Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана Страница 32

«Ни в чём не виноват! — постановил Куропёлкин. — И нечего стыдиться!»

Чувства вины и стыда вышли бы сейчас кандалами и наручниками гребца гипсовым веслом.

Убрав из своих соображений «стыд» и «вину», Куропёлкин посчитал, что он, как мореход, боится выглядеть смешным и оттого стесняется передвигаться в дневные часы. И было из-за чего стесняться! Представляете, босой детина, в тельняшке и трусах c курочками (днём Куропёлкин, естественно, сбрасывал с себя плащ-палатку, беспорочный штиль был установлен здесь будто бы навечно), стоял в позе каноиста на каких-то сбитых досках непонятного назначения и греб странным предметом неизвестно куда и неизвестно зачем.

Поначалу Куропёлкин при приближении к нему и титаников, и пижонских яхт, ясно, что без парусов, но с топ-красотками и с прогуливающимися повесами, и мелких рыбацких фелюг бросал на доски скамьи весло (выходило, что сушил), укладывался на скамье лицом к спинке, прикрыв голову сложенной плащ-палаткой, и ждал взрывов смеха.

Но никто не смеялся.

Пальцами на него показывали, ему аплодировали с богатых туристских палуб, сдували с холеных ладоней воздушные поцелуи, бросали в воду гостинцы, иные из них в форме бутылей, возможно для того, чтобы поощрить подвиг одержимого одиночки и снабдить вещами, полезными для эксцентрического и опасного путешествия. А может, посетителями зоопарка желали ублажить неведомого им зверя. Две девицы с борта яхты «Отель „Калифорния“» отправили ему для облегчения жизни и уловов морепродуктов огромный сачок, какой мог извлечь из воды и мурену. При этом приветственно завизжали.

Сколько же развелось на Земле добродетельных и сердобольных людей, растрогался Куропёлкин.

Ко скольким же выходкам чудиков, часто совершенно неразумным, они привыкли, что готовы выкрикивать слова «Браво!» даже и дуракам, собравшимся переплыть Атлантический океан в неподгораемой сковороде «Тефаль»?

А он-то кто, Куропёлкин из Волокушки, — чудик-простак или авантюрист по необходимости?

А может, Земля и впрямь имеет форму Чемодана?

105

Тем временем в Москве, невдалеке от проспекта Вернадского…

106

Сачок, презентованный Куропёлкину от щедрот и красот «Отеля „Калифорния“», оказался чрезвычайно полезным…

Но слово «Калифорния» сразу же озаботило и даже огорчило Куропёлкина. Неужели он бродил не по Мексиканскому заливу, а катался на скамейке в Тихом океане?

Тогда получался конфуз. Тогда выходило, что в грибных местах прапорщиков он изнежился, предоставил сухопутной моли шкуру морского волка и не смог отличить запахи Тихого и Атлантического океанов. То есть опозорился.

Кстати, тогда он и сообразил, что воздух вокруг него чист и берегом усопших китов не пахнет.

Принял это к сведению.

Принял, и о Калифорнии постарался забыть. Да и отчего расстроился-то? Это ведь яхта называлась «Отель „Калифорния“»! А если бы на её борту объявлялось — «Отель „Антарктида“»? Что же тогда надо было испугаться — не в гости ли к пингвинам запустили его?

Дурень!

Но требовалось подобрать дары океана и случайных благодетелей его путешествия. Тут-то и пригодился калифорнийский сачок. В дело его Куропёлкин решался направлять лишь когда море вблизи него пустело. Не хотелось на глазах людей посторонних уподоблять себя московским бомжам, промышлявшим на задних дворах с мусорными контейнерами. И нищим, выпрашивающим гуманитарную помощь (картофельный порошок и т. д.), времён свердловского волейболиста, бросившего в приступе властолюбия страну «На шарап!», тоже быть не хотелось. Куропёлкин вытаскивал из воды плавающие предметы и быстро отправлял их в пластиковые пакеты. Ночью однажды осветился рядом со скамьёй Куропёлкина и заверещал рыбацкий катер, смотрела с катера на Куропёлкина грудастая негритянка средних лет, смеялась, а потом швырнула к скамье моток хорошей верёвки. Куропёлкин не успел и криком выразить благодарность доброй душе, но катер тотчас слился с чернотой ночи. А ещё днём долетела до Куропёлкина, знаком восхищения и сочувствия, упаковка скотча. Верёвка, поосновательнее и покрепче бельевой для посушки постирушек во дворах и на балконах, и скотч! Вот это праздник! Вот это радость! Для любого Робинзона. И давно не вязал Куропёлкин морские узлы!..

107

А тем временем в Москве, невдалеке от проспекта Вернадского, на двадцать третьем этаже офиса было созвано экстренно-мажорное совещание. Ждали Нину Аркадьевну Звонкову…

108

Все подарки судьбы Куропёлкиным были осмотрены, иные и обнюханы, оценены и уложены в пластиковые пакеты.

Пакеты же были теперь приторочены к скамье не накрученными в спирали теми же целлофановыми отходами, а скотчем и надёжными верёвками чернокожей рыбачки. Не спеша приторочены. То есть Куропёлкин положил себе не волноваться, не психовать и не торопить себя, а как шли (они со скамьёй), так и идти. Куда-нибудь и придём. Тем более что в его трюмах имелись и жратва и питьё.

Не хватало лишь пиастров. И одноглазого попугая. Ну, и так ладно…

Ром у Куропёлкина, во всяком случае, был.

И не только ром.

Куропёлкин благодушествовал. Вёсла, и гипсовое, и запасное, скребок от кырзыза Чолпона, дворника с Дмитровки, были на ночь привязаны к скамье. Впрочем, после ужина Куропёлкин отвязал гипсовое весло и, прикрыв весло плащ-палаткой, превратил его в подголовник (можно сказать, что и в подушку). Ужин Куропёлкина вышел поздним и комплексным. Косяк мелких рыбёшек, типа наших килек, хамсы, а может, и шпрот, подошёл к кораблю Куропёлкина и любопытствовал. Ещё у берега усопших китов Куропёлкин поднял с песка набор для игры в дартс производства Махоркинского промкомбината братьев Дрызгуновых. С дротиками и мишенями. Во всех сериалах про ментов (теперь про понтов, что ли?) в кабинетах оперов рядом с плакатом «Не болтай!» крепились на стенах мишени детского дартса, и в случаях профессиональных досад лейтенанты, при висяках, метали в них детские же дротики. Куропёлкин посчитал, что может стать рыбобоем (вдруг — акула!). Он не спешил. Рыбёшки не уходили, иные будто тёрлись о деревяшки скамьи. Куропёлкину стало даже неловко открывать охоту на простодушных, видимо, существ. Но раз задумал оборонный (против акул) опыт… К тому же — пусть поймут эти зеваки, к чему может привести простодушие… Привело оно к шести охотничьим трофеям Куропёлкина. Остальные участники опыта с дротиками сейчас же расплылись по своим интересам. Подкинут сострадателями Куропёлкину был и перочинный нож со многими способностями. Им Куропёлкин быстро очистил и распотрошил рыбу. Задумался. Куропёлкин не возражал и против сырой рыбы. Но сейчас заскучал по рыбе жареной…

Однако нынешние переживания требовали и успокаивающей награды. Куропёлкин достал из одного из пакетов бутыль (эту на ощупь), извлёк оттуда же сухой паёк (на случай падения лайнера компании «Айр Франс»). На пайке в прозрачной коробке с запахами стюардессы, несомненно парижанки, лежало нечто стеклянное, пришлось стеклянное вынуть. Оказалось — серьёзных размеров лупа. Как она попала к нему на борт, Куропёлкин не помнил. И что ему было делать с лупой? С совершенно бесполезной вещью? Ну, днём, при солнце, можно было бы, вспомнив детство, попробовать выжечь на верхней доске спинки скамьи какое-нибудь слово. А почему бы нет? Ведь все корабли и яхты имели имена. И ему бы, скажем, выжечь имя «Нинон»… Фу ты! Ещё чего! Но хотя бы поджарить добытую рыбёшку. Однако сейчас висела над Куропёлкиным полная созревшая Луна. И Куропёлкин пожелал начать ужин с бутыли.

Слово «ром», правда, мелкое, под более крупным и жирным, с завитушками, словом, утвердило Куропёлкина в мнении о том, что свирепый указ распоясавшейся госпожи Звонковой превратился для него в путёвку романтического путешествия в тёплых водах, в отпуск, который он, несомненно, заслужил умственными трудами. Даже штиль в этой путёвке был предусмотрен и нарушен быть не мог. Тут возникла странность. На вид бутыль была полна и винокурами закупорена. Нет, выяснилось, что пробку всё же кто-то вытаскивал. И сейчас пробка, подчиняясь пальцам Куропёлкина, тихо выползла из горлышка бутыли. Снизу пробка была обмотана куском плотной бумаги, видимо, для крепости закупорки. Куропёлкин хотел было выкинуть пособницу пробки в воду, но хозяйственный мужик в нём выругался, и Куропёлкин засунул её в потаённый кармашек тельняшки под подбородком, откуда, впрочем, уже были конфискованы Кукарачей запасы песо. При воспоминании о песо, то бишь пиастрах, Куропёлкин резко поднёс бутыль ко рту и с жадностью принял в себя струю исторической жидкости.

Заткнул пробку. Посидел, прижавшись к спинке скамьи. Почувствовал, что скамья не успокоилась на ночь, а куда-то плывёт, не сбавляя хода. Луна же будто застыла в небе. В руках Куропёлкина оказалась лупа, сама, что ли, приползла? Или припрыгала? Куропёлкин повертел лупу, а потом захотел созорничать, стал ловить в пучок лунные лучи. Поймал. Навёл на доску скамьи. Доска зашипела, и, управляя лупой, Куропёлкин вывел на белой деревяшке большую чёрную букву «Н…» Удивился. Уложил на обмытый солёной водой скребок кыргыза Чолпона добытую дротиками рыбу, полил её по хребту ромом (дезинфекция). И направил на неё луч лунного гиперболоида.