друзей, ни родных. Как здесь очутились, все о них забыли. Уж не знаю, каково им будет на воле. Из таких у нас Коллинз, Барнз и Дженнингс. Еще, кажется... — матрона возилась с неподатливым замком, — Дауэс из отряда «Е».

По-моему, я заранее знала, что она произнесет это имя.

Больше вопросов я не задавала, и меня передали под опеку миссис Джелф. Как обычно, я заходила в камеры, однако после сцены свидания чувствовала себя не вполне ловко, ибо казалось ужасным, что я, чужой человек, могу прийти к узницам, когда захочу, и они вынуждены говорить со мной. Но я помнила и о том, что им остается либо говорить со мной, либо вообще молчать. Я видела, что они все же рады моему приходу и возможности рассказать о себе. У многих, как я уже сказала, дела были неважны. Вероятно, по этой причине, а может, потому, что даже сквозь толстые тюремные стены и зарешеченные окна узницы чувствовали вороватую поступь зимы, главной темой их разговоров было окончание срока:

— Мне осталось ровно семнадцать месяцев, мэм!.. Еще год с неделей, мисс Приор, и всё!.. Через три месяца на волю, мисс! Что скажете?

Последняя реплика принадлежала Эллен Пауэр, которую, по ее выражению, упекли за то, что пускала парней с девушками полюбезничать в своей комнате. Как похолодало, я часто о ней вспоминала. Сейчас ее знобило, и она выглядела слабенькой, но все же не такой больной, как я опасалась. Я попросила миссис Джелф запереть нас, и мы с полчаса поговорили; прощаясь, я почувствовала крепкое пожатие узницы и сказала, что рада видеть ее в добром здравии.

Во взгляде Пауэр мелькнула хитринка.

— Только не выдавайте меня мисс Хэксби и мисс Ридли... уж простите, мисс, что я об этом прошу, знаю, вы не скажете... По правде, все это лишь благодаря миссис Джелф. Она меня подкармливает, а еще дала кусок фланели, чтобы на ночь закутывать горло. Когда шибко холодно, сама меня растирает вот тут... — узница коснулась груди и плеч, — потому и держусь. Заботится прямо как дочка и даже величает меня матушкой. Надо, мол, подготовить тебя, матушка, к выходу на волю...

Глаза ее заблестели, и Пауэр на секунду прижала к лицу грубую синюю косынку. Хорошо, что хоть миссис Джелф к ней добра, сказала я.

— Она ко всем добра, самая добрая надзирательница во всей тюрьме. — Пауэр покачала головой. — Бедняжка! Недавно тут, манерам-то здешним еще не обучилась.

Я удивилась: вот уж не подумала бы, что у неприметной и хлопотливой миссис Джелф еще недавно была какая-то жизнь за пределами тюрьмы. Но Пауэр кивнула: наверное, и года нет, как миссис Джелф здесь служит. Уму непостижимо, зачем ей понадобился Миллбанк! Не сыскать человека, который меньше годился бы для этакой работы!

Тут, словно по волшебству, появилась сама миссис Джелф. В коридоре раздались шаги, и мы узрели надзирательницу, совершавшую обход зоны. Заметив наши взгляды, она притормозила у решетки и улыбнулась.

— А я вот тут рассказывала мисс Приор о вашей доброте, миссис Джелф, — зардевшись, сказала Пауэр. — Ничего, не заругаете меня?

Улыбка матроны тотчас застыла; миссис Джелф схватилась за грудь и испуганно глянула вдоль коридора. Боится, что услышит мисс Ридли, догадалась я, и оттого промолчала о куске фланели и подкормке; я лишь кивнула Пауэр и жестом попросила надзирательницу открыть решетку. Отпирая замок, миссис Джелф прятала глаза и не ответила на мою улыбку. Чтобы ее успокоить, я сказала, что не знала о ее малом стаже в Миллбанке. Чем она занималась до того, как пришла в тюрьму?

Миссис Джелф поправила на ремне цепочку с ключами, смахнула с рукава известковую пыль. Потом сделала легкий книксен и ответила, что служила в горничных, но хозяйку услали за границу, и она не стала искать нового места.

Мы шли по коридору. Здешняя работа ее устраивает? — спросила я. Сейчас уже было бы жалко расстаться с Миллбанком, ответила миссис Джелф.

— А вам не тяжело? — поинтересовалась я. — Да еще смены... Разве у вас нет семьи? Наверное, родным несладко приходится?

Ни у кого из надзирательниц мужей нет, сказала миссис Джелф, тут все старые девы или же вдовы, как она.

— Замужних не бывает.

У некоторых тюремщиц были дети, которых они отдавали на воспитание в чужие семьи, но сама она бездетна. Миссис Джелф рассказывала, не поднимая глаз. Может, оно и к лучшему, сказала я. Под ее опекой сотня женщин, которые беспомощны, как младенцы, и нуждаются в ее заботе и участии; пожалуй, всем им она вроде матери.

Теперь миссис Джелф подняла взгляд, но глаза ее, затененные полями шляпы, казались печальными.

— Надеюсь, что так, мисс, — сказала она и вновь отряхнула рукав.

Ее крупные, как у меня, руки, исхудавшие и огрубелые, выдавали в ней человека, претерпевшего много трудов и потерь.

Больше я не расспрашивала и продолжила обход камер. Навестила Мэри Энн Кук, фальшивомонетчицу Агнес Нэш, а затем, как всегда, зашла к Селине.

Мимо ее камеры я уже проходила, когда свернула во второй коридор, но оттягивала визит к ней (как сейчас — эту запись) и, минуя решетку, отвернулась к стене, чтобы наши взгляды не встретились. Я словно боялась сглазить. Я помнила комнату свиданий, и теперь казалось, будто песочные часы готовы отсчитывать мгновенья нашей встречи, но я не желала, чтобы сквозь их стеклянное горло хоть крупинка проскользнула раньше срока. Уже стоя с миссис Джелф перед решеткой, я все еще не смотрела на Селину. Лишь когда надзирательница, повозившись с цепочкой на ремне, замкнула нас в камере и ушла, я наконец подняла взгляд, но тотчас поняла, что в облике Селины едва ли найдется черта, на какой он успокоится и отдохнет. Я видела выбившиеся из-под чепчика волосы, прежде красивые, а сейчас грубо обрезанные. Видела горло, на котором некогда застегивали бархотку; представляла связанные запястья, видела рот, который чуть кривился, исторгая чужой голос. Казалось, на бледной, изможденной плоти смутно проступают все знаки странной профессии, будто следы стигматов на теле святого. Селина не изменилась, но я стала другой после того, что узнала о ней. Новое знание действовало исподволь, словно капля вина на воду в бокале или закваска на пресное тесто.

В груди возникло легкое трепетанье, а вместе с ним кольнул страх. Схватившись за сердце, я отвернулась.

Селина заговорила, и голос ее — слава богу! — был знаком и вполне обычен.

— Я думала, вы не придете, — сказала она. — Я видела, как вы прошли к следующей камере.

Я подошла к столу и потрогала лежавшую на нем пряжу. Ведь нужно проведать и других узниц, сказала я. Заметив, как она отвела погрустневший взгляд, я добавила, что, если угодно, всегда буду заходить к ней в конце своего посещения.

— Благодарю вас, — сказала Селина.

Разумеется, она, как и все другие, предпочитала поговорить со мной, нежели томиться в молчании. Мы обсудили тюремные новости. Из-за сырой погоды в камерах появились огромные черные жуки, которых здесь называют «пиратами»; похоже, такое нашествие случается каждый год. Селина показала пятна на беленой стене, где башмаком прихлопнула с дюжину пришельцев. По слухам, одни придурковатые узницы ловят жуков и пытаются приручить. А другие с голодухи едят их. Кто его знает, правда ли это, но так говорят надзирательницы...

Я слушала, кивала и морщилась, но не спрашивала, как она узнала про мой медальон. И не сказала, что два с половиной часа провела в Ассоциации спиритов, где говорила о ней и сделала выписки из судебных отчетов. Однако я не могла не думать о том, что прочла. Я смотрела на ее лицо и вспоминала портреты, помещенные в газете. Разглядывала ее руки и представляла восковые слепки в шкафу.

Затем я поняла, что не смогу уйти, оставив все это невысказанным, и попросила Селину рассказать еще о ее прежней жизни.

— В прошлый раз вы поведали, как все было до вашего переезда в Сайденхем. Можно узнать, что происходило там?

Моя собеседница нахмурилась. Почему это меня интересует? Просто любопытно, ответила я. Мне интересны судьбы всех узниц, но вот ее история...

— Вы сами знаете, что она чуть необычнее других.

Это лишь кажется, ответила Селина, немного помолчав; если б я тоже была спириткой и вела свою жизнь среди медиумов, я бы не нашла в ней ничего любопытного.